Unknown - o 26827bf23e6c9ef9

Ведь

Сам Он в конце концов прославляет людей,

отдавших жизни свои за дела, которые Он считает плохими, на

том

чудовищном, достойном софиста основании, что самим людям эти дела

казались

добрыми и достойными. Подумай также, сколь нежелательным образом

люди

умирают на войне. Они знают, что их можно убить, и все же идут

туда,

особенно если они приверженцы Врага. Для нас было бы гораздо лучше, если

бы

все они умирали в дорогих больницах, среди врачей, которые им лгут по

нашим

же внушениям, обещая умирающим жизнь и утверждая их в том, что

болезнь

извиняет каждый каприз, и (если наши сотрудники хорошо знают свое дело) не

допуская мысли о священнике, дабы тот не сказал больному о его

истинном

положении. А как губительна для нас постоянная память о смерти!

Наше патентованное оружие -- довольство жизненными благами

--

оказывается бездейственным. В военное время никто уже не верит, что

будет

жить вечно.

Мне известно, что Паршук и некоторые другие видели в войнах

огромную

возможность для атак на веру, но такой оптимизм мне кажется

сильно

преувеличенным. Своим земным последователям Враг ясно показал, что

страдание

-- неотъемлемая часть того, что Он называет Искуплением. Так что

вера,

разрушенная войной или эпидемией, даже не стоит наших усилий.

Конечно,

именно в моменты ужаса, тяжелой утраты или физических страданий, когда

разум

человека временно парализован, ты можешь поймать его в ловушку. Но

даже

тогда, если человек воззовет о помощи к Врагу, он почти всегда, как

я

обнаружил, оказывается под защитой.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Приятно узнать, что возраст и профессия твоего подшефного не

мешают

призвать его на военную службу. Желательно, чтобы он находился в

полнейшей

неуверенности и воображение его кишело противоречивыми картинами

будущего,

рождающими то страх, то надежду. Ничто нс защищает человеческую душу

от

Врага лучше, чем тревога и неизвестность. Враг хочет, чтобы

люди

сосредоточились на своем деле; наша задача -- поддерживать их мысли о

том,

что может с ними случиться.

Твой подопечный, конечно, знает, что он должен послушно

следовать

Вражьей воле. Конечно, Враг имеет в виду, что человек должен

терпеливо

принимать те горести, которые выпадают ему сейчас, тревогу и

неизвестность

настоящего. Как раз в ответ на эти горести он должен сказать: "Да будет

воля

Твоя", и за то, что он ежедневно несет именно этот крест, и получит он

хлеб

насущный. Твоя задача в том, чтобы подопечный никогда не думал о

своем

теперешнем страхе как о возложенном на него кресте, а думал о

предметах

своего страха. Заставь его воспринимать их как кресты. Заставь его

забыть о

несовместимости пугающих его опасностей, о том, что все разом они не

могут

на него свалиться. Заставь его настроиться на то, что в будущем он

вынесет

их стойко и терпеливо. На самом деле почти невозможно проявить

истинное

смирение перед лицом судьбы, у которой дюжина гипотетических обличий.

Тому,

кто пытается это сделать, Враг не оказывает значительной помощи. Смирение

же

перед теперешним, подлинным страданием, даже если страдание толь

ко в страхе, не остается обычно без помощи свыше.

Здесь действует важный духовный закон. Я уже объяснял тебе, что

ты

можешь ослабить молитвы подопечного, переключив его внимание с Врага

на

собственные представления о Нем. И страхом легче управлять, если

мысли

человека переключены с предмета страха на сам страх (причем страх

этот

воспринимается как нынешнее и нежелательное состояние). Если же он

сочтет

страх возложенным на него крестом, он неизбежно сочтет его и

душеполезным.

Таким образом, можно сформулировать общее правило: если разум

подопечного

работает на нас -- отвлеки его от самосознания; если же разум работает

на

Врага, сосредоточь его на себе. Пусть обида или женское тело так

увлекут

его, что ему и в голову не придет подумать: "Я разозлился" или "Я

поддаюсь

похоти". И напротив, пусть мысль: "Я становлюсь набожней" или

"...всех

милосердней" так поглотит его, что он не оторвет свой взгляд от себя, не

обратит его к Врагу и ближним.

Что касается его общего отношения к войне, ты не должен

слишком

полагаться на ту ненависть, которую люди так любят обсуждать в

христианской

и антихристианской печати. Когда подопечному очень плохо, конечно, стоит

разогревать его злобные чувства к немецким лидерам: это хорошо. Но

обычно

это всего

лишь мелодраматическая или мифическая ненависть, направленная

против

каких-то воображаемых козлов отпущения. Он никогда в жизни не встречал

этих

людей -- это все образы, скроенные из газетных сведений. Результаты

такой

выдуманной ненависти часто для нас огорчительны, а из всех людей

англичане в

этом

отношении самые прискорбные тряпки. Они как раз из тех

ничтожеств,

которые вопят, что всех пыток мира мало для их врагов, а потом отдают чай

и

сигареты первому же раненому немецкому пилоту, оказавшемуся у их

кухонной

двери.

Как бы ты ни действовал, в душе твоего пациента всегда есть и

доброе, и

злое. Главное направлять его злобу на непосредственных ближних, которых

он

видит ежедневно, а доброту переместить на периферию так, чтобы он думал, что

испытывает ее к тем, кого вообще не знает. Тогда злоба станет

вполне

реальной, а доброта мнимой. Нет смысла разжигать в нем ненависть к

немцам,

если в то же время в нем растет пагубная доброта к матери, к начальнику

на

работе и к соседям по трамваю. Представь себе пациента в

виде

концентрических кругов, из которых центральный -- его воля, следующий

--

разум, а затем -- фантазия. Вряд

ли можно из всех кругов выхолостить все, несущее печать Врага, но

ты

должен подталкивать все добродетели от центра к краю, пока они не

обоснуются

в круге фантазии, а все желательные нам качества -- в круге воли.

Только

дойдя до воли и став привычками, добродетели действительно опасны для

нас.

Я, разумеется, имею в виду не то, что подопечный считает своей волей, когда

он рвет, мечет и обретает решимость, стиснув зубы, а подлинный центр

его--

то, что Враг называет сердцем. Никакие добродетели, окрашенные

фантазией,

одобренные разумом, даже пылко любимые, не уберегут человека от отца

нашего:

он только окажется еще смешнее, когда попадет к нему.

Твой любящий дядя Баламут.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

Мой дорогой Гнусик!

Меня удивляет твой вопрос. Ты интересуешься, важно ли, чтобы

подопечный

знал (или не знал) о твоем существовании. Что до настоящей фазы борьбы, на

этот счет была инструкция низшего командования. Наша политика и

состоит в

том, чтобы скрываться. Разумеется, так было далеко не всегда. Перед

нами

мучительная дилемма. Когда люди не верят в нас, нам не получить тех

отрадных

результатов, которые дает прямой террор, и к тому же мы лишены

радостей

магии. С другой стороны, когда они в нас верят, мы не можем делать из

них

материалистов и скептиков. Во всяком случае, пока еще не можем.

Надеюсь, в

свое время мы научимся так разбавлять науку эмоциями и мифами, что вера

в

нас (под измененным названием) проберется и обоснуется в них, тогда как

душа

человека останется закрытой для веры во Врага. Вера в "жизненную

силу",

культ секса и психоанализ могут оказаться здесь весьма полезными. Если

нам

когда-либо удастся создать изделие высшего качества -- мага-материалиста, не

только использующего, но и почитающего то, что он туманно

и расплывчато именует "силами", отрицая при этом невидимый мир, мы

будем близки к победному концу. Не думаю, что тебе очень уж

трудно

обманывать пациента. "Черти" - комические персонажи

для современных людей, и это поможет тебе. Если какое-то

смутное

подозрение забрезжит в голове подшефного, покажи ему изображение существа

в

красном трико, убеди его, что, поскольку в такое существо он верить

не

может, он не может верить и в тебя. Это старый метод, он есть во

всех

учебниках.

Я не забыл своего обещания и обдумал, сделать ли подшефного

крайним

патриотом или крайним пацифистом. Все крайности, кроме крайней