Юлия Вознесенская - Женский декамерон

   — Что там у хозяюшки в баре сохнет? Надо бы посошок на дорожку.

   Подружка моя в бар полезла, а у меня так сердце кусками и опало, песец, думаю, не приглянулась я ему. Но собралась с силенками, с кресла поднялась и ножка за ножкой, попка сзади — пошла подружке помогать, рюмочки к столу носить. Смотрю, косится на меня мой красавец одобрительно. Чего и добивались. Я к магнитофончику включаю его и обратно шествую уже под музычку, бедрышками покачивая. Тут он в кресле откинулся, чтобы лучше меня видеть, и глазками всю обмерил. Чувствую — дошло.

   Ну, что там долго рассказывать, подцепила я его, девочки. В ту же ночь повез он меня к себе на квартиру и тут такая у нас с ним любовь началась! Для начала ой велел мне все мои тряпки выкинуть, одел-обул и на Черное море повез. После я с ним побывала и за границей, он меня как переводчицу возил, хотя я ни слова тогда ни по-каковски не спикала, не шпрехала. Заставил и языки учить, и я ему за то по гроб жизни благодарна: теперь в загранрейсы летаю. И дома, если подработать надо, всегда найду себе, на худой конец, демократика, а то и западного кадра склею. За три года, что мы с ним жили, я такую жизнь повидала, какая вам и во сне не снилась, в таких местах побывала куда вас и поглядеть не пустят. А как мое время вышло — он девочек только до двадцати лет признавал, — не бросил он меня, — как другие подлецы делают, а устроил в Аэрофлот стюардессой. Вот у меня какая первая любовь была!

   Альбина закончила свой рассказ, над которым одни женщины ахали, а другие посмеивались:

   — Ну, спасибо тебе, просветила! Теперь будет знать, что у передовой молодежи «любовью» зовется. Ай да Альбина!

   Одна бичиха Зина за Альбину заступилась:

   — Чего расквохтались? Может, девка не от хорошей жизни на такое пошла, вы к ей в душу не лазали! Меня из лагеря на целину заслали так я видала, во что там чистеньких комсомолочек с путевочками уделывали… Грязи они боятся, понимаешь…

   Подошла очередь Гали, худенькой светловолосой женщины, похожей на девочку. Обычно она лежала, уткнувшись в книжку, но теперь оживилась и слушала рассказы женщин с вниманием, даже что-то иногда записывала в записную книжку.

История седьмая,

   рассказанная «диссидентской женой» Галиной, повествующая о том, как умненькая дурнушка благодаря своей доброте и готовности пойти на любую авантюру ради дружбы находит свое счастье в одном из политических лагерей Советского Союза — не в качестве узницы этого лагеря, конечно!

   Слыхали вы, кто такие диссиденты? Так вот я нечаянно стала диссидентской женой.

   Это и была моя первая любовь. Вы сами видите, я не из тех невест, что нарасхват идут: и худая, и в очках, и вообще не очень чтобы очень… Мне уже двадцать лет было, а я ни разу не целовалась и как-то мало о таких вещах думала. Любила театр, поэзию, училась на архитектурном в Академии художеств. Друзья, конечно, были, и даже довольно много. И была у меня школьная подружка Людмила, с которой мы в институтские годы встречаться стали реже, но уж если встречались, то всегда нам было о чем поговорить, расходились за полночь. А подружились мы с ней еще в школьные годы, подружились на любви к стихам: когда все зачитывались Есениным да потом еще Асадовым, мы с нею доставали стихи Цветаевой и Мандельштама. Еще почему-то мы обе любили Киплинга, и была у нас любимая песенка, к которой мы музыку подобрали и распевали вдвоем:

А в сказочной Бразилии, В Бразилии моей,

Такое изобилие Невиданных зверей!

Бразилия, Бразилиа, Владычица морей,

Увижу ли Бразилию До старости моей?

   Как-то, уже в институтские годы, прихожу я к моей Людмиле, а она какую-то посылку собирает и превесело так напевает нашу песенку, но с другими словами:

А в сказочной Мордовии, Мордовии моей,

Такое изобилие Порядочных людей!

Мордовия, Мордовия, Владычица идей,

Увижу ли Мордовию До старости моей?

   Только, милые женщины, давайте уговор: то, что я вам сейчас расскажу, сразу же забыть и не вспоминать ни при каких обстоятельствах! Лишнего я все равно не болтаю и имена все изменю, но на всякий случай лучше предупредить. Вас, Валентина, это в первую очередь касается. Государственных тайн я все равно не знаю, так что пускай ваша партийная совесть спокойно себе спит, Договорились? Тогда продолжаю. Я догадывалась, что подружка моя связалась с диссидентами: то новость такую расскажет, какую из газет не вычитаешь, то перескажет книжку, о которой все говорят и никто толком ничего сказать не может. Она особенно своих взглядов и не скрывала. В другой раз захожу я к своей Людмиле, а она сидит в слезах над столом, на котором разложены редкостные продукты: колбаса копченая, банки растворимого кофе, какие-то консервы с иностранными этикетками, даже банка икры. «Что же ты, спрашиваю, Людмила, над таким богатством сидишь и слезы льешь? Нелогично». Тут Людмила подняла голову, поглядела на меня внимательно и говорит: «Кажется, Галка, тебя мне Бог послал. Слушай, какая история. Про «самолетное дело» знаешь?» — «Знаю, ты рассказывала». — «Так вот, я уже три года езжу на свидания к одному парню, получившему кошмарный срочище по этому делу». — «Куда ездишь?»

   — «Как куда? Во Владимир, в центральную политическую тюрьму. Под видом невесты. Родственников у него нет и не женат он. Я добиваюсь разрешения на брак, но пока не дают. Сейчас его перевели в лагерь, подошло время свидания, а я ехать не могу: мама тяжело заболела, в больницу вчера положили на операцию. Ехать за меня совершенно некому, да и не пустят никого, потому что в деле у него одна я записана. Мы с тобой немного похожи — поезжай за меня!»

   Сначала я просто опешила. Испугалась, конечно: шутка ли, в политический лагерь ехать! Но Людмила так ревела, так жалела этого парня, что я начала колебаться. Она мне его письма дала почитать, а в них столько благодарности за заботу, столько тепла, что и мне его жаль стало. Думаю, будет ждать человек, мучиться, а никто не приедет… К тому же с Людмилой мы действительно очень похожи, в детстве нас даже за сестер принимали. Да и романтично! И решилась я на эту поездку. Людка от радости меня чуть не съела, стала вперемежку с поцелуями рассказывать, что делать, куда ехать, кому что говорить… Ну, еще кой-какие подробности, о которых я помолчу.

   Добиралась я в эту распроклятущую Мордовию, как только декабристки ездили. Сумки с продуктами руки оттягивают, транспорт — что поймаешь, обстановка незнакомая. И страх без Людкиной поддержки одолевать начал. Нашла лагерь и еще больше испугалась: как в кино про фашистов! Попрошу, Валентина, без комментариев. Лагерь есть лагерь, и под звездой он или под свастикой — это для тех, кто там сидит, одинаково страшно. Не забывайте, сколько ваших коллег, партийных деятельниц, прошли через это. Нет, я не у Солженицына вычитала, хотя его я тоже читала. Это ваш Хрущев с высокой трибуны всенародно объявил. Впрочем, рассказ не об этом, а о первой любви. Оформили мне какие-то бумаги и, едва живую от волнения, повели через проходную в комнату для свиданий. В комнате этой посередине стоял длинный стол и стулья по ту и поэту сторону. Посадили на стул и велели ждать, Осталась я одна, сижу и дрожу. Думаю, а что же мне делать, когда «жениха» приведут? Как с ним поздороваться, чтобы он догадался, что я — вместо Люды? Вдруг он спросит: «Кого это вы ко мне на свидание привели? Никакая она мне не невеста…» Или приведут не его, а кого-нибудь другого? Вдруг тут, в этой комнате, еще одно свидание должно состояться? Что будет, если я чужого брата или мужа женихом назову? И вообще, как мне с ним здороваться, просто так или обнять придется? Разволновалась я до того, что с меня пот начал градом лить. Думаю, сейчас завалю я это свидание, посадят меня с Людкиным-то паспортом, а за мной и саму Людку, лет на десять! И как только я увидела, что охранник пропустил в комнату высокого парня в зэковском костюме, кинулась я ему на шею с воплем: «Славочка! Любимый!» и начала целовать его не разбирая куда. А сама на ухо шепчу ему: «Я вместо Люды приехала, с ее паспортом…» Он меня тоже обнял, смотрит мне в лицо, глазами хлопает. Да вдруг как прижмет к себе, как начнет целовать — я чуть сознание не потеряла. А он мне шепчет между поцелуев: «Передайте Люде, что Гек в больнице в тяжелом состоянии. Нужна операция, а его кормят анальгином. Боимся за его жизнь. Срочно нужен шум». Развел нас охранник по обе стороны стола, сам сел неподалеку, слушает, о чем мы говорить станем. А нам и говорить-то не о чем. Два раза я его о здоровье спросила, два раза он меня. Помолчали минуты две, а потом меня осенило, и я давай ему про свои настоящие домашние дела рассказывать: что все здоровы, что дачу на это лето папа снял в Токсово, на озере рядом с большим трамплином, что через месяц все туда поедем. Он вдруг оживился, голос потеплел: На озере Хеппо-ярви или на протоке? На полуострове за трамплином.