Ника Батхен - Дары Кандары

добрый господин и прекрасная барышня!» Ревнивая Марта оттеснила недотепу плечом: «Загулялись вы

нынче, хозяин, я уж думала, ужин простынет. Стою, стою… А это кто с вами пожаловал?»

«Мои гости. Приготовь им одну из спален внизу, накорми, дай всего, что понадобится. И пошли

Адольфа в магистрат, мол, Магда и Эльза Кнехт дожидаются мужа и отца в доме у Мастера Фармацевта. И

будь ласкова, не скупись!» Мастер Ханс осторожно снял с плеча девочку, похрустел затекшими пальцами.

Марта медлила. «Что еще?» «Вам письмо передать просили, важное, лично, мол, в руки».

…Так вот какой дивный подарок готовил этот ласковый вечер! Мастер Ханс сбросил шторц и кафтан

на руки подоспевшему Адольфу, очень медленно поставил в угол тросточку, улыбнулся гостям:

«Располагайтесь» – и неспешно направился внутрь, к лестнице. С первой площадки крикнул Марте

отменить ужин и подать вина в кабинет.

Свечи уже горели. На столе царил идеальный порядок, трубки и табакерка дожидались хозяйской

руки; чернила, перья, бумага, пресс, ароматическая лампадка… И на полированной крышке – запечатанное

письмо без обратного адреса. Вскрывать его не было надобности. Мастер Ханс выругался сквозь зубы. В

дверь поскреблись. Верная Марта оставила у порога поднос и благоразумно исчезла из виду.

После пятого кубка стало чуть легче. Где там эта чертова книга… Как ни крути – одна из последних

книг. Дальше – пасторали и фарсы и стихи про любимый город. А… вот она. На верхней полке дальнего

стеллажа. Что, не любишь? А придется. Мастер Ханс бросил кожаный том на стол, раскрыл наугад:

ДРАКОН. Вы знаете, в какой день я появился на свет?

ЛАНЦЕЛОТ. В несчастный.

ДРАКОН. В день страшной битвы. В тот день сам Аттила потерпел поражение, – вам понятно,

сколько воинов надо было уложить для этого? Земля пропиталась кровью. Листья на деревьях к полуночи

стали коричневыми. К рассвету огромные черные грибы – они называются гробовики – выросли под

деревьями. А вслед за ними из-под земли выполз я. Я – сын войны. Война – это я. Кровь мертвых гуннов

течет в моих жилах, – это холодная кровь. В бою я холоден, спокоен и точен.

При слове «точен» ДРАКОН делает легкое движение рукой…

Мастер Ханс поудобнее прикусил вересковую трубку. Струйка пламени из указательного пальца

подожгла табак. Горьковатый дымок не убил тоску, но смягчил ее… как бишь у этого капитана… будто

масло, вылитое на волны…

Кем быть, злоязыкому буршу Хансу объяснили очень давно. Сперва, когда эти… адепты, ну их, не

хочу помнить… нашли его в постели у девки, он послал их – всех и по одному. Потом… мерзость… его

трезвили через кожаную воронку, тьфу, до сих пор во рту кислый вкус. После двое держали его, а третий

читал и показывал и рассказывал.

…В мире есть Дракон. Есть всегда. Мудрое, хитрое, яростное, почти всемогущее Зло. Господин.

Повелитель. Мастер. Его именем начинаются войны и бойни, его сердце питает детоубийц и предателей, его

дух искажает слабых и уничтожает сильных. Ненавистный и обожаемый, кривое зеркало взгляда, скульптор

душ человеческих – он.

Последний Дракон был убит светлым Рыцарем в честном бою. А потом возродился. В мальчике

Хансе, третьем сыне цирюльника. И когда-нибудь, в свой черед, этот Ханс станет Драконом. Обязан стать.

Как? Догадайся, ты умный мальчик. Нет, заставить тебя невозможно. Все прежние Повелители делали

выбор сами.

…Они бросили его, разъяренного и беспомощного, валяться в собственной блевотине и ушли. Придя

в себя, Ханс думал. Думал и вспоминал. На следующий день он отдал все наличные деньги за книгу, с коей

больше не расставался.

Шли годы. Бурш Ханс стал Хансом-подмастерьем, после аптекарем Хансом, наконец, Мастером

Фармацевтом Вольного Города. Смешивал мази, варил настои, пользовал хворых и предотвращал эпидемии.

Силы его Дракона росли с каждым прожитым летом. В прошлом году, пуская с мальчишками фейерверки,

Мастер Ханс едва удержался шагнуть с крыши и наконец-то попробовать – что такое полет. И, напротив, он

видел, как сонно стихают волны людских страстей. Не случаются войны, угасают старинные распри,

умолкают известные прежде поэты и трубадуры. Розовым мелким жирком затягивает ленивые души. Эта

девочка, Эльза, – последний, может быть, лет за десять непокорный ребенок…

Он, Дракон, может дохнуть огнем, так, что искры отразятся в любых глазах!!! И вразлет пойдет чаша

весов. Все знают – звезды ярче, если темнее ночь… Будут враги, и бои, и побоища, будет живая ненависть,

гордые женщины и отважные яростные мужчины. И рабы, лизоблюды, шакалы – куда от них? Прожженные,

ржавые, мертвые… как там дальше?

Он человек. Все еще человек. И не может, не хочет делать шаг в это небо. Не может, не хочет, не

хочет, не хо…

Мастер Ханс уснул лицом в книгу. Вино расплескалось на пол. Свечи потухли. Струйка слюны

стекала из уголка рта спящего, прожигая дыру в страницах…

* * *

Януш Герт поспешно пробирался по узким улочкам, жался к стенам, стараясь держаться в тени.

Мятый плащ с капюшоном окутывал его нескладную персону от макушки до серебряных шпор на видавших

виды поношенных сапогах. Да еще торчали мосластые кулаки, перепачканные чернилами. До Соборной

библиотеки – только ради старинных книг он еще выбирался в город – оставалось не более пятисот шагов.

Может хоть в этот раз повезет? Четыреста, триста, двести… Не обошлось.

Пьяный солдат – здоровенная смрадная туша в заляпанной жиром кожанке. За ним повизгивают

размалеванные девицы.

– Какие люди в столице! Янчик, свет ты наш, неужели не надоело? А, небось, лишние денежки в

кошельке завелись?! Покажи-ка дяде Губерту свои монетки!

Януш пробовал не дышать, пока грязные пальцы хлопали по карманам. Уже давно он хранил все

важное в голенищах сапог, а в кошельке держал мелочь.

– Всего-то? Обеднел ты, Янчик, оскудел брюхом. Ну, хоть перстенек подобрался – и то душе радость.

Ванда, Юна – которой пойдет, та и носить будет!

Девчонки, визжа и скалясь друг на дружку красными ртами, стали наперебой примерять игрушку.

Перстенек было жалко до слез – одна из немногих уцелевших отцовых еще вещей. Но сам виноват, плати.

Перстеньком завладела младшая с виду, рыжая и патлатая красотка. Она прыгала, как дитя,

любовалась собой, ловила лунный свет в фиолетовый чистый камень. Ее товарка стояла, уперев руки в

раскормленные бока, и поливала подружку бранью. Солдат хохотал, хрюкая и пуская слюни.

Януш попробовал тихо свернуть во дворик. Там – он точно помнил – была лестница на крышу, а по

влажной от росы черепице вояка за ним не угонится. Но человек-туша снова загородил дорогу.

– Глядите, красотки, дивитесь! Вроде как рыцаренок, мечом махать ученый, копьем тыкать

ставленый, кулаками махать привычный, так?

Девицы замолкли – намечалось новое развлечение.

– Так вот, милашки, эта орясина – самый что ни на есть трус трусливый. На турнир не ходец, на

войну не ездок, на оленя и то не охотник! Его папаша из дома выгнал в одном доспехе – живи, мол, как

хочешь. Так недоделок броню и ту продал! Ты его честишь по матушке – он молчит. Ты его денежки в свой

кошелек селишь – он молчит. Ты его в морду…

С этими словами солдат врезал Янушу прямым в челюсть.

Кажется, выбил зуб. Или нет? Януш сидел в подзаборной луже, вода текла в сапоги, щека опухала.

Пока вроде все цело. А до закрытия библиотеки не более двух часов. Два!

Чувствительным пинком в бок солдат опрокинул Януша навзничь. Третий удар пришелся в горло.

Точнее, пришелся бы, не умей Януш уворачиваться от отцовского посоха. Четвертый…

Старшая из девиц вцепилась в рукав солдата.

– Оставь мальчишку, Губерт, что он тебе сделал?

– Уйди, дрянь, я его жизни учу! Пусть мужиком будет!

Человек-туша потянул из-за пояса нагайку – такими лупили воров на рынке и шлюх в борделе,

замахнулся…

Старшая девица снова повисла у него на руке.

– Брось, красавчик, пошли веселиться! Смотри задаром, – с этими словами она рванула корсаж,

выставляя наружу большие желтые груди.

Солдат сплюнул ругательство, ухватил заступницу за распущенные космы, отбросил нагайку и всей

пятерней заехал ей по щеке. Януш смотрел, бледнея.

Женщину… По лицу. Женщину!

Доски в заборе, оказывается, едва держались. А штакетина рубит не хуже меча. Когда просветлело в

глазах, оказалось, что Губерт лежит в той же луже и даже орать не может. Девки, вцепившись в плащ, тащат

ветхую ткань в разные стороны и верещат, как дурные. А он, Януш, держит в руках незнакомый легкий