Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

Ты — сердце мира, царь! Для плеч твоих — порфира.

И снова ты в игре свой вырвешь мяч у мира.

Ты избран меж людьми! Творец, тебя любя,

Весь мир сверкающий раскинул для тебя.

Будь радостен! Забудь тоску земного дола!

Что этот плен венца! Что этот плен престола!

Для царства сделай ты, печали отстраня,

Престолом — целый мир, венцом — светило дня».

И царь внимал Ширин. И каждое реченье

Одушевляло дней поспешное теченье.

И чтобы скорбь царя утишить, превозмочь,

Не раз Ширин с царем всю коротала ночь.

Полуночь, скрыв луну, как будто гуль двурогий,

Сбивает небеса с назначенной дороги.

Бессильны времена, хоть мощь у них и есть.

И слепы небеса, хоть звездных глаз не счесть.

Ширин стопы царя в цепях червонных, пени

Сдержав, взяла к себе на белые колени.

И сладостный кумир с цепями черных кос

На золотую цепь ронял алмазы слез.

Прекрасная стопы, натертые до крови,

Ласкала и, склонясь, к ним прижимала брови.

Журчала речь ее, как струй чуть слышных звон:

Под звуки нежных слов нисходит сладкий сон.

И в слух царя лила, лила она усладу.

Слова царя в ответ к ее склонялись ладу.

Когда уснул Хосров, когда умолкнул он,

Передался Ширин его спокойный сон.

Спит нежная чета, а звездные узоры

Свои бесстыдные на них бросают взоры.

Хотела крикнуть ночь: «Злодейство у ворот!»,

Но мгла гвоздями звезд ее забила рот.

И бес сквозь роузан, взор устремивши книзу,

Уже пускается к Сладчайшей и к Парвизу.

Он беспощадностью похож на мясника.

Рот — пламень, а усы — два черные клинка.

Как вор укрытый клад, глядя сурово, ищет —

Так ложе царское, так он Хосрова ищет.

Нашел… и пересек он тяжестью меча

Хосрова печень… Так! Погашена свеча!

И крови под мечом взметнулся ток летучий,

Как пурпур молнии бросается из тучи.

И, разлучив чету, сей бес, удачей пьян,

Как сумрачный орел, взметнулся в роузан.

И царь, в блаженном сне погубленный навеки,

Все ж приоткрыл уста и чуть приподнял веки.

Весь кровью он залит… Глядит он, чуть дыша…

Смертельной жаждою горит его душа.

Подумал царь: «Ширин — жемчужину жемчужин

Я пробужу, скажу: глоток воды мне нужен».

Но тут же вспомнил тот, чей взор покрыла мгла.

Что множество ночей царица не спала.

«Когда она поймет, к какой пришел я грани, —

Ей будет не до сна среди ее стенаний.

Нет, пусть молчат уста, пусть дышит тишина,

Пусть тихо я умру, пусть тихо спит она».

Так умер царь Хосров, ничем не потревожа

Ширин, уснувшую у горестного ложа.

Кровавый ток лился, все расширялся он…

Нарциссы глаз Ширин свой позабыли сон.

Порой, в былых ночах, о горестях не зная,

Она бросала сон при сладких звуках ная.

А ныне — не гляди, иль сердце заболит! —

Кровь жаркая царя проснуться ей велит.

Как птица, вскинулась от хлынувшего света.

Ее ужасный сон ей предвещал все это.

И сорвана Ширин с Хосрова пелена, —

И видит кровь она, и вскрикнула она.

Увидела не сад, не светлое созданье:

Встречает взор ее разрушенное зданье.

Престол, что без венца, ее увидел взор,

Светильник брошенный: все масло выкрал вор.

Разграблена казна, ларец лежит разъятый,

Войска ушли. Где вождь? Сокрылся их вожатый!

И мраком слов своих Ширин чернила ночь

И плакала; затем пошла неспешно прочь.

И с розовой водой вернулась к изголовью,

Чтобы омыть царя, обрызганного кровью.

Льет амбру с мускусом — и крови больше нет,

И тело царское сверкает, словно свет.

И тот последний пир, что делают для властных,

Устроила Ширин движеньем рук прекрасных.

И, раматами овеявши царя,

На нем простерла ткань алее, чем заря.

Усопшего царя как будто теша взоры,

Надела и сама роскошные уборы.

Для сердца Шируйе Ширин была нужна,

И тайну важную да ведает она.

И молвил ей гонец, его наказу вторя:

«С неделю ты влачи гнет выпавшего горя.

Недельный срок пройдет — покинув мрак и тишь,

Ты двухнедельною луной мне заблестишь.

Луна! В твоей руке над миром будет сила.

Все дам, о чем бы ты меня ни попросила.

Тебя, сокровище, одену я в лучи,

От всех сокровищниц вручу тебе ключи».

Ширин, услышав речь, звучащую так смело,

Вся стала, словно нож, вся, как вино, вскипела.

И молвила гонцу, потупясь: «Выждем срок!»

Так лжи удачливой раскинула силок.

И скоро Шируйе такой внимает вести:

«Когда желаешь ты царить со мною вместе,

Ты соверши все то, что я тебе скажу.

Я благосклонностью твоею дорожу.

Уже немало дней я чувствую всей кровью,

Что я полна к тебе растущею любовью.

И если в дружбе я, как ведаешь, крепка, —

Все для меня свершить должна твоя рука.

В своих желаниях я так необычайна, —

Но есть в них, Шируйе, и сладостная тайна.

В тот час, когда с тобой соединимся мы,

Я все тебе скажу среди полночной тьмы.

Прошу: ты пышный свод дворцового айвана

Снеси, хотя достиг он яркого Кейвана.

И дальше: повели, чтоб выкинули вон

Из царского дворца Хосрова древний трон.

Чтоб след могущества разрушили, чтоб рьяно

Взыграл огонь и сжег весь пурпур шадурвана.

Джемшида чашу, царь, вели сломать, чтоб к ней

Не мог нас привлекать узор ее камней:

И коль Парвиза власть уже не ширит крылья,

Пускай Шебдизу, царь, подрежут сухожилья.

Когда исполнят все, исполнят все подряд, —

Пусть погребения свершается обряд.

Дай шахматы царя из яхонтов на зелье

Целебное — сердцам подаришь ты веселье.

Пусть голубой поднос разломят, — бирюза

Пусть в перстнях и серьгах всем радует глаза.

Не слушай, как Хосров, ты без конца Барбеда,

Навеки изгони ты из дворца Барбеда.

Когда моих забот исчезнет череда,

Служением тебе так буду я горда!

И я склонюсь к тебе той сладкою порою

И тайну замыслов, как молвила, открою».

И сердце Шируйе отрадою полно,

По слову Шируйе все было свершено.

Все замыслы Ширин свершились друг за другом:

Все сделал Шируйе, чтоб стать ее супругом.

«Твой выполнен приказ», — услышала она.

И пылом радостным прекрасная полна.

Все из вещей царя, все из одежд царевых, —

От обветшалых риз и до нарядов новых,-

Все нищим раздавать велит она скорей.

Все на помин души — души царя царей.

Заря меж облаков встает не в зыби ль сладкой?

Но сладкий день, взойдя, принес погибель Сладкой.

Хабешский негр, во тьме несущий камфору,

Рассыпал тюк — и луч прошел по серебру.

Из крепости смотрел на месяц чернокожий —

И вдруг оскалил рот, смеясь, как день пригожий.

Вот кеянидские носилки, лишь заря

Блеснула, сделала царица для царя…

Носилки в золоте; в кемарское алоэ

Рубины вправлены, напомнивши былое.

И царь, как повелел времен древнейших чин,

На ложе смертное положен был Ширин.

В назначенный покой, Ширин услышав слово,

На царственных плечах цари внесли Хосрова.

И там пред мраморным бесчувственным лицом

Носилки обвили торжественным кольцом.

И каждый палец стал у бедного Барбеда

Калам расщепленный. Весь мир был полон бреда.

На этот хмурый мир взирал Бузург-Умид.

Он, миру верящий, от мкра ждал обид.

Стенал он: «Небеса да внемлют укоризне:

Лишился жизни шах — и нас лишил он жизни.

Где всех народов щит? Где слава всех царей?

Где стяг и острый меч, что всех мечей острей?

Где тот, чья на миры легла победно риза?

Где скрылся наш Кисра? Где нам сыскать Парвиза?

Коль к переезду ты далекому готов,

Равно, Джемшид ли ты, Кисра, иль ты — Хосров!»