Unknown - o 26827bf23e6c9ef9

Дилетантские предложения в твоем последнем письме напомнили мне, что

пришло время поговорить с тобой полнее о таком неприятном предмете, как

молитва. Ты мог бы и не писать, что мой совет по поводу молитв

подопечного

оказался "на редкость неудачным". Так не пишут племянники своему

дяде, а

младшие искусители -- помощнику министра. К тому же я замечаю, что ты

хочешь

уйти от ответственности. Учись расплачиваться за ошибки.

Лучше всего, насколько это возможно, вообще удержать подшефного

от

молитв. Когда подопечный (как у тебя) -- взрослый человек, недавно

возвратившийся в стан Врага, это легче всего сделать, напоминая ему

(или

внушая ему, что он помнит) о попугайских молитвах его детства.

Используя

отвращение к таким молитвам, ты убедишь его стремиться к чему-то

стихийному,

спонтанному, бесформенному и нерегулярному. В действительности

для

начинающего это означает, что он станет вызывать в себе

смутное

"благоговейное настроение", при котором, конечно, не сосредоточены ни

воля,

ни разум. Один поэт, Колридж, писал, что он молится "не плетеньем

привычных

слов и не преклоненьем колен", но просто "утихая духом в любви"

и

"погружаясь духом в мольбу". Это нам и нужно. А поскольку такая

молитва

внешне похожа на ту молитву без слов, которой молятся очень

продвинувшиеся

на службе у Врага, то рассудительные и ленивые пациенты могут довольно

легко

и долго находиться в заблуждении. Наконец, их можно убедить, что

положение

тела совершенно неважно для их молитв (они ведь постоянно забывают то, что

ты всегда должен помнить: они -- животные я тела влияют у них на душу).

Как

ни смешно, эти твари всегда представляют, что мы пичкаем их мозги

разными

мыслями, в то время как для нас лучше всего отвлекать их от мыслей.

Если это не удается, испробуй более тонкий способ. Всякий раз, когда

его помыслы обращаются к самому Врагу, мы вынуж дены отступить. Но

есть

способ помешать им. Самое простое -- переключить его внимание с Врага

на

самого себя. Пусть сосредоточится на собственном сознании или

пытается

вызвать в себе чувства собственными волевыми усилиями. Когда ему

захочется

воззвать к Его милосердию, пусть он вместо этого начнет возбуждать в

себе

жалость к самому себе, не замечая, что делает. Когда он захочет молиться

об

укреплении мужества, пусть почувствует, что прощен. Научи его

оценивать

каждую молитву по тому, возбудила ли она желаемые чувства. И пусть

он

никогда не подозревает, насколько неудача или удача молитвы, при таком к

ней

отношении, зависит от того, здоров он или болен, устал или бодр.

Разумеется, Враг не всегда будет бездействовать -- там, где

молитва,

всегда есть опасность, что Он вмешается. Он до неприличия

равнодушен к

собственному достоинству и к достоинству духов бесплотных (нашей части), а

этим животным, преклоняющим колени, дарует самопознание

совершенно

возмутительным образом. Но если Он пресечет твои первые попытки

направить

молитву подопечного в другую сторону, у нас останется еще одно, более

тонкое

оружие. Людям не дано воспринимать Его прямо (чего мы, к сожалению, не

можем

избежать). Они никогда не испытывали той ужасающей ясности, того

палящего

блеска, из-за которого все наше существование -- непрерывная мука. Если

ты

заглянешь в душу своего пациента, когда он молится, ты не найдешь там

этой

ясности. Если же ты еще пристальнее вглядишься в объект, к которому

он

обращается в молитве, ты обнаружишь нечто сложное, состоящее из

множества

весьма нелепых частей. Там будут образы, ведущие свой род от

изображения

Врага в позорный период Его вочеловечения. Там будут смутные, а то и

совсем

непонятные и примитивные, детские и наивные образы, связанные с

двумя

другими Лицами Врага. Могут подмешиваться сопутствующие молитве ощущения

и

даже благоговение перед самим собой. Я знаю случаи, когда то, что

наш

подшефный называл "богом", помещалось в левом углу потолка, или же в

его

собственной голове, или на распятии. Но какова бы ни была природа

сложного

представления о Враге, главное следи за тем, чтобы подопечный молился

именно

своему представлению, идолу, которого он сам себе сотворил, а не Тому, Кто

сотворил его. Принуждай подшефного и к тому, чтобы он

постарательнее

исправлял и улучшал объект поклонения и постоянно думал об этом, пока

он

молится. Если когда-нибудь он достигнет ясности, если когда-нибудь

он

сознательно направит свои молитвы не "Тебе, каким я помышляю Твой Образ", но

"Тебе, единственно Сущему", нам конец. Если он отбросит все

свои

представления и образы в сторону, распознав их ничтожно

субъективную

природу, и доверится Тому, Кто невидимо, но совершенно реально

присутствует

здесь, в одной с ним комнате, Тому, Кого ему никогда не познать, тогда

как

Тот его знает,-- может случиться самое худшее. Избежать этого тебе

поможет

одно: сами люди жаждут раскрыть душу в молитве не так сильно, как

им

кажется. Но часто молитву слышат лучше, чем хочется человеку.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Когда ожидаешь подробного доклада о работе, а получаешь

расплывчатые

восторги, это несколько разочаровывает. Ты пишешь, что "себя не помнишь

от

радости", потому что европейцы начали свою очередную войну. Мне ясно, что

с

тобой произошло. Ты не охвачен радостью, ты просто пьян. Читая между

строк

твоего совершенно неуравновешенного письма о бессонной ночи

пациента, я

могу судить и о твоем состоянии. За свою карьеру ты впервые вкусил

того

вина, в котором награда за все наши труды. Это вино -- тревога и

смятение

души человеческой -- ударило тебе в голову. Тебя трудно винить: мудрая

голова не венчает юные плечи. А вот впечатлили ли подопечного

мрачные

картины будущего, которые ты ему нарисовал? Ты подсказал ему

печальные

воспоминания о его счастливом прошлом, засосало у него как следует

под

ложечкой? Ты сумел сыграть на всех его тонких струнках? Что ж, это в

порядке

вещей. Но помни, Гнусик, делу -- время, а потехе -- час. Если

твое

теперешнее легкомыслие приведет к тому, что добыча выскользнет из рук, ты

вечно и тщетно будешь жаждать вина, которого сейчас отведал. Если

же с

помощью настойчивых, хладнокровных и непрестанных усилий тебе

удастся

заполучить его душу, он-- твой навеки. Он станет

тогда живой чашей, до краев полной отчаянием, ужасом и смятением, и

ты

сможешь отпивать из нее, когда захочешь. Так что не позволяй

временному

возбуждению отвлекать тебя от главного дела, а дело твое -- подрывать

веру и

тормозить добродетель. В следующем письме пришли мне тщательный и

полный

отчет о реакциях пациента, чтобы мы могли обдумать, что лучше: сделать

из

него крайнего пацифиста или пламенного патриота. Здесь у нас

масса

возможностей. Пока что я должен тебя предостеречь: не возлагай слишком

много

надежд на войну.

Конечно, война несет немало забавного. Постоянный страх и

страдание

людей -- законный и приятный отдых для наших прилежных тружеников. Но

какой

в этом прок, если мы не сумеем воспользоваться ситуацией и не доставим

новые

души нашему отцу? Когда я вижу временные страдания человека, впоследствии

ускользающего от нас, мне гадко, словно на роскошном банкете мне

предложили

закуску, а затем убрали всю еду. Это хуже, чем не пробовать ничего. А

Враг,

верный Своим варварским методам, позволяет нам видеть недолгие

страдания

Своих избранных только для того, чтобы помучить нас, искусить и в

конце

концов выставить на посмешище, оставляя нам непрестанный голод, создан

ный

Его охранительным заслоном. Подумаем, как воспользоваться

европейской

войной, а не как наслаждаться ею. Кое в чем она сработает в нашу

пользу.

Можно надеяться ла изрядную меру жестокости и злобы. Но, если мы

будем

бдительны, мы на этот раз увидим, как тысячи обратятся к Врагу, а

десятки

тысяч, так далеко не зашедших, станут заниматься не собой, а теми цен

ностями и делами, которые они сочтут выше своих собственных. Я

знаю,

что Враг не одобрит многие из этих дел. Но именно здесь Он и не прав.