передний - o 496d70464d44c373

надеюсь. Я уже алкоголичка и упоминаю об этом не без гордости, потому

что на полпути к своему полному исчезновению. Я – отброс общества. Я –

ничто.

* * *

Ближе к полудню я разбудил Колю и сообщил о своем намерении

возвращаться в Москву. К сожалению, у него не было машины, а я не хотел

трястись в электричке. Пришлось идти голосовать на трассу.

Коля дал мне кое-какую одежду. И что совсем мило с его стороны,

согласился донести до шоссе торс Венеры, слепок моей бабушки-

скульпторши.

Безрукая и безногая, она восхитительно смотрелась посреди сада, как

будто передергивая плечиками от задубевшего вокруг снега. В моем

странном перемещении из Москвы в лес оказалась некоторая выгода –

давно уже я хотел забрать скульптуру с дачи и установить у себя в

квартире. Вот и выпал случай.

На прощание Коля спросил:

– Может, поживешь со мной чуточку? Мы поладим.

От этого «поладим» меня замутило.

– Ох, как холодно, – удобно оправдался я. – Нет, Коля, но ты очень мне

помог.

– Позвони как-нибудь.

– Ты же не живешь с родителями.

– Я и забыл, – но номер телефона все-таки дал.

Источала эта сцена прощания что-то предрешенное. Я, конечно, не

чувствовал, но Коля, как выяснилось позже, действительно, был обречен.

Он ушел. Очень быстро я поймал машину. Водителя иномарки, наверное,

позабавил тот факт, что я голосовал, усевшись на торс Венеры. В этом

есть своя ирония, он не ошибся.

9

– Ненавижу вокзалы, знаете ли. Павелецкий особенно. И еще в вагоне ко

мне обязательно подсаживается алкоголик или прыщавый юнец какой-

нибудь, чересчур энергичный. Не люблю скопища людей.

Парень понимающе кивал головой да крутил руль большими лапищами в

кожаных перчатках. Сам он не был крупным – симпатичный, хорошо

сложенный, двадцати шести лет.

Я люблю угадывать возраст людей, с которыми общаюсь.

– Да, мне 26. Абсолютно верно, – это, по сути, все, что он сказал за

поездку.

Я не скучаю с такими. Я вообще редко скучаю. Поэтому и на этот раз дал

волю воображению и рассказал незнакомцу историю, в которую он без

промедления уверовал.

– Эта моя бабушка, скульптуру которой я везу в Москву, преставилась

совсем недавно. Конечно, она мучилась, и, конечно же, эта

принципиальная женщина решила простить всех своих врагов в

последнюю минуту жизни. Ломанно-снисходительным жестом. У нее была

агония. Когда она порывисто содрала с себя одеяло, я увидел на ее

иссохшей груди огромное родимое пятно. Понимаете, бабушка опекала

меня всю жизнь, она заменила мне мать. И только в день ее смерти я

узнал об этом родимом пятне. Чувствуете? Общаешься с человеком

столько лет, а потом выясняется, что у него большой, правильной формы

сиреневый овал на теле. Лично у меня руки опускаются. И еще у нее был

рак матки. Это тоже выяснилось незадолго до смерти.

Парень явно не знал, как реагировать на подобное. То ли соболезновать,

то ли философствовать. В сущности, уже по моему шутливому тону можно

было догадаться, что я его жулю, но парень был глуп, а с таких взятки

гладки. Он хмыкнул и уставился в зеркало заднего вида.

Еще он страшно раздражался, когда я курил у него в машине, купленные

мне Колей сигареты. Курю-то я, как цепь перебираю, и меня вовсе не

будоражило, что он думает по этому поводу. К тому же, хотя я и видел его

недовольство, вслух он ни разу не попросил меня прекратить.

– Ну давай, скажи мне это, – я закурил очередную сигарету.

– Что сказать?

10

Разулыбавшись, я резко вытянул руку и сжал его промежность.

Парень вздрогнул и опять прикипел к зеркалу заднего вида.

– Лучше смотри прямо. Опасность на самом деле всегда там, – я

сильнее сжал руку, почувствовав, как его член набирается кровью.

– Давай не сейчас. Я остановлю машину, – прошептал он, сглатывая

слюну.

Таким образом я расплатился за путешествие. Не знаю уж, когда мне

впервые пришло в голову использовать свои сексуальные таланты в

качестве карманных денег. Наверное, в тринадцать лет.

И он уже не корчил гримасы, когда я швырял бычок в окно и тут же

закуривал новую сигарету.

Я около двери в свою квартиру. Я не в своей квартире. И я не смогу туда

попасть.

Медленно, до меня стал доходить весь ужасающий смысл

произошедшего в лесу. Я выжил, но я мертв. Я потерял все, что хоть как-то

утверждало меня в социальном плане. У меня нет ключей, чтобы попасть в

собственную квартиру – я их потерял, у меня их украли. Я лишился

паспорта и всех остальных документов – та же история. Денег нет, хотя они

были. Друзей нет, хотя они есть. Слишком уж сильно развита во мне

гордыня, быть может, и ложная.

Единственное, что меня спасает в столь жалкой ситуации, – это торс

Венеры. Он у меня ЕСТЬ.

На всякий случай позвонил соседке, у нее хранилась копия ключей. Но я-

то знал, что на всю зиму соседка уехала в Италию. Никто не открыл.

Я прижался ухом к своей двери. Может, неизвестные враги там? Никаких

звуков – только шум машин сквозь открытую форточку. Слава Богу, кошку

не завел, как собирался. Ключи как-то можно достать, документы

восстанавливаются, деньги занимаются и зарабатываются. Я существую,

все еще не кончено со мной. Отковырял кусочек гипса с соска Венеры.

Я вышел из подъезда. Падал медленный крупный снег. Живописно, кабы

не холод и красный нос. Ненавижу все проявления холода.

– Это дом №4?

К подъезду подошли три солдата, грохнули рюкзаки наземь. Это они

11

спрашивали.

– Совершенно верно, дом №4.

– У вас проблемы?

Надо же, не ожесточились, свое отстреляв.

– Я живу в этом доме, могу как-нибудь помочь?

– На последнем этаже есть мастерские? Нам нужен один человек. Он нас

пригласил, но мы потеряли адрес. Вот, восстанавливаем по памяти.

– Да, там есть мастерские. Как зовут человека? Может, я его знаю.

Они назвали фамилию Валентина. В тот момент я его еще не любил,

еще о нем не ведал.

– К сожалению, нет. Но вы заходите, это определенно нужный вам дом.

– Не время. Его там нет. Мы договаривались на более поздний час.

– Ну, что же, удачи тогда, – я протиснулся обратно в подъезд.

– Простите, нельзя ли оставить у вас рюкзаки?

Я мысленно проклял кого-то за будущее унижение.

– Я… потерял ключи от квартиры и сам не могу туда попасть.

По крайней мере, не соврал.

– Вы будете в подъезде? Можно мы оставим рюкзаки с вами?

Что за наглость? Будто мне торса Венеры не хватает для ощущения

своего полного ничтожества! Хотя уж лучше неодушевленные предметы,

чем компания незнакомых военных.

– Я не из ответственных.

– Не волнуйтесь, в рюкзаках не бомба.

– Об этом все равно думают в последнюю очередь.

Солдаты почему-то засмеялись. Я решил не умничать и, неожиданно

снизойдя, повел их к своей квартире.

– Вы нам очень помогли. Мы просто хотели сходить в Кремль, а с

рюкзаками неудобно.

«Из культурных», – подумал я.

– Осталось решить, мальчики, когда вы их заберете. Я не смогу здесь

весь день просидеть, если ключи не появятся. Мне стоит позаботиться о

ночлеге.

Все это было кокетство. Ключи не появятся. Ночлег не предвидится.

– Максимум через пару часов.

– О’кей.

12

– Спасибо огромное. Вы наш спаситель, просто как манна небесная.

– Это мое второе имя, мальчики.

Они узнали мое первое имя и громко удалились. Без стеснений я тут же

проверил содержимое их рюкзаков. Только теплая одежда, грязное нижнее

белье и умывальные принадлежности. Ничего особенного кроме коробки

вишневого мармелада в шоколаде. Слишком девичья деталь.

Я так и не догадался спросить у солдатиков, с какой войны они

вернулись.

Через полчаса в подъезд кто-то вошел. Я отчетливо слышал мужские

шаги. Не потерплю кого-то из малознакомых соседей по дому:

– Что, ключи потеряли?

– Да.

– А где?

– Если бы знал, пошел бы туда и забрал их.

– С вами все в порядке?

– Я обнаружил себя сегодня ночью в лесу, и самочувствие преотличное.

Свежий воздух, знаете ли…

Шаги не воспользовались лифтом и приближались ко мне, на второй

этаж.

Мужчина, как и подумал. Слишком много мужчин в последнее время.

Этот, солидный и стильный, с тщательно стриженной трехдневной

щетиной, еще и взирает нагло.

– Это про вас мне рассказали солдаты? Я их встретил по пути.

– Тут не надо быть детективом. Это явно не мои рюкзаки.

– А Венера?

– Я и сам слишком часто шучу по ее поводу.