Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год

Еще через несколько минут, наклонившись над серым комком, почти затянутым песком, я вдруг заметил блеск крохотных неподвижных глаз. То была птица. Тронув палочкой песок, я почувствовал, как застучало от неожиданности сердце — живая! Птица забилась, высвобождая из-под песка крыло, и, заваливаясь набок, некрасиво загребая обвисшим крылом, побежала от меня, не имея сил взлететь. Я сделал шаг, чтобы отогнать ее от воды,— суматошные движения ее только ускорились, вот птица уже на мокром гладком песке, над которым нависла очередная волна. Волна разом накрывает ее, птица исчезает, а я остаюсь на берегу с бьющимся сердцем и нелепой палочкой в руке. Что произошло? Мелочь, на которую смешно обращать внимание, или трагедия?

Исчезла птица, однако не исчезает ощущение, что на меня смотрят чьи-то глаза. И, уже ничуть не удивившись, почти как ожидаемое, услышал я, дойдя до горы Туманной, резкий и протяжный свист, переходящий в хриплый рык. Звук шел сверху.

Отгороженный от моря деревьями, на небольшой поляне стоит бревенчатый дом. Рядом — летняя печь с навесом и врытый в землю длинный стол. Шевелится под слабым ветром белье на проволоке. Это кордон Проселочный Лазовского заповедника. Здесь живут и работают несколько человек. Лесник Александр Иванович Чистяков каждый день отправляется в обход. Его жена Тамара хлопочет по хозяйству. Надежда Яковлевна Поддубная и Галина Салькина — сотрудники Лазовского заповедника — целыми днями взвешивают, обмеряют, препарируют полевых мышей. Своя, тоже внешне рутинная, работа у двух московских орнитологов Димы Банина и Саши Кима — долгими часами наблюдать за птицами в складках прибрежных скал. Хлопочет над своим гербарием Сашенька Кожевникова — восемнадцатилетняя студентка биофака МГУ.

Оказавшись на кордоне (в памяти еще звучали строки из прочитанных книг о тигриных тропах Уссурийской тайги), я в первые же часы здесь допытывал лесника:

— Александр Иванович, я понимаю, что увидеть тигра — это дело случая. Но хоть на след тигриный можно глянуть? Или хотя бы постоять на легендарной «тигриной тропе»?

— Конечно,— просто ответил лесник.— Пойдем покажу.

Я кинулся за сумкой с фотоаппаратом.

— Да куда ты все это берешь? Не надо. Успеешь еще...

Тяжело поднявшись со скамейки, прихрамывая, он медленно вышел на тропинку, уводившую в лес. Я начал настраивать себя на долгий путь. Но, пройдя метров триста от кордона, Александр Иванович остановился:

— Вот он.

— Кто? — не понял я.

— След тигра.

Под ногами у нас на черной засохшей грязи отчетливо виднелся почти скульптурный след огромной кошачьей лапы...

— И еще, смотри, вот здесь. Только его хуже видно. А вот подгреб. Видишь, содрана трава, грунт. Это тигрица лапой помет зарывала... А вот еще след.

Теперь мы останавливались чуть ли не через пять-шесть шагов.

— А тигриная тропа?

Александр Иванович пожал плечами: «Так мы на ней и стоим». Я растерялся. Ожидалось: темная могучая тайга, может, даже — угрюмая, косматая, и где-то на самом дне ее — тропа, клок шерсти на сухой коряге, разрытая земля... Вокруг же — обыкновенный сквозной лесок. Светлый. Редкая высокая трава. Я присмотрелся — папоротник. Пожухлый какой-то. Нет, не пожухлый, ободранный, лишь на верхушках несколько узких листьев. Место сырое. Ручей за деревьями шумит. Бревно полусгнившее переброшено через него.

И лесник рядом стоит, опираясь на палку. Улыбается чуть смущенно. Ничего в нем таежного, кондового. А под ногами у нас — отчетливые отпечатки тигриных лап.

— А кто по этой тропе вообще ходит?

— Летом я хожу. «Научники», если приедут. Иногда — соседние лесники. А зимой — никто. Только я.

— Выходит, что тропу эту пробили вы с тигром?

— Выходит.

Вот тебе и романтическая «тигриная тропа»!

— Ну и как,— спросили обитатели кордона, когда мы вернулись,— увидели?

— Да,— пожал я плечами, не в силах скрыть разочарование.

И вот тут наступило время услышать вопрос, который, как я уже понял, обязательно будет:

— А вы вообще какое-нибудь отношение к биологии имеете?

— Нет,— ответил я, чувствуя, что ответом этим окончательно утверждаю себя в роли гостя. И уже неважно, сколько здесь проживу — неделю, месяц, сезон,— я гость не только для лесника, но и для всех, пусть и временных, обитателей кордона.

На следующий день вместе с лесником и ботаником Сашенькой Кожевниковой мы отправились в обход. В Уссурийскую тайгу.

С названием этим привычно ассоциируются слова «таинственная, реликтовая, экзотическая»... Но при первом взгляде — обычный лес, низкорослый, сквозной. Корявые дубки, как раскрытые зонтики, закрывают небо над нами. Дубняк сменяется смешанным лесом, состоящим из привычных вроде бы деревьев. Вот одно из них — кора толстая, изборожденная трещинами, на вид — каменная. Я трогаю ее пальцами, и неожиданно кора пружинит. «Пробковое дерево»,— поясняет Александр Иванович. А неподалеку, над ручьем прямой мощный ствол вознес к небу крону из длинных, узких рябиновых листьев. Но это не рябина. Это чозения.

Я начинаю понимать, что имел в виду орнитолог Дима Банин, объяснивший мне накануне: «Здесь и для ботаника, и для зоолога все, как в другой стране».

Мы поднимаемся вдоль ручья, лес становится все гуще, выше. Солнечный луч, продравшись сквозь опутанный лимонником куст, достал до земли и высветил торчащий рядом жесткий, покрытый колючками стволик.

— Это элеутерококк. «Всеисцеляющий», из знаменитого семейства аралиевых,— пояснил Александр Иванович.

— А женьшень здесь может быть?

— Может. Посмотри на тот тополь,— небольшой тополь рос на крохотном островке посреди ручья.— Как раз под этим тополем я и нашел женьшень... И как его раньше никто не заметил?

Всматриваясь в сумрачную тень противоположного берега, я разглядел сосну, переломившуюся примерно в метре от земли; давно высохшая вершина ее лежала на земле. На месте перелома можно было рассмотреть освобожденный от коры ствол. Казалось, что кора аккуратно срезана.

Кто же так подточил кору? Не бобры же!

— Нет-нет. Это латунза. Так китайцы называли метку, оставленную на дереве, под которым нашли женьшень. Латунза обозначала: корень найден, у него есть хозяин. Искатели корня были честными людьми, если видели латунзу — корень не трогали. На следующий год хозяин корня приход ил jc нему и горящей берестой оставлял на стволе дерева подпалины; они означали, что хозяин помнит о своем владении и оповещает об этом других искателей. Ведь корень не всегда можно было выкапывать сразу, молодому нужно было дать время подрасти, набрать силу.

Александр Иванович шел медленно, часто оглядывался, иногда замирал и делал нам с Сашенькой знак рукой остановиться, затаиться. Могли повстречаться кабаны, олени, мог — и тигр.

— Скажем, пятнистые олени,— говорил Александр Иванович.— Редкие животные, но у нас водятся. К моему кордону чуть ли не каждый день спускаются, весь папоротник внизу ободрали.

— Так это олени? — вспомнил я голые стебли папоротника вдоль тропы.

— Да. Потому и тигрица там ходит. Оленей сторожит.

— Откуда вы знаете, что тигрица, а не тигр?

— По следу. У тигрицы ширина пятки меньше, у нашей — восемь сантиметров. А у взрослого самца десять-двенадцать.

— А вам приходилось сталкиваться с тигром?

— Как же, рядом живем. Как-то шел на лодке вдоль берега. Смотрю, вороны над пещерой кружат. Я вылез из лодки, пошел поглядеть, что это они нашли. А оружия у меня никакого, только нож. Я вообще-то тигра не боялся, я медведя боялся: Медведь жадный и дурной, добычу никогда не бросит. На человека начинает наскакивать... Смотрю, в пещере на камнях хребет изюбра лежит. Я хожу вокруг давленки, смотрю, как он изюбра тащил. Спокойно так разгуливаю. И вдруг — рев. И встает из-за камней тигр. Да здоровый такой! Я потом замерял: пятка двенадцать сантиметров. Встает он, а расстояние между нами совсем небольшое. И вот тут он прыгнул ко мне. Прыгнул и остановился. У меня вся кожа на голове захолодела. Он присел, зарычал. Страшно, что не побежал от меня, тигры обычно уходят, а этот — нет. Присел, весь напружинился, и я перед ним стою. И тут он в сторону прыгнул и ушел. Когда немного успокоился, я покричал для верности. Потом давленку начал рассматривать. Крупный был изюбр. Я тогда, грешен, украл у тигра две лопатки изюбриные. Две кастрюли супа сварил. Эх, думаю, зашел бы кто в гости, угостил бы... Тигр как забьет зверя, так сразу к воде его тащит, устраивается и начинает пировать. Поест, потом пить пойдет, потом снова ест и снова пьет. Если зимой, так настоящую тропку к воде пробьет, пока все не съест. Ну и спит, конечно, возле давленки. Так и этот, спал, наверное, потому и не заметил меня. А так вообще-то осторожный зверь. Врасплох не застанешь.