Стейс Крамер - Мы с истекшим сроком годности

И мне в голову неожиданно приходит идея. Она чувствовала себя гораздо лучше, когда была за пределами центра, потому что она думала о Джоне Хилле, человеке, который даже после своей смерти продолжал дарить ей силы, энергию и любовь.

Сегодня у нас с ребятами очень важная миссия. Я прошу Эдриана взять гитару и принести в центр, чтобы исполнить любимую песню Карли, ту самую песню, которую ей пел Джон.

Мы заходим в палату Карли. Эдриан начинает играть, а затем мы хором начинаем петь:

Мы поем, а Карли улыбается и плачет. Вскоре нам и самим становится трудно сдерживать слезы.

Этот момент запомнится мне на всю жизнь. Момент, когда мой умирающий друг счастлив, он улыбается лучезарной улыбкой, за которой скрывается боль, отчаяние и страх из-за смерти, что стоит за порогом. И мы все чувствуем ее боль и страх, но пытаемся это не выдавать, мы лишь поем, с дрожью в голосе, поем, как колыбельную младенцу, тихо и улыбаясь, принося частичку света в эту темную, жуткую палату, в которой каждый из нас может когда-нибудь оказаться. После завершения песни мы по очереди направляемся к Карли, чтобы обнять ее. Хотя даже полноценно обнять не получается, Карли уже не в силах даже приподняться, но, несмотря на это, она тянет свои руки к нам, а мы тянемся к ней в ответ и прикасаемся осторожно, боясь доставить ей боль или же повредить одну из многочисленных трубочек.

Ночь выдалась тяжелой. Я переваливалась с боку на бок, все тело было в поту, мне не хватало воздуха, несмотря на открытое настежь окно. Я умоляла себя заснуть хотя бы на пару часов, чтобы завтра прийти к Карли бодрой, но мозг протестовал, он выдергивал меня из сна, стоило мне хоть на минуту в него погрузиться.

Утром я отправляюсь в палату к Карли… но там ее не застаю. Кровать пуста, белье обновлено, даже капельницы рядом нет. Мое сердце разорвалось на части.

Этой ночью Карли умерла.

Меня словно посадили в кабину машины времени и переместили на полгода назад, когда я очнулась после аварии. Правда, тогда я думала, что больнее мне уже никогда не будет. Ох, как же я ошибалась. Сейчас боль еще сильнее, глубже. Она настолько невыносимая, что хочется выть от бессилия.

Я заперлась в своей комнате, игнорировала всех, кто меня беспокоил в течение дня. Потоки слез увеличивались с каждой секундой. Я ревела так громко, словно кто-то бил меня палкой по голой спине, и с каждым новым ударом истерика все подкатывала и подкатывала.

Я проревела весь день, а вечером, кажется, слезы во мне закончились. Я просто лежала, смотря в одну точку, а в голове была лишь одна фраза: «Я потеряла ее». Только вчера я разговаривала с ней, только вчера я видела ее улыбку. Улыбку моей милой, любимой Карли. Никогда я уже не смогу к ней прийти, прильнуть к ее плечу, послушать ее рассказы. Я чувствую такую страшную, печальную пустоту внутри. Карли еще так свежа в моих воспоминаниях, я до сих пор слышу ее голос, такой спокойный, родной. И вновь мне становится хуже. КАК ЖЕ ХОЧЕТСЯ ВЕРНУТЬ ВСЕ НАЗАД! НУ ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ ВСЕ ВЕРНУТЬ НАЗАД?!

И вот когда ловишь себя на мысли, что больше НИКОГДА не подержишь ее за руку, НИКОГДА не заставишь ее улыбнуться, НИКОГДА уже не почувствуешь ее тепло, тогда ощущаешь, как боль от огромной потери пускает в тебя свои длинные, острые корни. Они врастают в каждую клеточку, в каждую кость, мышцу, орган. Наступают внешнее спокойствие и бесконечная печаль.

Похороны в этом месте – маленькое примечательное событие. Однажды мне сказали, что здесь с наступлением нового месяца уже начинают готовить одежду черного цвета, потому что обязательно один или два человека умрут за месяц, это уже как закон.

На крохотное кладбище, что находится за церквушкой, в которую верующие из центра ходят каждое воскресенье, собралось огромное количество пациентов. Многие плачут, остальные выражают искренние соболезнования мне и ребятам, как ее самым близким друзьям, а также небольшой группе знакомых Карли, которые приехали из самой Англии, чтобы попрощаться с ней.

Хмурое небо отражается в зеркальной поверхности крышки гроба. Я с трудом могу заставить себя поверить в то, что буквально через несколько минут гроб с телом Карли навсегда погрузится под землю. От этой мысли перехватывает дыхание, а корни той самой едкой боли еще больше углубляются в мое существо.

– Карли не жила, – говорит Брис с трудом сдерживая слезы, – она мучилась каждый день. Мне кажется, что смерть – это лучшее, что с ней могло произойти.

– Согласен, – вздыхает Том. – Теперь ей, без всякого сомнения, хорошо.

– Я как будто часть себя похоронила, – с горечью произносит Андреа. – А ты как, Джина?

– Пока не знаю.

– Оставить тебя одну?

Я киваю.

Все начинают потихоньку разбредаться по сторонам, когда слова священника произнесены и на влажной, черной земле виднеется свежая могила.

– Вот и все, Карли, – шепотом произношу я, затем сглатываю, закрываю глаза и чувствую, как по щекам поползли слезы.

– Да уж, подружиться с умирающим человеком так же безрассудно, как завести хомячка. Какой смысл – если сильно привяжешься, полюбишь, а он через несколько месяцев коньки отбросит?

Я с недоумением оборачиваюсь и вижу перед собой невысокого пожилого мужчину, с небольшой седой бородкой и глазами цвета кофе. Внезапно я понимаю, что его лицо мне определенно кажется знакомым, вот только где я могла его видеть? Он точно не пациент центра, может быть знакомый Карли?

И тут меня осенило, и я чувствую, как что-то холодеет у меня внутри, а сердце вместе с тем вот-вот вырвется из грудной клетки из-за страха. Этого мужчину я видела на фотографиях Карли. Этот мужчина – Джон Хилл. Я долго пребываю в оцепеневшем состоянии, до тех пор, пока не слышу голос Эдриана.

– Джина!

Я промаргиваюсь, начинаю оглядываться по сторонам, еще не до конца придя в себя, а Джона уже не видно.

– Где он? Куда он ушел? – спрашиваю я.

– Ты про кого?

Мне становится вдвойне жутко. Это точно был он. Это был Джон Хилл, и я не могла его с кем-то спутать. Я не знаю, как описать то, что я видела: призрак, фантом, видение, как бы то ни было – я его видела. Более того, я его слышала, так же отчетливо, как слышу сейчас Эдриана, но увы, рассказать я об этом никому не смогу, иначе уик-энд в психиатрической больнице мне обеспечен.

– Да так… – несколько разочарованно говорю я, – показалось.

– Пойдем, ты должна кое-кого увидеть.

Моей радости нет предела, когда за воротами кладбища я вижу внучку Карли.

– София! – радостно приветствую я ее.

– Так жаль, что я не успела на начало церемонии.

– Ничего, – говорю я, – я думаю, Карли сейчас очень счастлива.

К полудню на кладбище кроме ворчливых ворон никого не осталось, все отправились обратно в центр, а я, ребята, Эдриан и София решили прогуляться по берегу.

– У вас здесь так спокойно, кажется, что оказалась в каком-то другом мире с волшебной тишиной.

– И это говорит человек, который приехал из Новой Зеландии, – улыбается Том.

Внезапно София останавливается, словно хочет сказать что-то важное. Мы смотрим на нее, а она, опустив глаза вниз и выдержав небольшую паузу, говорит:

– Я… обещала бабушке никому не говорить про ее тайну. Но мне не удалось сдержать данное мной обещание. Когда я узнала о том, что Скарлетт осталось немного, я не могла уже об этом умалчивать от матери. Я все ей рассказала.

– И как она отреагировала? – спрашиваю я.

– Никак. Она ответила сухим безразличием, словно я говорю о каком-то постороннем человеке. Мама никогда не примет эту правду… Ее обида слишком велика. Но, если честно, я так надеялась на то, что мы приедем сюда вместе, чтобы проводить Скарлетт в последний путь…

Я замечаю, как Софии неловко, вижу, как слезы поблескивают, выглядывая из-под век.

– Ты все сделала правильно, София, – с абсолютной уверенностью говорю я.

Рано или поздно Анна смирится с этой правдой. Это обязательно произойдет, должно пройти лишь некоторое количество времени. Они смирится, и я уверена, ей станет даже грустно из-за того, что упустила возможность побыть со своей матерью. Ну а пока нужно просто подождать. Времени многое подвластно. Жаль только, что Карли этого уже не увидит.

Первые недели после смерти Карли были самыми тяжелыми для меня. Каждое утро я просыпалась, вспоминала о том, что ее больше нет – перед глазами была ее могила, затем плакала, если находила в себе жидкость, шла на завтрак на автомате и так далее по плану. Я остро чувствовала ее отсутствие, внутри меня поселилась разъедающая пустота, которую было невозможно чем-то заполнить. Порой доходило до того, что я отправлялась в медицинский блок, где жила Карли, наведывалась в ее палату, и каково было мое разочарование, когда однажды я увидела, что ее хозяином стал какой-то восьмидесятичетырехлетний старик с искусственным сердцем.