Харуки Мураками - Мой любимый sputnik

– Что если тебе немного поработать у меня? Как ты на эго посмотришь?

– Поработать? – Не совсем понимая, какое выражение лица лучше соответствует такой ситуации, Сумирэ на всякий случай решила остаться привычно хмурой. – М-м… Вообще-то, за всю жизнь я ни разу по-настоящему не работала и даже толком не знаю, как отвечать по телефону. Раньше десяти утра в общественный транспорт я не сажусь. Мне кажется, что изъясняюсь я вполне понятно для окружающих, но вот выразить мысль вежливо и учтиво – тут уж увольте, не умею.

– Все это меня абсолютно не смущает, – просто сказала Мюу. – Кстати, как у тебя завтра со временем? Ты днем свободна?

Сумирэ машинально кивнула. Что тут особо раздумывать: уйма свободного времени – ее основной капитал.

– Хорошо, тогда, может, пообедаем вместе? Я закажу столик где-нибудь неподалеку, в спокойном месте, – сказала Мюу. Официант принес новую бутылку красного вина и наполнил чистый бокал. Мюу внимательно рассмотрела вино на свет, вдохнула его аромат и, смакуя, медленно сделала первый глоток. Все эти манипуляции были проделаны с изяществом, доведенным до автоматизма, и очень походили на экспрессивную каденцию в исполнении глубокого, вдумчивого пианиста, который годами оттачивал свое мастерство.

– Встретимся – вот и поговорим. Сегодня – нет работе, я хочу отдыхать. Хм… кстати, это “бордо” совсем не плохое, правда, не пойму, откуда оно.

Сумирэ стерла с лица хмурость и решилась спросить напрямую.

– Но мы ведь с вами только что познакомились, и вы обо мне практически ничего не знаете…

– Да. Наверное, так и есть, – согласилась Мюу.

– Так почему вы решили, что я могу быть для вас полезной?

Мюу покручивала в бокале вино.

– Я уже давно определяю человека по лицу, – ответила она. – Проще говоря, мне понравилось твое лицо. Как оно меняется. Очень понравилось.

Сумирэ вдруг перестало хватать кислорода. Она почувствовала: соски под одеждой отвердели. Почти машинально

Сумирэ схватила стакан и одним глотком выпила оставшуюся воду. Тут же из-за ее спины появился официант с лицом хищной птицы и снова наполнил его. Льдинки, падая, позвякивали, но до смятенного сознания Сумирэ звуки доносились, как из бочки, словно глухие стоны грабителя, заточенного в пещере.

“Я люблю этого человека. Точно. (Лед, как и должно быть, – холодный, розы, как и прежде, – красные.) И любовь меня куда-то уносит. Но вытащить себя из этого мощного потока невозможно. Ни единого шанса. Кто знает, вдруг несет меня в совершенно особый, неизведанный мир. А может, это – опасное место. И там уже притаилось нечто (некто?…), и оно глубоко, смертельно ранит меня. Наверное, я потеряю все, что имею. Но пути назад уже нет. Остается лишь одно – довериться потоку. Пусть даже такой человек – "Я", сгорит в нем дотла, навсегда исчезнет, пусть”.

Ее предчувствие – сейчас-то я это понимаю – сбылось на сто двадцать процентов.

Сумирэ позвонила мне ровно через две недели после этой свадьбы, в воскресенье, еще до рассвета. Разумеется, я дрых, как старая наковальня. Всю неделю у меня был сплошной вынужденный недосып, поскольку я готовил всякие нужные (то есть на самом деле абсолютно бессмысленные) бумажки для одного собрания, которое на меня повесили. Поэтому я собирался в выходные наконец отоспаться. И тут раздался этот звонок. Еще затемно.

– Спал? – словно изучая ситуацию, осведомилась Сумирэ.

– Угу. – тихо простонал я и машинально бросил взгляд на будильник у изголовья. Я точно знал, что у будильника огромные стрелки, густо покрытые люминесцентной краской, но почему-то никак не мог разобрать цифр. Изображение, которое воспринимала сетчатка, не состыковывалось с той частью мозга, что должна была его принять и обработать. Как у старушки, которая никак не может вдеть нитку в иголку. С трудом до меня дошло, что вокруг еще кромешная тьма и примерно то время суток, которое Скотт Фицджеральд окрестил некогда часом “потемок человеческой души”.

– Скоро уже рассвет.

– Угу, – обессиленно буркнул я.

– Рядом с моим домом живет один человек, он держит кур и петухов – наверное, с тех времен, когда Окинаву еще не вернули<Окинава – префектура Японии, включающая 120 островов, была возвращена под юрисдикцию Японии в 1972 г. До 1972 г. в соответствии с Сан-Францисским мирным договором 1951 г. над Окинавой сохранялась опека США. > . Скоро они начнут кукарекать – где-то через полчаса, а может, и раньше. Если честно, это мое самое любимое время. Когда ночь еще темная-темная, небо на востоке начинает потихоньку светлеть, и тут петухи – будто это их личная месть кому-то – как начнут кукарекать что есть мочи. У тебя поблизости есть петухи?

На этом конце провода я слегка покачал головой.

– Я звоню из телефонной будки около парка.

– Угу, – отреагировал я. Это где-то в двухстах метрах от ее дома. У Сумирэ не было телефона, и обычно она ходила звонить к этой будке. Самая обычная телефонная будка – обычнее не бывает.

– Слушай, это ужасно, что я тебе звоню в такое время. Мне правда неловко. Даже петухи еще молчат. Одна только несчастная госпожа Луна – вот на тебе! – еще болтается в восточном уголке неба. Напоминает изношенную почку. Все это верно, конечно, но ведь чтобы тебе позвонить, пришлось тащиться сюда ночью, в кромешной тьме. Зажать в ручонке телефонную карточку – и вперед! Да, кстати, мне эту карточку подарили на свадьбе кузины. На ней еще фотография: молодые держатся за руки. Ты вообще-то представляешь себе, каково переться сюда среди ночи? Удовольствие ниже среднего. Я даже носки перепутала: у меня тут один носок с Микки-Маусом, а другой – просто шерстяной. В моей комнате такой кавардак, где что лежит – ума не приложу. Только между нами, мои трусы – это нечто. Жуть, какие страшные. Даже специалист по кражам нижнего белья бы на такие не позарился. Если меня в таком виде прикончит какой-нибудь маньяк, моя душа вряд ли когда-нибудь успокоится – ворочаться мне в фобу до скончания века. Конечно, я не требую от тебя сочувствия, но все-таки неужели ты не можешь воспроизвести своим ртом что-нибудь более членораздельное? Кроме вот этих бесчувственных междометий – “м-м” и “угу”? Ну хотя бы союзы? Да, что-нибудь типа: “все же” или “тем не менее”…

– Однако, – сказал я. Я дико устал, и, по правде сказать, у меня не было сил даже на то, чтобы видеть сон.

– Од-на-ко! – повторила Сумирэ. – Что ж, ничего. Хоть какой-то прогресс. Маленький шажок вперед, но все же…

– Ладно, у тебя ко мне какое-то дело?

– Вот-вот. Я хочу, чтобы ты объяснил мне одну вещь. Потому и звоню, – сказала Сумирэ. Слегка откашлялась и продолжила: – Скажи, в чем разница между “знаком” и “символом”?

У меня возникло странное ощущение: будто внутри моей головы медленно-медленно движется некая процессия.

– Ты не могла бы повторить вопрос? Она повторила:

– В чем разница между “знаком” и “символом”?

Я сел в кровати и переложил трубку из левой руки в правую.

– Так, значит ты хотела узнать разницу между “знаком” и “символом”, поэтому позвонила мне. В воскресенье утром, до рассвета. Хм-м…

– В четыре пятнадцать, – уточнила она. – А что делать, если это меня беспокоит? Какая вообще может быть разница между “знаком” и “символом”? Один человек задал мне такой вопрос несколько дней назад. Я сначала начисто об этом забыла, но тут собиралась лечь спать и, когда раздевалась, вдруг снова вспомнила и сон вовсе пропал. Ты не мог бы все-таки объяснить это – разницу между “знаком” и “символом”?

– Ну, например… – произнес я и уставился в потолок. Даже когда мое сознание в нормальном состоянии, объяснять что-либо Сумирэ с точки зрения логики – тяжелая работа. – Император – символ Японии. Это понятно, да?

– Более-менее, – сказала она.

– “Более-менее” не пойдет. Так на самом деле записано в Конституции Японии, – сказал я насколько мог спокойно. – Можешь возражать или сомневаться, но, если ты не примешь это как некий факт, мы не сможем двигаться дальше.

– Ладно, согласна. Ты доволен?

– Спасибо. Итак, повторяю снова. Император – символ Японии. Однако это не означает, что император и Япония эквивалентны друг другу. Понимаешь?

– Не понимаю.

– Смотри, это как дорожный знак – стрелка, обозначающая одностороннее движение. Император – символ Японии, однако Япония – не символ императора. Понимаешь, нет?

– Думаю, что да.

– Но если, например, написать так: “Император – знак, обозначающий Японию”, эти понятия станут равнозначны. То есть, если мы произносим “Япония”, это означает то же, что и “император”, а если произносим “император” – это означает как раз “Японию”. Более того, получается, что оба эти понятия взаимозаменяемы. “Поскольку а = б, то и б = а” – то же самое. Вот в двух словах, что такое “знак”.

– То есть ты хочешь сказать, что император и Япония взаимозаменяемы? И что – такое возможно?