Сергей Зайцев - Метро 2033. Темная мишень

Действуя словно лишенный чувств робот, Поляков подошел к койке, рассек веревки, завернул Майю в одеяло, подхватил на руки и вышел. Все заняло не больше минуты.

Снаружи уже собралась приличная толпа, при его появлении гомон стих, сменившись потрясенной тишиной.

Вперед вытолкнули отца Константина - пожилого священника в обтрепанной рясе, с непокрытой лохматой головой, с неряшливой, запущенной без ухода бородой до пояса. Взгляд священника упал на руки Полякова, с которых еще капала кровь, и пастырь побелел как мел.

- Ты… ты согрешил, сын мой… но Бог простит, ты в отчаянии и нуждаешься в утешении, ты…

- Не нуждаюсь, - оборвал его Поляков, впервые заговорив с того момента, как спустился в метро после похода, и не узнал своего голоса - настолько тот показался ему чужим. - Я грешник, пастырь. Прочь с дороги!

Так же поспешно, как и вытолкнули, пастыря втащили обратно в толпу. А Поляков пошел к себе, по широкому проходу, который образовался перед ним как по мановению волшебной палочки, не обращая внимания на торопливо расступающихся людей. И среди общего ропота вслед шелестело бесконечно повторяющееся, как выжженное клеймо, слово: «грешник… грешник… грешник…»

…Жарко.

Сергей поправил намордник панорамной маски, неприятно липший к лицу. В который уже раз бросил внимательный взгляд на проволочную сетку, укрывавшую двор и защищавшую от летающих тварей. Небо чистое - инфразвуковые «пугачи», надежно разогнавшие всю живность в округе, выключены всего полчаса назад, перед тем как начать приготовления к казни. Натянутая поверх обычной одежды химза ощущалась сейчас как душный термос, но пока терпимо, ведь он на поверхности всего несколько минут. Радиация хоть уже и не та, что пять-десять лет назад, но все же приходится предохраняться, особенно летом, когда горячий ветер выметает радиоактивную пыль из укромных уголков в ближайших развалинах и разносит заразу по улицам.

Сзади Полякова, под широким стальным навесом - укрытие от убийственных солнечных лучей, толпилось человек двадцать, все тоже в противогазах и резине. Большая часть «зрителей» - представители семей, остальные - одиночки, свободные от дежурств и хозяйственных работ. Все - мужчины, женщин и так мало, делать им тут нечего. Несмотря на опасность и связанные с ней сложности, показательную казнь было решено провести днем. Для наглядности. Чтобы шкурой своей почувствовали, каково это - на поверхности, а то многие уже забывать стали. Поляков прямо спиной чувствовал глухое недовольство людей, перерастающее в жгучую ненависть. Чувствовал их взгляды, сверлящие ему затылок, и мурашки, бегущие по позвоночнику. Он прекрасно осознавал, что любой из этих двадцати, дай им волю, порвет его голыми руками, но давно и прочно укоренившийся в подкорке страх не позволял им решиться на нападение даже сейчас, когда Поляков один, а их два десятка.

Рабы Храмового.

Умело запуганные его верным помощником и палачом.

К слову говоря, Храмового и ждали. Хозяин Убежища не торопился наружу, хотел, чтобы люди как следует понервничали, прониклись моментом. А пока его нет, этим двадцати есть на что посмотреть.

К столбам металлического каркаса, поддерживающего проволочную сетку над головой, прикручены двое обнаженных по пояс мужчин. Проволока оплетала их ноги, впивалась в заломленные руки, связанные за спинами, до крови продавливала шею под подбородком, не позволяя даже шевелиться. После жестоких побоев их тела пестрели багровыми гематомами - словно разукрашенные чумными метками, распухшие лица, в ссадинах и кровоподтеках - почти неузнаваемые. Они едва дышали.

Поляков сдержанно усмехнулся. Были бы умнее - давно бы уже покончили с собственными мучениями. Стоило любому хоть немного ослабить колени, сдаться, и проволока гарантированно стянет шею, раздавит горло, удушит. Но они все еще на что-то надеялись. Зря. Храмовой никогда не изменял решения.

Наконец дверь Убежища распахнулась, выпуская Хозяина. Тот вышел без химзы - задерживаться надолго он здесь не собирался. И сухо заговорил:

- Речей не будет. Вы знаете, что эти двое хотели предать наш образ жизни, поставить под угрозу существование Убежища. Грешник, приступай.

Поляков вскинул карабин, чувствуя, как вызванное ожиданием недовольство стремительно улетучивается в предвкушении того, что сейчас произойдет. Ему нравились такие моменты. Нравилось чувствовать, как он отнимает чужую жизнь. Это бодрило…

Темнота переливалась перед лицом багровыми пятнами.

В тяжелой полудреме он чувствовал под собой мягкую койку и не торопился открывать глаза, в нарастающей тревоге прислушиваясь к внутренним ощущениям. Что-то не так. Что-то очень не так. Он не узнавал собственного тела. Много лет назад, еще ребенком, он перенес тяжелую форму гриппа, и хорошо помнил, какую одуряющую слабость тогда испытывал во время болезни. И сейчас он будто снова вернулся в детство - тело казалось маленьким, беспомощным и бесконечно жалким. Ломота и жар растекались по хилым мышцам удушливой слабостью, суставы болезненно ныли. Когда же это он успел подхватить заразу, да так, что не помнит об этом? И сколько он уже так валяется без дела?

А еще эти воспоминания, ввергшие в смятение его ум и душу.

Такие яркие и правдоподобные…

До слуха донеслись приглушенные голоса, в которых почудилось что-то очень знакомое. Поляков невольно прислушался, отвлекаясь от горьких мыслей. Нет, так ничего не расслышать. Что-то бубнят, но что именно... Пока лишь он смог понять, что говоривших - двое. И судя по всему, они где-то в соседней комнате, а дверь плотно прикрыта, поэтому так плохо слышно.

Нужно выяснить наконец, что происходит.

Он приподнял свинцовые веки, повернул голову на влажной подушке, силясь разглядеть обстановку. Не вышло. По-прежнему темно. Черт, в комнате просто выключен свет. Да и очертания предметов, которые с трудом угадывались в темноте, казались какими-то неправильными, что ли. Сергей непослушными руками откинул провонявшую потом простыню, заставил себя сесть. Если он так похудел, что не чувствует собственного веса, то сколько уже болеет? И волосы. Сколько нужно времени, чтобы они так отрасли? Волосы липли к шее, щекотали плечи. Какое-то безумие. Нужно немедленно все выяснить, понять, что случилось.

Из-под двери в другом конце комнаты сочилась полоска света.

Он встал, по-прежнему чувствуя какую-то пугающую легкость, словно тело и в самом деле было чужим. И чуть не упал при первом шаге - запнулся, словно его рост вдруг уменьшился, и привычный центр тяжести сместился вниз. Вяло отодвинул какую-то ширму, наполовину прикрывавшую койку. Кое-как добрел до двери, ступая босыми ногами по мягкому. Ковер, что ли? Прямо хоромы… В его жилище не было ковра. Дыхание с хрипом вырывалось из горла, в висках стучало так, что заглушало голоса из соседней комнаты.

Нащупал сбоку выключатель.

Свет ударил по зрачкам, заставил крепко зажмуриться.

А когда Сергей снова поднял веки, то уставился на оказавшееся прямо перед лицом отражение в большом зеркале, висевшем на стене. И долгую минуту разглядывал то, что увидел, не веря собственным глазам. С той стороны стеклянной реальности на него потрясённо смотрел худой, болезненного вида восьмилетний мальчишка. Бледное лицо усеивали бисеринки пота, длинные русые волосы взлохмачены и спутаны. Мятая пижама висит на худом тельце, как на вешалке.

- Нет, - вырвалось у Полякова, и отражение синхронно шевельнуло сухими потрескавшимися губами.

И тогда он рассмеялся. Тоненько, хрипло.

Тело и в самом деле чужое.

А ему просто снился очередной кошмар. Чтобы окончательно в этом убедиться, он медленно оглянулся, скользя взглядом по обстановке в комнате. Ширма, из-за которой только что вышел, чуть дальше - широкая двуспальная кровать, накрытая цветастым бежевым пледом, платяной шкаф, тумбочка, журнальный столик…

Спальня принадлежала Храмовому. Вот так открытие.

Майя. Фиона. Воспоминания - как две вспышки от выстрелов в упор. Они погибли здесь, в Убежище, когда он пытался увести семью. Он их не спас. Боль утраты ударила под дых, согнула пополам. Поляков скорчился на полу под зеркалом, чувствуя, что ему нечем дышать, сотрясаясь всем телом в спазмах беззвучных рыданий…

Чужие слова дошли до сознания не сразу, невольно заставив замереть, сосредоточиться.

Голоса теперь доносились четко, из-под щели внизу двери:

- …Еще раз так напьешься и полезешь ко мне с трясущимися руками, лично удавлю, понял?

- Да мля, каждый раз одно и то же, сколько объяснять-то? Трясучка от нервов, ты и сам прекрасно знаешь! Лет десять уже так колбасит, а ты все шпыняешь…

- А будешь хамить…

- Да знаю я, знаю. Ну, удави, если хочешь. У тебя тут что, лишние врачи завалялись, косяками по коридорам бродят? И вообще, поменьше болтай, у тебя щека и так отвратно заживает. Меньше движенья - лучше заживленье…