Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год

Не могу понять, отчего Зеленый мыс зовется «Зеленым»? До поездки в Сенегал я представлял себе утопающий в буйной зелени тропических растений райский уголок, в котором находили себе приют древние путешественники и купцы.

Но вот я на самой западной оконечности Африканского континента. Красная глина, огромные камни, уходящие далеко в океан. Вобравший громадное количество солнца, он видится здесь хранилищем даже не воды, а света, и этой своей бирюзой пронизывает все вокруг. Такая ослепительная, без полутонов, ясность, что кажется, доберись, засучив штаны, до самого дальнего камня, приставь ладонь козырьком, прищурься, и вот они: Северная и Южная Америка, как на ладони.

Но откуда все же взялось название Зеленый мыс? Наш гид рассказывает, что португальские моряки, проторившие в Атлантике первые для европейцев дороги, шли вдоль берегов Северной Африки. Начиная с Агадира, перед их взором однообразной лентой проходили серые, выжженные сахарским солнцем берега. Серо-желтый цвет растворял в себе и поглощал все, кроме недосягаемой синевы неба. И вдруг моряки увидели зеленые деревья, траву. Они воскликнули: «Кабо верде!» — «Зеленый мыс!» Под таким названием он появился и остался на географических картах. Сейчас зелени заметно поубавилось, и мыс оправдывает свое название лишь благодаря изумительно зеленой воде океана.

Самая западная точка Африки. Тяжелый каток прикатывает песок и глину — делают дорогу. Цепочка ресторанчиков. Торговцы масками и фигурками из черного, красного и тикового деревьев расположились с товаром прямо на земле. Несколько семейств устроились у кромки океана. Вечереет, и на тех, кто барахтается в мере, смотрят с удивлением. Западная точка Африки не осталась патриархально нетронутой. И вместе с тем того коммерческого ажиотажа, который можно было ожидать, пока нет. Видимо, природная сдержанность сенегальцев, их чувство собственного достоинства и неторопливость еще как-то противостоят набирающей силу властной логике капитала. ...Что там мыс, что там кусок каменистой почвы!

Об этом я долго думал по дороге в Сен-Луи, куда нас везли по узкому ровному шоссе, проложенному через саванну. В городе нам предстояло посетить частное предприятие, побывать в рыбацком квартале. Сейчас Сенегал переживает пору денационализации предприятии, в первую очередь убыточных или с затянувшимся сроком строительства. Мы, конечно, не ожидали, что иностранцев поведут на одно из тех, что в нашем обиходе именуют «долгостроем». Но оказалось, мы ошиблись, «пежо» остановился у ограды большой стройки.

— Наше предприятие будет перерабатывать рыбу, овощи, фрукты, а также снабжать рыбаков льдом, без которого улов в этих местах до берега не довезешь,— объясняет нам представитель администрации.— Задумывали завод как государственное предприятие. Строили, строили,— он разводит руками.

Как я понял, не один «строитель» нажился за эти годы, а пустить никак не могли. И вот в ходе кампании денационализации государство вынуждено было отдать стройку в частные руки. Мне трудно судить, насколько продвинулось дело. Но то, что здесь начали монтировать оборудование, и то, что завод начал поставлять лед, видел. Характерная деталь: завод-то еще только строится, а капиталист уже начал выдавливать из него, как из тюбика зубной пасты, деньги. А лед здесь идет нарасхват! Водил нас по заводу молодой, по-европейски одетый человек. Он бойко рассказывал о том, что уже есть и что еще будет, а меня так и подмывало спросить: ну а владелец-то завода, где он и кто он? Сам молодой человек, конечно, на хозяина не тянул, максимум на хозяйского сына.

— Хозяин новый бывает? Или где-нибудь в столице ждет, когда, наконец, пустите?

Молодой человек замялся.

— Вот он, хозяин,— сказал один из наших сенегальских спутников и дружески подтолкнул вперед, в образовавшийся круг, человека, все это время находившегося где-то за нашими спинами.

Перед нами стоял темнокожий, плотного сложения человек в рабочем пропыленном халате, стоптанных башмаках. Крестьянин, ремесленник, каких мы десятками встречали на дорогах Сенегала.

— Я здесь днюю и ночую,— попытался он оправдаться.

Мелькнули в сдержанной улыбке белоснежные зубы. Лицо у человека и впрямь выглядело усталым.

По-моему, мы смутились в равной мере. Я — от некоторой бестактности своего вопроса. Он — потому, что вдруг оказался в центре внимания.

— Миллионер,— уже после, в машине, сказал мне наш сопровождающий.— Имеет несколько предприятий, а жена вдобавок содержит в Дакаре частную школу. Известная, престижная школа, между прочим.

Миллионер? А когда мы подходили к заводу, он сидел у входа в одном кружке с рабочими и вместе с ними потягивал чай.

Мы вновь катим по Сен-Луи, бывшему административному центру колониального Сенегала. Город расположился в устье реки Сенегал, давшей название стране, по двум ее берегам, и выходит к океану. Наиболее старая его часть покоится на острове Н"Дар. Сен-Луи основали в 1659 году французские купцы. Они наживали богатства за счет широкой торговли с внутренними районами. «Опорный пункт» первых колонизаторов переходил от французов к англичанам, голландцам, обратно к французам — в зависимости от того, насколько сильна и могущественна была метрополия... Не случайно во второй половине XVII века французы укрепились в Сен-Луи и назвали город именем своего короля — при Людовике XIV Франция часто одерживала верх над своими соперниками и превратилась в самую властную державу Европы.

Рыбацкий квартал. Одноэтажные, глинобитные, иногда обитые картоном лачуги приткнулись друг к другу по обе стороны дороги. Улица запружена народом. Наша небольшая машина едва ползет по ней. А вот лошадка с легкой повозкой, наподобие тех, в которых ездило наше колхозное начальство в пятидесятых годах, продвигается в этой толчее весьма уверенно. Возница, кажется, совершенно не интересуется вожжами — лошадь прекрасно знает маршрут. В коляске царственно восседает в окружении корзин и коробок нарядная африканка. Сзади на коляске поблескивает металлическая бирка с номером 5 — стало быть, такси. Потом мы не раз замечали, как «гужевые таксомоторы» ловко снуют в толчее базаров и бедняцких кварталов.

Позади лачуг угадываются обнесенные заборами дворы. Но там тихо. Главная жизнь кипит на улице, перед домом. Рукодельничают, стирают, беседуют, торгуют, покупают — все на виду. И мы пробираемся сквозь эту уличную жизнь, сквозь ее сочную, многокрасочную, многоголосую ткань.

Улица кончается, и сразу за нею — рыбные ряды: разделочные столы, навесы, рядом — сохнущие на солнце сети. Беден рыбацкий квартал. И все же есть нечто, одухотворяющее эту бедность, лишающее ее безысходности, вселяющее оптимизм. Это дети.

Такого скопления детей, признаюсь, еще никогда не видел. Они играют, нянчат совсем маленьких, озорничают, стоят в очереди за водой у колонки, торгуют разной мелочью и разноцветной газировкой. Должен сказать, что, если в Дакаре остановится машина, к ней наверняка подбежит маленький попрошайка. А здесь, в небогатом рыбацком квартале Сен-Луи, с протянутой рукой никто к нам не подходил. Достоинство? Наверное. Но дело еще и в том, что у отцов местных ребятишек есть работа. Есть работа у отцов — и они, малыши, тоже при деле. В Дакаре работы не хватает. Не хватает ее и по всему Сенегалу. Безработицей в стране охвачено 35 процентов трудоспособного населения.

По дороге трое мальчишек бегут навстречу нашей машине, размахивая, аж пух летит, желтыми, отчаянно кудахтающими курами. Это юные коммерсанты из близлежащей деревни.

Через полкилометра наш «пежо» остановился перед новостройкой. Затейливые дома-коттеджи с плоскими крышами и многочисленными выходами, с внутренними дворами, окруженными светлыми каменными дувалами. Все в этом микрорайоне выдержано в зеленовато-желтых тонах. Как на картинке. Живи и радуйся. Но в микрорайоне не видно ни души.

— Жилой комплекс, состоящий из домов типа «Сахара»,— объяснили нам,— построен с иностранной помощью, чтобы снять остроту жилищной проблемы рыбацкого квартала.

— И что рыбаки? — спрашиваю я.

Экскурсовод пожал плечами.

— Отказываются переезжать.

— Почему?

— Не хотят сниматься с насиженного места, отрываться от общины. Да и дома, говорят, не нравятся.

У меня перед глазами стоят два этих квартала — один живой, где лачуги, одна беднее другой, прилепились друг к дружке, как череда ласточкиных гнезд, и этот мертвый каменный муляж. Вряд ли вся загвоздка здесь лишь в насиженности мест. Деньги или отсутствие таковых, думаю, тоже играет не последнюю роль. А может, и семья. Ведь понятие «семья» в Африке наряду с общепринятыми имеет еще и куда более широкий смысл. Семья — это как род, клан со сложным, противоречивым переплетением связей, обязанностей и обязательств. Отношения индивидуума, особенно того, кто выбился в люди, и «семьи» — излюбленная тема современной африканской литературы.