Петр Валуев - У покрова в Лёвшине

– Иду! – отвечала Вера. – Что прикажете, Клотильда Петровна? – спросила она, войдя в прихожую.

– Для нас нет писем, моя милая Вера, – сказала г-жа Крафт, нежно обняв и поцеловав Веру, – но для вас есть. Вечерние колокола были, по правде, добрыми вестниками.

Вера покраснела, побледнела, потом вновь покраснела и в недоумении смотрела на Клотильду Петровну.

– Пойдемте в гостиную, – продолжала г-жа Крафт. – Вас там ждет Параша. Возьмите, что у нее есть для вас.

Вера вошла в гостиную. Параша подала ей карточку, на которой было написано несколько строк по-французски, и вполголоса сказала:

– От Анатолия Васильевича.

Вера торопливо взглянула на карточку, провела рукой по глазам, потом ближе поднесла карточку к свету стоявшей на столе лампы, еще раз прочитала, заплакала, кинулась на шею Клотильде Петровне и, не сказав ни слова, убежала в свою комнату.

Клотильда Петровна следила за нею влажными глазами, а вошедший между тем Карл Иванович с удивлением смотрел на то, что перед ним происходило.

– Что значит это? – спросил он наконец жену, когда Вера вышла из комнаты.

– Это значит, – сказала Клотильда Петровна, – что Леонин вернулся, был здесь, опять будет к 10 часам и, по-видимому, уже имеет за собою согласие своего отца.

– Слава Богу! – радостно воскликнул Карл Иванович. – Сто раз слава Богу! Теперь я понимаю одну загадочную фразу в последнем письме Леонина. Ты была кругом права, Клотильда. Мы точно были с тобой орудиями судьбы, но судьбы счастливой. Я так рад, так рад, что не нахожу слов, чтобы мою радость высказать! Мне почти кажется, в эту минуту, что я и жених и невеста.

– Твое доброе сердце я давно знаю, – сказала Клотильда Петровна.

Она подошла к мужу и обняла его. У обоих были слезы на глазах.

– Теперь нужно мне распорядиться, – продолжала Клотильда Петровна. – Я велю нам чай приготовить в твоей комнате, прикажу Параше отворить дверь Леонину и пойду сказать Вере, что мы ей предоставляем принять его здесь. Мы оба, на первых порах, лишние.

Прошло несколько минут. Вера одна возвратилась в гостиную и села у открытого окна. Тихо и тепло было в воздухе, ясно на небе. Тот полусвет-полумрак, который в наших календарях называется «зарей во всю ночь», царил над притихавшею после дневного движения Москвой. Две-три звезды мерцали в зените, а против окна, за опустевшим на летнее время противолежащим домом, выделялась на небе пятиглавая соседняя церковь, и над главами белелись золоченые кресты.

Вера прислушивалась. Ей беспрерывно чудилось, будто звуки колесного стука по мостовой приближаются к дому; но потом также постоянно оказывалось, что она ошиблась и что ей слышался только изменчивый гул не прекратившегося в городе движения. Вдруг за поворотом в ближнюю улицу топот лошади и стук колес раздались так явственно, что всякое сомнение исчезло. Сердце Веры забилось так сильно, что на одно мгновение у нее приостановилось дыхание. Она встала. Звуки резко усилились, когда запряженная в дрожки вороная лошадь обогнула угол и поворотила к дому Крафтов. Подъезжая к крыльцу, Леонин увидел в окне Веру и быстрым движением руки послал ей радостный привет. Она так дрожала, что не нашла в себе силы каким-нибудь знаком на него ответить и, чтобы не упасть, прислонилась к раме окна.

На следующий день утром Клотильда Петровна, во всех отношениях бывшая примерной хозяйкой, с особым старанием проверяла состояние внешнего порядка в ее гостиной. Она сама переставила какой-то стул на место какого-то кресла, а кресло – на место стула, сама поправила шнуры у наддверной занавеси перед входом в столовую и приказала смести какой-то остаток пыли, отысканный ею на стоявшей у стены этажерке. Карл Иванович несколько раз входил в гостиную, хотя никаких распоряжений в ней не делал. По выражению его лица и по платью можно было догадаться, что и он что-то особое имел в виду или чего-то ждал. Он был в новом сюртуке и в первый раз повязал себе шею летним темно-синим с красными крапинками галстуком, недавно подаренным ему Клотильдой Петровной, которая часто ставила мужу в упрек некоторую, по ее мнению напрасную, небрежность его туалета. Поводом к этим приготовлениям был ожидавшийся визит Василия Михайловича Леонина.

Анатолий предупредил Веру накануне, что его отец желал быть у нее и быть ею представленным Клотильде Петровне и познакомленным с Карлом Ивановичем. При этом Василий Михайлович выразил желание быть сначала один, как приезжал один к Вере в прошлом году под именем камергера Васильева, и потому просил Анатолия не сопровождать его, а приехать получасом или тремя четвертями часа позже. Сам Василий Михайлович полагал быть около полудня. К этому времени Параша снова была назначена в должность привратницы, а Клотильда Петровна и Карл Иванович ушли в свои комнаты, предоставив Вере ожидать в гостиной визита ее будущего тестя. Она и его ждала в волнении и с нетерпением, как накануне ждала Леонина; но эти чувства были другие и по степени, и по свойству. Вера знала, что нечего было опасаться, что все обойдется легко и радушно и что выраженное Василием Михайловичем желание само по себе доказывало его расположение к ней; но естественная застенчивость и сознание щекотливости ее положения именно в отношении к отцу Леонина ее смущали.

Мы по весьма различным причинам можем ощущать ввиду чего-нибудь нам предстоящего чувства волнения и нетерпения. Вопрос в том, что преимущественно нас волнует: желание, чтобы что-нибудь наступило, или желание, чтобы что-нибудь миновало.

Замешательство, с которым Вера встретила Василия Михайловича, продолжалось недолго. Он так приветливо смотрел на нее, так радушно взял ее за обе руки и, сознавая трудность ее положения в начале разговора, так предупредительно принял в нем на себя первую роль, что смущение и робость Веры скоро дали место успокоительному чувству признательного доверия. Мысль об отце Леонина прежде всегда соединялась в ней с боязливыми представлениями о его к ней нерасположении. Теперь он был перед нею, и ничто с его стороны не оправдывало ее опасений. Напротив того, они опровергались выражением его лица и тоном его голоса не менее, чем смыслом того, что он ей говорил. Вера чувствовала, что она уже начинала любить в Василии Михайловиче отца Анатолия, и ей при этом становилось особенно легко на душе. Как будто сдвигалось с будущности застилавшее ее отчасти облако, и эта будущность представлялась еще светлее, чем казалась прежде.

Василий Михайлович начал с извинения в том, что первоначально позволил себе познакомиться с Верой под именем Васильева. Он откровенно объяснил побудившие его к тому соображения и присовокупил несколько любезных слов о произведенном Верой на него тогда впечатлении и о последствиях этого впечатления. Василий Михайлович с такой же откровенностью указал на причины, побуждавшие его до последних дней пребывания в Теплице медлить окончательным объяснением с Анатолием, и просил Веру простить ему великодушно печаль долгой разлуки. В продолжение разговора, при первой попытке Веры произнести слова «ваше превосходительство», Василий Михайлович остановил ее, просил называть его только по имени и отчеству, и сам, до той минуты называвши ее Верой Алексеевной, испросил себе позволение впредь называть просто Верой. Он в теплых выражениях отозвался о понесенной ею утрате, сказал, что помнит и всегда уважал покойного Алексея Петровича, не упомянул ни одним словом о г-же Сухоруковой и, наконец, просил Веру познакомить его с Клотильдой Петровной и Карлом Ивановичем, присовокупив, что он знает, как и чем Вера им обязана, и что он сам, заодно с Анатолием, считает себя глубоко и навсегда за нее им обязанным. Василий Михайлович повторил это Карлу Ивановичу и Клотильде Петровне, когда Вера, по его желанию, вместо того чтобы их пригласить в гостиную, ввела его в кабинет Крафта и там представила Клотильде Петровне и познакомила с Карлом Ивановичем.

Первые минуты неловких ощущений, обыкновенно сопровождающие установление новых знакомств при сколько-нибудь исключительных обстоятельствах, скоро миновали. Василий Михайлович имел дар всем облегчать, когда хотел, личные к нему отношения. Сам застенчивый, Крафт сразу поддался влиянию того непринужденного радушия, которое обнаруживалось и выражалось во всех его словах и приемах. Когда Василий Михайлович от имени сына формально попросил Крафта, как попечителя Веры, окончательно изъявить свое согласие на ее брак с Анатолием, Карл Иванович оказался до того растроганным, что, сказав, что он не только согласен, но от души поздравляет Веру с таким счастьем, добавил, что он даже колеблется, с кем ее предпочтительно поздравить – с таким мужем или с таким тестем. Василий Михайлович улыбнулся и, обратясь к Вере, попросил ее разрешить недоумение ее попечителя. Вера покраснела и медлила ответом. В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Анатолий Леонин.