Владимир Шигин - Адмирал Михаил де Рюйтер

– Надо немедленно пилить кость! Влейте командующему в рот пару стаканов вина!

– Пили сразу, я вытерплю и так! – приоткрыл глаза белый как стена Рюйтер. – Докладывайте мне все, что происходит наверху!

За все время, пока лекарь без всякого наркоза, в живую, пилил ему ногу, генерал-адмирал не издал ни звука. Только полный боли взгляд, да закушенные до крови губы, говорили о тех страданиях, которые переносил в эти минуты старый воин. Наконец, после того как кровоточащие раны обработали кипящей смолой, Рюйтера накрыли простынями и оставили в покое.

Иногда командующий впадал в беспамятство, тогда он начинал метаться в постели и, привставая на локтях, твердя одну лишь фразу:

– Смелее дети! Смелее…

Когда же к нему вновь возвращалось сознание, он сразу же пытался снова руководить сражением. Верный капитан Калембург то и дело спускался вниз и извещал генерал-адмирала обо всем происходящем.

Сражение меж тем, по существу, завершилось боевой ничьей. Французы, туша пожары, потянулись в Мессину. Голландцы и испанцы, не пытаясь их преследовать, вернулись в Сиракузы. Пять голландских кораблей были разбиты вдрызг. Только «Конкордия» получила более семидесяти прострелов в одной лишь грот-мачте. Немало повреждений получили и остальные. Командование голландским флотом принял на себя вице-адмирал Гаан. Опытный и отчаянно храбрый он мог очень многое, но он, увы, всеже не был Рюйтером.

На голландских кораблях проклинали малодушных и трусливых испанцев, по вине которых был ранен всеми обожаемый «дедушка Рюйтер». Ненависть к вероломным союзникам была столь велика, что более ни о каких совместных боевых действиях не могло быть и речи. Узнав о несчастии, постигшем генерал-адмирала, дон Франциск де ла Церда со своими флагманами прибыл на «Конкордию», но Рюйтер его не принял. Да и само появление испанского адмирала было встречено голландскими матросами площадной бранью, свистом и улюлюканьем.

После сражения 22 апреля, Дюкен, по возможности, исправив кое-как прямо в море свои корабли, думал уже идти на Мессину, потому что ряд повреждений устранить можно было только в условиях порта. В этот момент французский командующий узнает, что голландский флот, почему-то бездействуя, застрял в Сиракузах, а испанцы распространяют слухи о том, что они наголову разбили французов. Что бы доказать обратное, Дюкен решает держаться в море, не взирая на откровенный ропот своих капитанов. Трижды он демонстративно прошел в виду Сиракуз. В своей реляции Дюкен доносил в Версаль: «29 апреля, построив эскадру в ордер баталии, я подошел очень близко к Сиракузам и мы видеть неприятельский флот, стоявший против воли на якоре, тогда как мы держались в море».

Авраам Дюкен, маркиз дю Буше – лейтенант-генерал (вице-адмирал) французского флота, один из величайших морских героев Франции.

Таким образом, Дюкен продемонстрировал всем свою боеготовность и полную абсурдность испанских слухов. В период его демонстративного дефилирования мимо Сиракуз никто даже не попытался противодействовать Дюкену. Голландцем было не до этого, всех волновал лишь один вопрос: удастся ли Рюйтеру победить близко подступившую к нему смерть, а испанцы выходить один на один со столь сильным противником просто побоялись.

Вскоре все повреждения на голландском флоте были уже давно исправлены. Лишь один корабль отличался от остальных. Вот как описывает его один из ранних биографов Рюйтера: «Только один корабль, стоявший в самой глубине залива, отличался от других судов беспорядком своего рангоута и мертвою, благоговейною тишиною, царствовавшею в батареях и на палубе. Он исправил только повреждения, необходимые для перехода из Агосты в Сиракузы, а все остальное было на нем в том же виде, как в день битвы 22 числа. Корпус его, почерневший от выстрелов, пробит ядрами, из которых многие еще остались в его дубовых членах. Остатки его портовых ставней, окрашенных красною краскою, висят здесь и там, на своих изломанных и измятых петлях. Батареи пусты, палубы и станки изрыты картечью, дула пушек закопчены от выстрелов. Носовая часть корабля обгорела, потому что неприятельский брандер, дважды сцеплялся с его форштевнем, сообщая ему свое пожирающее пламя. Всюду, между лужами крови, валялись обрывки снастей, осколки рангоута. Но было место у самого юта, также облитое кровью и здесь, не один раз, с набожным и грустным уважением, останавливались матросы. „Это кровь нашего доброго отца!“ – говорили они со слезами. Да, это была кровь Рюйтера, этот корабль был „Конкордия“, на котором прекратили все работы, чтобы не потревожить предсмертных минут старого адмирала. В каюте адмиральской умирал Рюйтер.»

Состояние генерал-адмирала все более и более ухудшалось. Лекарь вновь обработал раны и Рюйтер, превзнемогая страшную боль, даже провел капитанский совет. Присутствующие были подавлены, видя своего папашу Рюйтера в столь беспомощном состоянии. Прибывавшие капитаны с робкой надеждой справлялись у лекаря о состоянии генерал-адмирала. Тот отвечал всем одно и то же:

– Очень тяжел, но будем надеяться, что все образуется и уповать на Господа!

Уезжая после совета, вице-адмирал Гаан, пожимая на прощание руку капитану Калембургу, сказал с горечью в голосе:

– Нам остается теперь только молиться и надеяться на чудо!

Сам Рюйтер в это время, кусая от боли губы, диктовал донесения о прошедшем сражении Генеральным Штатам и принцу Оранскому. Сил генерал-адмирала хватило лишь на то, чтобы поставить под донесениями свою подпись.

– Как дела у капитана Ноарота? – спросил он лекаря. – Стало ли ему лучше?

– Капитан умирает, и его уже причащают! – ответил, не умевший лгать эскулап.

– Передайте Ноароту, что его флагман тоже готовится отправиться вслед за ним! Скоро мы встретимся на небесах! – едва слышно прошептал генерал-адмирал.

В тот же день король Испании присвоил Рюйтеру титул герцога, но по причине своей патологической скупости присовокупил к этому две тысячи червонцев дохода с первого поместья, которое возможно когда-нибудь испанцы отобьют себе в Италии. К милостям короля генерал-адмирал отнесся скептически:

– Вот ирония судьбы, родился сыном голландского торговца пивом, а умираю испанским герцогом!

Биограф Рюйтера так описывает его состояние после ранения: «По снятие первой перевязки, раны его (Рюйтера – В. Ш.) оказались в надежном состоянии и не отчаивались в его выздоровлении, ибо не было лихорадочных припадков, и он сносил свою боль с твердостью и терпением. Жестокие страдания не препятствовали ему заниматься безопасностью флота. Будучи уже ранен, он неоднократно, во время боя говорил: „Господи! Сохрани флот нашего государства! Защити твоею милостью наших офицеров, матросов и солдат, изнемогающих от трудов и предающихся многим опасностям за такое ничтожное приобретение. Даруй им силу и бодрость, дабы под твоим благословлением мы приобрели победу! Господи, даруй благополучный конец во время моей слабости, как ты подавал прежде во время моей бодрости, дабы все свершилось единственно под кровом твоим, в малом и великом!“ Первую ночь провел он довольно спокойно. Окружающие его скорбели, видя его в таком состоянии. Он им отвечал: „Приключающееся с бренным телом ничтожно, лишь бы душа, эта драгоценность была спасена. Мои страдания ничтожны против бесконечных страданий и поруганий, претерпевших нашим Спасителем, невинно и единственно для искупления нашего от вечных мучений“. Он часто обращался к божественному искупителю, говоря: „Господи Иисусе, ты научил нас терпению, дай мне силы исполнить твое веление! Укрепи меня, сим даром, претерпеть до конца, ибо терпение мощнее силы“. Этот великий человек не об одном только себе заботился. Он приказывал заботиться о раненных матросах, чтобы им доставляли самое нужное. Он несколько раз говорил: „Зачем лежу я здесь без всякой пользы дл государства!“ Чувствуя усиливающуюся боль и приближение смерти, занимался только спасением своей души. Он сам себя утешал, подкреплял, произнося разные места из священного писания и когда страдания его становились сильнее, тогда для изъяснения его сердечных чувствований, произносил он приличные Давидовы псалмы. Отвращая все помышления от земного, он не произнес ни одного слова касательно домашних дел. Некто заявил, чтобы его жена и дети находились при нем для подачи помощи ему в его страдании, но он отвечал: „Я нахожусь на означенном мне Богом месте и если ему угодно извести меня отсюда, я готов! Моя дражайшая жена и мои дети, может быть, потревожили бы меня своею горестью. Они бы не могли меня видеть без слез, и я надеюсь опять с ними свидеться в вечной радости и блаженстве“.

На пятый день открылась у него лихорадка, которая уже не переставала, усиливаясь, день ото дня. 28-го апреля случился с ним припадок, продолжавшийся до полудня другого дня и когда начал утихать, то и силы больного ослабевали и показались признаки смерти. Этот великий человек, привычный всегда приготовляться к смерти, в особенности, когда шел в сражение, а теперь без боязни предвидел приближение смерти. Он беспрестанно молил Бога о помиловании его души. 29-го апреля после полудня язык его начал ослабевать и он попросил пастора прочитать ему отходные молитвы. К вечеру он совершенно лишился языка, оставаясь несколько часов в томлении, и испустил дух между девяти и десяти часов вечера в присутствии многих офицеров, почитавших должностью не отлучаться от него целые дни и ночи. Так скончался величайший флотоводец, о котором повествует история».