Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов

– Можете и не объяснять, – отмахнулся я… и насторожился, ощутив прилив злорадства: – А что, если император повелит подать ему к завтраку бутылку любимого шамбертена? Тут, кажется, имелся… да весь уже в дело пошел.

– К завтраку императору подают вино только из его походного запаса, – с усмешкою знатока вопроса ответил Евгений.

Шум то стихал, то нарастал вновь около получасу. Воображал я с болью, как, поднятая войсковой «зарею», Полина Аристарховна ищет нас глазами в общей суматохе, ломает голову, куда же мы, ее ангелы-хранители, подевались… и наконец, сердце ее сжимается от разочарования и стыда, и вот стоит она, потерянная, на крыльце, вынужденная изображать прощальный книксен перед Бонапартом. А как спросит он ее насмешливо, холодно и высокомерно – истинно по-французски: «Да где же ваш супруг?» – что ей тогда сказать?!

Хотелось мне под землю провалиться, когда я воображал сию картину… да уж и так я под землею обретался в компании с другим французским дьяволом, пониже чином.

Наконец, стихло совсем. Один звон в ушах остался.

– Император отбыл, – с облегчением сказал Евгений.

Хотя кругом стояла непроницаемая тьма, уж начинался новый день, и большая свеча, сделав свое дело, осталась одною лужицею, готовой поглотить фитилёк.

Евгений поднял оставшиеся, сиротливо жавшиеся друг к другу бутылки, глянул на этикетки.

– О! Остались два превосходных бургундских – Романе Сен-Виван и Шам Пердри, – довольный, провозгласил он. – У безумца безупречный вкус.

Затем поставил он бутылки на сухой островок, вновь извлек из потайных ножен сбоку свой убийственный кинжал и ловко, по очереди, вывернул им, как штопором, пробки из бутылок.

– Какое предпочитаете, Александр? – вопросил он едва не услужливо, взяв бутылки в обе руки.

– По чести говоря, теперь не вижу достаточного повода, – отвечал я.

– Вот уж не думал, что заразитесь французским высокомерием, – добродушно заметил Евгений, явно довольный положением дел. – Помилуйте, как же нет! Ведь я пошел у вас на поводу, дело сделали – лучше некуда… Вот берите Сен-Виван, оно благороднее и тоньше.

Он протянул мне бутылку, я не мог не принять ее.

– Мой император в добром здравии. Ваш император, надеюсь, тоже, – проговорил Евгений по-французски, а затем сразу перешел на русский: – Так выпьем же за здравие своих императоров. Вы – за своего. Я – за своего. Не сомневаюсь, что близок день, когда они встретятся и заключат мир.

Предложенный повод был приличным, хоть и предложен неприятелем, такой не объедешь.

Мы чокнулись бутылками. Сен-Виван действительно было превосходным!

Евгений осклабился. Таким благодушным я его еще не видал. Но тут фитилек свечи завалился, и мы оказались в беспросветном мраке.

Я услыхал голос Евгения – искренне дружелюбный, но притом как-то по-особенному вкрадчивый. Такой голос во мраке должен был действовать месмерически.

– А и правда, Александр, повод нам драться себя исчерпал совершенно, – говорил он по-русски. – Вы сделали для меня слишком многое, признаю то безоговорочно. Спасли жизнь моему императору, спасли жизнь мне, наконец. Теперь, как бы я ни старался, мне нечем будет вам отплатить. Я готов снять перед вами шляпу и подать вам руку.

Но тут вся горечь, вся досада, копившиеся во мне, выплеснулись наружу.

– Вот уж дудки, Евгений! – вырвалось у меня из души по-простонародному, по-русски, однако ж отчасти я совладал с собою и перешел на французский: – Лейтенант де Нантийоль, наш поединок не был пустою забавой. Он должен быть завершен.

Воцарилась тишина. Безмолвный мрак стал предо мною, как неотвратимая бездна. Пути назад уж не было.

– Что ж. Ваше решение заставляет меня уважать вас еще больше, поручик, – проговорил строгий и холодный голос Найнтийоля. – Я к вашим услугам. С вашего позволения я пойду первым, так как отлично различаю в темноте. Идите на звук моих шагов и не споткнетесь.

Мы покинули дом тем же путем, что и в тот раз, когда Полина Аристарховна остановила нас сообщением о «важных вестях». На сей раз обошлось. Дом казался совершенно безлюдным, брошенным, словно его оставили разом все – и грозные гости, и растерянные хозяева.

Новый день начинался ясной августовской тишиною, настоянной за ночь, лазоревым небом и сизою дымкой, терпкой и бодрящей… Мы условились с Евгением, что он, как только заберет свою саблю, догонит меня по дороге на ту же поляну, где состоялся поединок не поединок, а целая битва с егерями де Шоме.

Природа ожидала солнца, жизни нового дня, а я – не знаю чего. На душе было горько, мысли саднили. Вдруг изумился я до глубины души: ведь только сутки прошли с тех пор, как выехал я в разведку, разодетый французом – императорским порученцем! Ровно сутки! И сколько всего в эти сутки вместилось: несколько уж раз мог я погибнуть, успел побывать в двух чужих обличьях, поужинать с самим Бонапартом и… и влюбиться! И вот теперь сей удивительный день жизни может превратиться в сон, исчезнуть, как вот сия обильная роса под ногами, спустя каких-нибудь четверть часа или даже раньше. А вот ежели теперь я изловчусь и с Божьей помощью убью своего соперника, так ведь тоже душа не на месте останется, жалеть ведь стану всю оставшуюся жизнь. Прислушался я к себе: точно! буду жалеть! Отчего не родился я с душою простого солдата, как мой брат?

Евгений догнал меня у самой поляны битвы. Он странно, весьма загадочно улыбался.

– Вы, часом, не передумали? – спросил он, прищурясь.

– Помилуйте, лейтенант, – отвечал я, чувствуя, что мы поменялись ролями: теперь во мне самом, как увидал я Евгения необъяснимо веселым и словно беззаботным, нарастала презрительная холодность. Истинно, заразился от французов!

– В таком случае, нечего время попусту терять, – с тою же легкой улыбкой вздохнул он, отошел в сторону, обратился ко мне. – Вы готовы?

– Начнем, пожалуй, – кивнул я.

Он отдал мне саблей честь, мы стали сходиться.

– Стойте на месте и не двигайтесь более! – вдруг раздался грозный глас.

Будто во мне самом взорвалась бочка пороха, жаром выбило из души моей всю французскую заразу. Кажется, вздрогнули мы оба от сего повелительного гласа, колыхнулись наши сабли.

О, нет, не богиня Афина приближалась к нам, воодушевляя на брань, и не легендарная Брунгильда, вышедшая сразиться с тем, кому суждено стать ее супругом, и