Ромен Гари - Жизнь впереди

– Это я, мосье Хамиль.

– Ах да, конечно, прости меня, я стал совсем слепой…

– Как дела, мосье Хамиль?

– Вчера мне дали поесть хороший кускус, а сегодня днем у меня будет бульон с рисом. Вечером я еще не знаю, что буду кушать, мне очень интересно это узнать.

Он все так же держал руку на Книге мосье Виктора Гюго и глядел куда-то далеко-далеко, очень далеко отсюда, словно пытался узреть там, что у него будет на ужин.

– Мосье Хамиль, можно ли жить, когда любить некого?

– Я очень люблю кускус, малыш Виктор, но только не каждый день.

– Вы недослышали, мосье Хамиль. Вы говорили мне, когда я был маленьким, что без любви жить нельзя.

Лицо его осветилось изнутри.

– Да, да, это правда, я кого-то любил, когда был, как и ты, молодым. Да, ты совершенно прав, малыш…

– Мухаммед. Не Виктор.

– Да, малыш Мухаммед. Когда я был молодым, я кого-то любил. Я любил одну женщину. Ее звали…

Он умолк и удивленно нахмурился.

– Не помню.

Я встал и вернулся в подвал. Мадам Роза была в состоянии помрачнения. Да-да, помрачения, спасибо, в следующий раз буду помнить. Мне прибавилось разом четыре года, с этим не так-то легко освоиться. Когда-нибудь я наверняка буду говорить как все, ведь так оно и задумано, чтоб слова для всех были одинаковы. Я чувствовал себя как-то нехорошо, у меня болело понемногу везде. Я снова поднес к глазам мадам Розы портрет мосье Гитлера, но это никак на нее не подействовало. Я подумал, что она еще годы может жить вот так, и не хотел подкладывать ей такую свинью, но у меня не хватало духу избавить ее самому. Выглядела она совсем не здорово, даже в темноте, и я зажег все свечи, какие только мог, чтоб стало не так одиноко. Я взял грим и раскрасил ей губы и щеки, а еще подчернил брови, как она любила. Я намазал ей веки синим и белым и приклеил сверху маленькие звездочки, как она сама это делала раньше. Я попытался приклеить и накладные ресницы, но они не держались. Я видел, что она уже совсем не дышит, но мне это было без разницы, я любил ее и без дыхания. Я улегся подле нее на матрас со своим зонтиком Артуром и старался почувствовать себя еще хуже, чтобы совсем умереть. Когда вокруг все свечи погасли, я зажег еще, и еще, и еще. И так много раз. Потом меня навестил голубой клоун, несмотря на те четыре года, что мне прибавились, и обнял меня за плечи рукой. У меня болело уже везде, и желтый клоун тоже пришел, и я отказался от четырех выигранных лет, мне стало на них наплевать. Время от времени я вставал и подносил к глазам мадам Розы портрет мосье Гитлера, но это на нее никак не действовало, ее уже не было с нами. Я поцеловал ее раз-другой, но это тоже ничего не дало… Лицо ее оставалось холодным. Она была очень красива в своем артистическом кимоно, в рыжем парике и со всем гримом, что я нанес ей на лицо. Я кое-где подкрасил ее еще немного, потому что лицо у нее выглядело все более серым и синим всякий раз, когда я просыпался. Я спал подле нее на матрасе и боялся выходить оттуда, потому что с ней никого больше не было. Все же я поднялся к мадам Лоле, потому что она особенная, но не вовремя – ее не было дома. Я боялся оставлять мадам Розу одну, она могла проснуться и подумать, что умерла, видя вокруг сплошную темень. Я спустился обратно и зажег одну свечу, но не больше, потому что ее бы огорчило, что ее видят в таком состоянии. Мне пришлось снова подкрасить ее, добавив побольше красного и других ярких красок, чтобы саму ее было видно поменьше. Я опять поспал подле нее, а потом поднялся к мадам Лоле. Она как раз брилась и поставила музыку и яичницу, от которой хорошо пахло. Она была наполовину голая и яростно терлась полотенцем, чтобы уничтожить следы от работы, и брилась и нагишом с бритвой в руках и с пеной на подбородке была вообще ни на что не похожа, и от этого мне как-то полегчало. Когда она открыла мне дверь, то потеряла дар речи, до того я, видно изменился за эти мои четыре года.

– Боже мой, Момо! Что с тобой, ты заболел?

– Я пришел попрощаться с вами от имени мадам Розы.

– Что, они увезли ее в больницу?

Я сел, потому что тут у меня кончились силы. Я не ел уже и не помню с какого времени – объявил им всем голодовку. Лично я с законами природы не хочу иметь ничего общего. Я про них даже слышать не желаю.

– Нет, не в больницу. Мадам Роза в своем еврейском логове.

Не стоило бы мне этого говорить, но я сразу увидел, что мадам Лола понятия не имеет, где это.

– Что-что?

– Она уехала в Израиль.

К этому мадам Лола оказалась до того неподготовленной, что застыла на месте с разинутым посреди пены ртом.

– Но она мне никогда не говорила, что собирается уезжать!

– Они прилетели за ней на самолете.

– Кто?

– Родственники. У нее там оказалось полным-полно родственников. Они прилетели за ней на самолете и с собственной машиной. С «ягуаром».

– И она оставила тебя одного?

– Я тоже туда уеду, она пришлет мне вызов.

Мадам Лола посмотрела на меня еще и потрогала мне лоб.

– Да у тебя жар, Момо!

– Пустяки, пройдет.

– Слушай-ка, поешь со мной, это тебе не повредит.

– Нет, спасибо, я больше не ем.

– Как это ты больше не ешь? Что ты плетешь?

– Лично я с законами природы не хочу иметь ничего общего, мадам Лола.

Она рассмеялась.

– Я тоже.

– В гробу я их видел, эти законы природы, мадам Лола. Плевать я на них хотел с высокой колокольни. Законы природы – это такая мразь, что их надо бы запретить навечно.

Я встал. Одна грудь у нее была больше другой, потому что мадам Лола создана не природой. Я ее очень любил.

Она ласково улыбнулась мне.

– Не хочешь пока пожить у меня?

– Нет, мадам Лола, спасибо.

Она подошла, присела передо мной и взяла меня за подбородок. Руки у нее были в татуировке.

– Ты можешь остаться здесь. Я буду о тебе заботиться.

– Нет, мадам Лола, спасибо. У меня уже есть кое-кто.

Она вздохнула, а потом поднялась и начала рыться в сумочке.

– Вот, держи.

Она протянула мне тридцать франков.

Я подошел к водопроводному крану и открутил его, потому что зверски хотел пить.

Потом я спустился вниз и заперся с мадам Розой в ее еврейском логове. Но я уже не мог терпеть. Я вылил на нее все духи, какие еще оставались, но это не помогало. Я снова вышел и отправился на улицу Куле, где накупил красок для рисования, а еще флаконов с духами в известной парфюмерии мосье Жака – он гномосексуалист и вечно делает мне авансы. Я ничего не собирался есть, чтобы всех на свете наказать, но потом понял, что это напрасный труд, и слопал в какой-то пивной сосиски. Когда я вернулся, мадам Роза из-за законов природы пахла еще сильнее, и я вылил на нее флакон «Самбы», ее самых любимых духов. Потом я раскрасил ее лицо всеми красками, что купил, чтобы ее было поменьше видно. Глаза у нее по-прежнему были открыты, но с красным, зеленым, желтым и голубым вокруг все выглядело не так ужасно, потому что в ней не оставалось уже ничего от природы. Потом я зажег семь свечей, как это полагается у евреев, и улегся подле нее на матрас. И ерунда это все, что я, дескать, провел три недели у трупа своей приемной матери, потому что мадам Роза вовсе не была мне приемной матерью. Это все неправда, да я бы и не смог выдержать, потому что кончились духи. Четыре раза я выбирался наружу, чтобы купить духов на те деньги, что дала мне мадам Лола, и еще столько же натырил. Я их все вылил на нее, и я раскрашивал и перекрашивал ей лицо всеми красками, что у меня были, чтобы скрыть действие законов природы, но она портилась ужасно и повсюду, потому что жалости в природе не существует. Когда они выломали дверь, чтобы разобраться, откуда идет вонь, и увидели, что я лежу рядом, то закричали: «На помощь!», «Какой ужас!» – но раньше-то и не думали кричать, потому что жизнь не пахнет. Они отвезли меня на санитарной машине и там нашли у меня в кармане клочок бумаги с фамилией и адресом. Они позвонили вам, потому что это был ваш телефон, они решили, что он у меня не просто так. Вот вы все и приехали и взяли меня к себе за город без всяких обязательств с моей стороны. Я думаю, мосье Хамиль был прав, когда голова у него была в порядке, и жить нельзя, когда любить некого, но я ничего вам не обещаю, надо поглядеть. Я любил мадам Розу и буду продолжать видеть ее перед собой. Но я не прочь побыть какое-то время у вас, раз ваши ребятишки меня просят. Ведь это мадам Надин показала мне, как можно заставить мир пятиться назад, и мне это очень интересно и я всем сердцем этого желаю. Доктор Рамон даже съездил за моим зонтиком Артуром, а то я за него испереживался, потому что никто другой не захотел бы тратить на него свои чувства ввиду его малой ценности. Надо любить.

Сараколе, или сонинке, – народ подгруппы манде группы нигер-конго, расселенный преимущественно в Мали, Буркина-Фасо и Сенегале; тукулер – народ западноатлантической подгруппы той же группы, проживающий главным образом в Сенегале и Мавритании. (Здесь и далее примеч. пер.)