Марина Палей - Дань саламандре

– Про погост – это вы, мамочка, о себе так можете говорить.(Профессор, обиженной скороговоркой.) – Говорите, если вам так угодно, а у меня возраст – сугубо индивидуальный, не паспортный... Мне по-настоящему-то, хэх! – не больше пятидесяти пяти!..

– Ну ладно, хватит! (Это Петрова-старшая – заведующему отделением. Я, про себя, немного дивлюсь такой нетривиальной субординации.) – Трегубов-то вам сегодня, в конце концов, позвонил?!

Профессор еще ниже опускает и без того провисшие ротовые углы.

– Нет? А Вышегорский? Тоже нет?! А Борисенков?.. Понятно. Так что же мы будем теперь делать? Чем послезавтра прикажете больных кормить?! Может, от их же собственных голеней мясо отрезать станем – как в древнеиндийском эпосе?!

– Оборони нас Господь, мамочка. Позвоните завтра Борщаговскому сами... Вот прямо так утречком, часиков в восемь – в полдевятого. Это будет лучше для всех. Могу ли я считать себя заранее вам признательным?..

Ну и так далее. Неизбывная оперативно-хозяйственная мутотень.

Потом профессор – видимо, желая показать, что он вовсе не отлынивает от внелечебных нужд отделения и, главное, что ничто человеческое ему не чуждо, – говорит:

– А вот, может, пару барашков прирезать, м-м-м? (Показывает на ближнюю полку с игрушками.) Суп-харчо, а? – Профессор, крякая, потирает призрачные свои ручки. Зинаидочка Васильна при этом машинально кивает. – Или вот ушей, может, у парочки чебурашек взять – на чебуреки? или, скажем, на жаркое? Хорошие уши у них, хе-хе-хе, жи-и-ирные... – Зинаидочка Васильна снова кивает – и что-то записывает в блокнот.

Глава 8

Игра на выбывание: двенадцать раундов без перерыва Раунд первый

Рядом с Зинаидочкой Васильной я послушно иду какими-то коридорами. Они мало отличаются от прежних, но телом я чувствую, что направление сейчас иное. Мы не просто идем от кабинета профессора назад, к выходу, но берём какой-то совершенно иной курс – и многократно меняем его. Внезапно Зинаидочка Васильна с силой толкает меня в бок, и мы оказываемся в зловоннейшем нужнике.

– Сейчас внимательно меня слушай. – Она хочет открыть воду над абсолютно сухой раковиной, но кран, глубоко икнув, отрыгивает ржавчину. – Иди сюда.

Мы входим в кабинку. «Сейчас она головой меня в унитаз...» – проносится не самая, впрочем, абсурдная мысль. Но Зинаидочка Васильна закрывает дверцу, резко спускает воду и, под агональные хрипы гальюнных труб, шепчет мне прямо в ухо: – Сейчас мы пройдем в мой кабинет... (Я киваю... Входим в следующую кабинку, закрываем дверцу.) – Зинаидочка Васильна спускает: – Там я включу мощный вентилятор... (Киваю... Следующая кабинка... Дверца...) – Спускает: – Так надо... стены имеют уши... поняла? (Киваю.)

Коридоры, коридоры... Страшные ответвления, как в тоннеле метро.

И вот мы в ее кабинете.

Она садится за стол, занимая эскулапский престол, я, с другой стороны, – табуреточку пациента.

Это, на первый взгляд, обычный врачебный кабинет, даже напоминающий процедурную или хирургическую (обилие софитов, зеркал, ширм) – но с поправкой на то, что он не пугает металлически посверкивающим инквизиторским инструментарием: его, этого инструментария, здесь попросту нет – ведь все целительные операции в этом кабинетике производятся словом, конечно же, словом...

– Да, ты знаешь, я здесь сейчас и живу. Переселилась. Ну как переселилась? Нинка попросила. Будет сейчас свою, бляха-муха, личную жизнь устраивать. А у нас до того одна кровать на двоих была, вторую негде ставить – ну и как тут устроишь? Я – мать, я понимаю... Ну, и наш Геморрой Геморроевич мне разрешил... Еще бы он мне не разрешил, ха-ха... поглядела бы я на него... Ну вот и обжилась потихоньку... Нинке-то ведь совсем солоно. Дите-то нагулять – это и в лифте можно, а вот жизнь свою женскую замужнюю наладить... да... Ты сюда посмотри: видишь, какая кроватка-то...

Она отодвигает ширму – и я вижу высокую просторную кровать старинного образца – в увесистых никелевых шарах на спинке в изножье и на спинке в изголовье, напоминающих о пушечных войнах времен Наполеона. В изголовье кровать к тому же полногрудо, рождая образы кустодиевских купчих, дыбится пухлыми подушками. Покрыта она толстущим, очень ярким стеганым одеялом: преобладают красные и оранжевые тона, но попадаются и стыдливо-голубые лоскутки... На стене – коврик (бурых, темно-зеленых и белых оттенков) с парой оленей: один из этих парнокопытных вполне благодушно лакает водичку буколического ручейка – другой чутко (хотя, по-моему, запоздало) вздернул уши: сейчас охотничек или волк живенько переведут их в иное измерение... н-да...где несть ни счастья, ни печали...

– ...Да и я женщина, между нами, еще не старая, мне тоже иногда надо. У меня хоть и климакс, а иногда надо. Иной раз так припрет, караул! А у нас тут больные, которые под себя не ходят, да не буйные, те очень даже ничего бывают. О-о-очень даже ничего!

И на этих словах она включает вентилятор. Раунд второй

Сразу становится холодно.

– Короче, пройдемся быстренько по твоему же списку. Так. Где твое письмо? Вот оно. Так-так-так-так-та-а-а-а-а-ак... Ну, про родителей из Костромы сейчас не буду... вопрос серьезный... Начнем с Герберта.

– Начинайте.

– Ты пишешь, что... ну да, пункт четыре: «На первом же этапе жизни в «северной столице» она (имя) столкнулась с предательством Герберта (фамилия) – человека, которого любила...» Так вот: никакого Герберта не было.

– То есть?..

В это время звонит один из двух телефонов. Он странного цвета: корпус болотистый, а трубка ярко-клюквенная. (Второй – в пару ему: корпус ярко-клюквенный, а трубка – болотистая.)

– Нды, – говорит в клюквенную трубку Зинаидочка Васильна. – Мды. Мды. Мды. Мдыыыы? Уу! Мды... Мммы. Мммы. Пшшшш-ш-ш... Ну – и? Ха-ха. Мды. Ну – и? Ннна... Ы-ы. Ы-ы! Ннна...Ё-ооо! Хаххх! Йййоооп!.. Йййоооп!.. Убббб! А я говорю – амитал натрия!! – бросает трубку и выдергивает оба телефонных шнура из розеток.

Я чувствую себя раздавленным просителем в логове чиновника. Но повторяю:

– Как это – «Герберта не было»? Вы сказали...

– Ну не было. Герберта – не было. Нет его в природе – и не было. Это – во-первых.

– Пожалуйста, еще раз... я что-то не...

– И замужем твоя подруга никогда не была. Это – во-вторых. Может, и водился у ней кто-либо из сексуальных партнеров по имени Герберт, этого мы не знаем. Но замужем она никогда не была. Ни за Гербертом, ни за Норбертом, ни за Ольбертом, прости господи.

(Она произносит так: «осссп’ди».)

– А как же...

В это время, вразнобой, звонят оба телефона.

Те же.

Выключенные из розеток.

– Дурдом!.. – вполне толерантно кивает на них Зиночка Васильна. – Вот! – продолжает она, машинально усиливая громкость голоса (звонки продолжаются тоже). – К этому-то мы с тобой и подходим! Замужем она не была! Беременности у нее тоже не было! (Звонки продолжаются.)

– А что же было – ложная беременность?! – кричу я сквозь звонки.

– Что?! (Звонки; она плохо слышит меня.)

– Я говорю! – что же это было – ложная беременность?!

Зинаидочка Васильна хватает ярко-клюквенную трубку, хватает болотистую трубку – и, с медлительным, сладострастным злорадством, погружает их в воду. Эта вода серебрится в крупной хрустальной вазе: из нее торчат, обязательные почти для всякого врачебного кабинета, развратные, откровенно подобострастные розы. Обе трубки, громко булькая и пуская разнокалиберные пузыри, становятся «вверх ногами» на дно. Звонки прекращаются.

– Ложная беременность?.. – не отстаю я.

– Да, ложная. Именно что. Прямо как у королевы Марии Первой Тюдор. Слушай меня внимательно: у нее беременности – в последние девять лет – не было и, главное, ни при каких условиях быть не могло. Даже если бы она пропустила через свои, так сказать, репродуктивные органы полк солдат за ночь. Последние девять лет у ней наглухо зашиты маточные трубы.

(Как холодно, черт, от этого вентилятора! Я сейчас подохну! Какой гул в голове!.. Танки, танки, танки... танки идут... куда?)

– Может, тебе водички? Побледнела, бедная, вся. Минералочки? Или обычной? С-под крантика? без газа?

– Спасибо. Огромное спасибо!! Вы что, хотите меня тоже в желтый дом упечь?! Не выйдет.

– Да никто тебя...

– Выключите вентилятор! Пожалуйста!

– Нельзя. Убери свои руки! Нельзя, говорю!

– По-моему, это путаница в документах. Заведующий сказал, что у нее сегодня день рождения, а у нее день рождения – в феврале. Вы посмотрите, чья это история болезни перед вами?! Ее ли?! Мою подругу зовут... (фамилия, имя, отчество).

– Нет, милая моя девушка. Передо мной история болезни пациентки... (называетполностью другие ф., и., о.). Но это и есть история болезни твоей подруги. Потому что зовут твою подругу именно так.