Призвание – режиссёр. Беседы с режиссёрами российского кино - Всеволод Коршунов

свежую». «Чего тебе свежую-то?» «Мужик мой очень селедку любит». «Ну и че?» «А если не понравится, сразу драться начинает». И тут она заинтересовалась. Это была знакомая ей жизнь, и я перестала быть городской дамочкой с нелепыми вопросами. «И че, прям дерется?» «Да вот недавно синяки сошли». «Ой, че живешь-то с таким?» «А с кем еще?» «Правда твоя, не с кем. Не с кем больше. Сейчас, подожди», – говорит. Нырнула куда-то в угол, достала действительно очень хорошую селедку: «Вот, эта свежая, сегодня не будет драться».

Никогда в жизни я не говорила незнакомым людям, что я режиссер, снимаю кино. Потому что тебя нет в их мире. Тебя вообще не существует, это у нас есть иллюзия, что мы большие и главные, а на самом деле нас не существует в мире очень многих людей вообще. Вместо нас – белые пятна.

У режиссеров есть задача: расширять свой опыт и убирать белые пятна. Вижу очень часто фильмы молодых, которые пользуются своим очень ограниченным опытом, и поле зрения у них зауженное, у них большие проблемы с этим коридором зрения. В этом коридоре нет никого, кроме них самих. И в кино они каждый раз предлагают себя со своим ограниченным опытом. И все на что их хватает, это чужие, много раз использованные метафоры, такое вторсырье культуры.

В документальном кино человек номер два после режиссера – оператор. Нет, не верно, не номер два, а как бы один-один – вы на равных. Если ты работаешь с оператором, то, конечно, это может быть только твой человек, вы хороши в связке. Хотя студенты во время учебы у нас снимают кино в одиночку. Студент находит героя, пишет сценарий, если таковой нужен, сам работает с камерой, сам пишет звук и сам монтирует. Они полностью проходят этот скорбный путь в одиночку, и некоторых это так затягивает, что и после школы они не могут работать с кем-то. Речь идет, естественно, о документальном кино.

С кем из операторов я бы гипотетически хотела работать – это Робби Мюллер, которого почитала всегда. Когда я посмотрела первые фильмы Джармуша, меня совершенно поразило изображение, в котором как бы не видно оператора. Это очень важно, когда зритель не видит ни мастерства, ни умения оператора или режиссера, а видит только жизнь, которая перед ним разворачивается. И вот Робби Мюллер мог затащить тебя с помощью камеры в любой нереальный сюжет, и ты существовал там, как в самой подлинной реальности, забыв про кино.

А на сегодняшний день для меня самое волшебное и непонятное – это картина «Сьераневада» Кристи Пую. Здесь речь не только об операторе. Я понимаю, как добивались результата Тарковский, Феллини, но не понимаю, как это делает Пую. У меня очень много к нему вопросов, но он из тех режиссеров, который предпочитает не отвечать на чужие вопросы. Что, наверное, и правильно.