Шарль Нодье - Инес де Лас Сьеррас

Тишина, по-прежнему царившая в комнате Инес среди шума гостиницы, становилась подозрительной. Оказалось, что дверь заперта не изнутри, но снаружи, и ключа в замке нет. Хозяин, не колеблясь, открыл ее запасным ключом, и глазам его представилось страшное зрелище. Неизвестная дама лежала на постели в позе спящей, и можно было бы легко обмануться, если бы она не была залита кровью. Грудь ее во время сна была пронзена кинжалом, и оружие убийцы еще оставалось в ране.

Вы легко простите меня, что я не вдаюсь в эти страшные подробности. В то время их знал весь город. Но чего не знают даже те, которых особенно растрогала участь этой несчастной, ибо она только недавно оказалась в состоянии собрать и привести в порядок смутные воспоминания о своей жизни, — это то, что жертвой преступления была дивная Педрина, которую никогда не забудет Мадрид, и что Педрина — это Инес де Лас Сьеррас.

— Я возвращаюсь к моему рассказу, — продолжал Пабло. — Свидетели, сбежавшиеся на это страшное зрелище, и врачи, которых вызвали тотчас же, не замедлили признать, что неизвестная дама не умерла. Ее, хотя и поздно, окружили заботами, и столь ревностными, что в ней удалось разбудить жизнь и сознание. Однако несколько дней протекло между страхом и надеждой, и за эти дни сочувствие публики все возрастало. Через месяц Инес уже окончательно выздоровела, но бред, открывшийся у нее с тех пор, как она обрела дар слова, и который приписывали тогда действию горячки, не уступал ни лекарствам, ни времени. Бедное создание воскресло для жизни физической, но осталось мертвым для духовной. Она сошла с ума.

Община монахинь приняла ее и окружила внимательным уходом, в котором она так нуждалась. Став предметом их забот, она, говорят, бесконечной кротостью отвечала на это небесное милосердие, ибо ее помешательство не проявлялось в яростном буйстве, обычно характерном для этой ужасной болезни. К тому же оно часто перемежалось периодами просветления, более или менее продолжительными, которые день ото дня давали все больше оснований надеяться на ее выздоровление; эти периоды участились настолько, что внимание, с которым следили вначале за малейшими ее движениями и поступками, значительно ослабело. Постепенно ее во время долгих часов богослужений стали предоставлять самой себе, она же воспользовалась этим и убежала; беспокойство было ужасное, розыски велись энергично и вначале позволяли надеяться на скорый успех. Инес заметили с первых же дней ее скитаний благодаря несравненной красоте, врожденному благородству манер, а также странности ее речей и мыслей, которые то и дело давали о себе знать. В особенности же бросалось в глаза ее необычайное одеяние, составленное из случайных остатков ее красивого, но поблекшего театрального наряда, блестящих, но недорогих тряпок, которыми пренебрег сицилиец и которые своим внешне роскошным видом являли удивительный контраст с мешком из грубого полотна, который Инес надела себе на плечо для сбора подаяний. Следы ее доводили почти до Маттаро, но в этом месте дороги они исчезали совсем, и хотя поиски велись по всем окрестностям, обнаружить ее оказалось невозможным. Инес исчезла из виду за два дня до рождества, и когда вспоминали глубокую печаль, в которую она, казалось, погружалась всякий раз, когда рассеивался мрак, окутывавший ее сознание, то решили, что она сама положила предел своим дням, бросившись в море. Это объяснение представлялось таким естественным, что едва ли кто-нибудь пытался искать другое. Незнакомка погибла, и впечатление от этой новости держалось два дня. На третий день оно ослабело, как все впечатления, а на четвертый о ней больше не говорили.

В это время произошло нечто весьма необыкновенное, сильно способствовавшее тому, чтобы отвлечь внимание от исчезновения Инес и от трагической развязки ее приключений. В окрестностях того города, где совсем терялись ее следы, находятся развалины старинного замка, известного под названием замка Гисмондо, которым, как говорят, уже несколько столетий назад овладел дьявол и где, по преданию, он ежегодно пирует в рождественскую ночь. Нынешнее поколение не видало ничего, что могло бы укрепить это смешное суеверие, да оно никого и не беспокоило, но обстоятельства, которые так и не были выяснены, в 1812 году вернули его к жизни. На этот раз нельзя было усомниться в том, что в проклятом замке поселились необычайные пришельцы, которые, не скрываясь, весело пировали здесь. В покоях, так давно уже пустовавших, в полночь загорелся яркий свет и вызвал беспокойство и страх в соседних деревушках. Несколько запоздалых путников, случайно оказавшихся у его стен, слышали какие-то странные и неясные голоса, которые иногда прерывались бесконечно сладостным пением. Грозовая ночь, какой в Каталонии не запомнят в такое время года, усиливала торжественную странность этого явления, подробности которого были еще раздуты страхом и легковерием. На другой день, да и в последующие дни, на несколько лье в окружности только и разговору было что о возвращении духов в замок Гисмондо, и стечение стольких свидетельств, сходившихся в главных чертах, внушило в конце концов полиции довольно основательную тревогу. В самом деле, французские войска были только что отозваны из гарнизонов на подкрепление остатков армии, сражавшейся в Германии, и момент мог показаться благоприятным для возобновления попыток староиспанской партии захватить власть, тем более что эта партия вызвала очень ощутительное брожение в наших плохо усмиренных провинциях. Власти, не расположенные разделять суеверия черни, увидели в этом мнимом скопище дьяволов, верных обычаю своих ежегодных встреч, не что иное, как собрание заговорщиков, готовых снова поднять знамя гражданской войны. Они приказали обследовать таинственный замок, и этот осмотр подтвердил справедливость слухов, вызвавших его. Были найдены все следы иллюминации и пира, и по количеству пустых бутылок, стоявших еще на столе, можно было предположить, что участников этого пиршества было немало.

В этом месте рассказа, напомнившем мне неутолимую жажду и неумеренные возлияния Бутрэ, я не смог подавить взрыв судорожного смеха, который надолго перебил Пабло и явился слишком резким контрастом к моему первоначальному расположению духа, чтобы не вызвать у рассказчика сильнейшего изумления. Он пристально посмотрел на меня, ожидая, когда мне удастся подавить в себе эту нескромную веселость, и, увидев, что я успокоился, продолжал:

— Собрание некоторого числа людей, вероятно вооруженных и приехавших, без сомнения, верхом, ибо были найдены остатки фуража, стало для всех доказанным фактом; но никого из заговорщиков не нашли в замке, и розыски оказались бесплодными. Насчет этого странного происшествия власти не получили никакого разъяснения даже и тогда, когда подобные действия перестали преследоваться и когда признание оказалось бы так же выгодно, как прежде было выгодно молчание. Отряд, которому была поручена операция, уже собирался покинуть замок, когда кто-то из солдат обнаружил в одном из подземелий молодую, странно одетую девушку, по-видимому лишенную рассудка, которая не только не стала от него прятаться, но кинулась к нему, называя имя, которого он не запомнил: «Это ты? — вскричала она. — Как долго ты не шел!..» Когда ее вывели на свет и она убедилась в своей ошибке, она залилась слезами.

Вы уже знаете, что эта молодая девушка была Педрина. Ее приметы, сообщенные за несколько дней до того всем властям на побережье, известны были и в отряде. Ее поспешно отправили в Барселону, подвергнув предварительно, в один из моментов просветления, допросу по поводу необъяснимых происшествий рождественской ночи; но они оставили в ее мозгу только крайне смутные следы, и показания ее, в искренности которых нельзя было сомневаться, только еще больше запутали следствие по этому делу. Удалось установить только, что странная причуда ее больного воображения побудила ее искать в замке сеньоров де Лас Сьеррас убежища, на которое она имела право по своему рождению, что она проникла туда с трудом, воспользовавшись узким проходом, оставшимся между разрушенными воротами, и что она питалась сначала провизией, которую принесла с собой, а в последующие дни — той, которую оставили незнакомцы. Что касается последних, то она, по-видимому, их не знала; сделанное ею описание их одежды, не свойственной никаким существующим ныне народам, было так далеко от всякого правдоподобия, что его не колеблясь отнесли за счет воспоминания о каком-нибудь сне, черты которого в ее мозгу мешались с чертами действительности. Более очевидным казалось, что один из этих авантюристов или заговорщиков живо затронул ее сердце и что только надежда встретить его снова поддерживала в ней желание жить. Но она поняла, что его свободе, а может быть, и жизни, угрожает опасность, и самые упорные, самые настойчивые усилия не смогли вырвать у нее тайну его имени.