От Адьютанта до егο Превосходительства - Владимирова Елена Викторовна

В детстве дома у нас книг было немного. Свою библиотеку я начал собирать, когда стал студентом. Хотя денег всегда не хватало — стипендия-то маленькая, я все-таки стал покупать книги. Первым купил том Станиславского за двадцать пять копеек. Потом Пиранделло из серии «Библиотека драматурга». Потом стал покупать других авторов из этой же серии. Сейчас у меня очень неплохая библиотека.

В основном классика, книги по искусству, биографические, мемуары, много альбомов по живописи. На этих книгах выросла дочь, и, надо отдать ей должное, человеком она выросла грамотным. Книги мне очень помогают в работе. Мы с женой преподаем, поэтому каждые четыре года вновь проходим заново весь учебный курс вместе со студентами. Теперь мне не надо бежать в библиотеку — все необходимые книги есть дома.

Прекрасно помню день окончания войны. У нас об этом узнали уже вечером. Я с соседской девчонкой Валькой катался во дворе на качелях. А проще сказать — на доске, привязанной веревками к дереву. Вдруг из соседних домов стали выбегать люди с криками: «Победа! Победа!» — обниматься, целоваться. Валька спрыгнула, и доска с размаху шарахнула меня по голове. Я упал. Очевидно, ненадолго потерял сознание. Очнулся — встать не могу, крикнуть не могу, сказать ничего не могу. Вижу, что все бегают, радуются. Понимаю, что произошло необыкновенное событие, а сам лежу и воображаю, что я раненый разведчик. Никто меня так и не подобрал, я сам отлежался и встал. Так и совпал у меня День Победы с небольшим сотрясением.

Война была испытанием для народа. И я считаю, мы его выдержали на отлично. В трудной ситуации люди всегда сплачиваются. А сейчас мы двоечники. Представить себе, чтобы человек в военное время мог кончить жизнь самоубийством, оставив ребенка на произвол судьбы, — невозможно, а сейчас это происходит сплошь да рядом. Это страшно представить! Голодай, мой полы, делай, что хочешь, но корми ребенка. Я знаю, что сейчас некоторые наши артисты подрабатывают тем, что торгуют на рынке. Надо же кормить семью! Что ж тут стыдиться — человек не ворует, а работает.

После войны в городе появилось много пленных японцев. В первое время их сопровождали конвоиры, потом они ходили строем уже без конвоя, так, по привычке, и почему-то всегда пели. К ним никто не проявлял неприязни. Думаю, они к нам тоже не питали особо недобрых чувств. Пленные что-то строили недалеко от нашего дома и, бывало, проходили через наш двор. Мы жили на первом этаже, и как-то летом один из японцев увидел в окно у нас в комнате пианино, а на нем скрипку. Он познакомился с матерью и рассказал, что тоже играет на скрипке, показал фотографию жены и детей. После этого, проходя мимо нашего дома, он всегда здоровался. Мать иногда давала ему сухари.

Чита никогда не была заштатным провинциальным городом. В нем не умерла старая культура: жило много сосланных людей, не со времен декабристов, конечно, а много позже. И это были очень образованные люди. Ох, если бы, как сегодня, я все эго тогда понимал по-настоящему.

Я убежден, что все хорошее, что есть в человеке, закладывается в детстве. Именно детство «программирует» душу. Думаю, что и все доброе, что есть в моей душе, идет от моих дорогих родителей.

Я очень благодарен им за то, что они пытались приобщить меня к настоящему высокому искусству. Отец, например, как-то повел меня на фильм «Рим — открытый город». Дети до шестнадцати лет на него не допускались, а тогда за этим следили строго, но его-то в городе знали все, и он «по блату» провел меня в кинотеатр «Пионер». Я сидел обалдевший и плакал от восторга. А сейчас, к сожалению, дети порой приобщаются к фильмам, которые и взрослым-то смотреть не стоит.

Наш город считался городом театральным. У нас работал хороший драматический театр. Он находился в старом деревянном здании. Потом оно сгорело. Когда я уже был артистом, мы как-то разговорились с Иваном Александровичем Любезновым, и он рассказал, что в Читу эвакуировали часть артистов Театра сатиры. Ходил я в театр постоянно. Прекрасно помню первый увиденный мной спектакль. Всем классом мы ходили на «Снежную королеву». До сих пор помню, как выглядел добрый Волшебник, как разбойники вместе с Маленькой разбойницей шли на сцену через весь зал и вместе с ними шли собаки. Собаки лаяли, разбойники что-то пели, ну а мы визжали от восторга. На меня этот спектакль произвел неизгладимое впечатление. Когда через много-много лет мы стали ставить у себя в Малом «Снежную королеву», я сказал режиссеру Виталию Иванову: «Сделай так, чтобы дети запомнили этот спектакль на всю жизнь». И наш спектакль в самом деле получился красивым, сказочным и веселым. Даже взрослые получают от него наслаждение.

Помню, еще школьником я увидел афишу, на которой было название «Любовь Яровая». В школе в это время мы как раз проходили про яровую и озимую пшеницу, и для меня было загадкой, почему это любовь бывает яровой. Когда я наконец посмотрел этот спектакль, то понял, что речь шла вовсе не о пшенице. Потом в Малом театре мне дважды пришлось участвовать в «Любови Яровой». Первый раз в спектакле, который ставил Игорь Ильинский, играл эпизодическую роль молодого конвойного, который ведет на расстрел Швандю. А в последнем варианте, который ставил Петр Фоменко, я играл уже поручика Ярового. Тогда-то я окончательно понял, что такое Яровая Любовь.

Каждое лето на гастроли к нам приезжал Театр оперетты из Иркутска. Он считался одним из лучших в стране. Его приезд воспринимался как праздник. Билеты раскупались заранее. Только благодаря связям отца мне удавалось ходить на все представления. Я знал весь репертуар наизусть. До сих пор помню трех комиков — Муринского, Загурского и Каширского. Это были замечательные артисты. Обязательно гастролировал у нас Театр оперы и балета из Улан-Удэ. Я смотрел все балеты. Приезжали и звезды эстрады — оркестр Эдди Рознера, Клавдия Шульженко, Леонид Утесов, Бунчиков и Нечаев, Шуров и Рыкунин, Миров и Новицкий, Илья Набатов. После выступлений Эдди Рознера мы все пели песенку «Черные ресницы, черные глаза». Я смотрел всех. Выступали они или в Зеленом городском театре, или в Доме офицеров на открытой эстраде. Если не удавалось достать билет, проблема решалась просто — я перелезал через забор.

Благодаря родителям я увидел один из первых после возвращения на Родину концертов Александра Вертинского. Мать с отцом собирались на этот концерт, меня же в тот момент гораздо больше интересовал футбол. Они долго уговаривали меня пойти вместе с ними, я отнекивался как мог, но все-таки они меня уговорили. Концерт был в Клубе железнодорожников, где работал отец. Зал битком. Не то что яблоку негде упасть — горошину не всунешь. Нам с трудом удалось сесть, но концерт почему-то никак не начинался. Оказалось, что неожиданно заболел ведущий. Пришлось Мефодию Викторовичу взять его обязанности на себя. Вертинский произвел на меня ошеломляющее впечатление — такого я не видел никогда. Его голос, манера произносить слова, жесты, пластика — все было необыкновенно, ярко, талантливо.

Прошло много лет, у нас в училище проходило собрание, где меня со смаком за что-то ругали. Вера Николаевна Пашенная разнесла в пух и прах. Объявили перерыв. Вдруг дочка Веры Николаевны, Ирина Витольдовна, подзывает меня и говорит, что Вера Николаевна хочет со мной побеседовать. Я решил, что это конец — наверное, меня выгоняют из училища. Иду ни жив ни мертв. Вера Николаевна спрашивает: «Что ты делаешь сегодня вечером?» Я честно отвечаю: «Не знаю», потому что действительно не знал, останусь я в училище или нет. Вдруг она протягивает мне два билета и говорит: «Иди с Ольгой». Она знала, что я ухаживаю за Ольгой, моей будущей женой, и очень ей симпатизировала. Я посмотрел на билеты. А они — на концерт Вертинского. Это оказался один из последних его концертов. Конечно, я пришел к нему уже несколько подготовленным. Но все равно его грустновато-иронические песни и безупречная манера исполнения были настолько не похожи на все, чем в те годы славилась наша эстрада, что это не могло не показаться абсолютным откровением. Каждая его песня была маленьким, совершенно неповторимым спектаклем. Так вот и получилось, что мне удалось побывать на одном из его первых концертов на Родине и на одном из последних.