Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1974 год

Ровно в пятнадцать часов, когда продувка была закончена и из трюмов выгрузили свыше четырех тысяч тонн угля, от «Мелюзин» стали отходить лихтеры, краны, буксиры, водолазный бот. Шесть красных щитов на «Мелюзин» начали опускаться, закрывая трюмы. Французские моряки забегали по палубе, появились на юте, на баке. Капитан занял свое место в ходовой рубке. Рядом Михаил Никитич. И снова он невольно вспомнил «Сага Сворд» и «Миноан Чиф», вспомнил шторм и недружелюбную атмосферу, созданную Петерсоном...

— Внимание, — раздался в динамиках голос капитана Айчувакова, — экипажу приготовиться к снятию аварийного судна. — Голос звучит твердо. Интонации жесткие. — Задраить бортовые двери, иллюминаторы. Выход на главную и кормовую палубы запрещается... На баке — вира якоря. На корме — травить трос до 230 метров.

С борта «Мелюзин» Заборщиков сообщает на «Юрий Лисянский», что дизели запущены, трюмы закрыты. Михаил Никитич прекрасно понимает, какую скорость может развить «Мелюзин» своей массой, и поэтому на аварийном судне оба якоря в готовности, чтобы в случае необходимости отдать их и сдержать силу инерции.

«Юрий Лисянский» потихоньку идет влево. Постепенно всплывает трос. Кто-то в рубке сказал:

— Похоже, пошли...

— Прекратить разговоры! — резко приказал Айчуваков. — На румбе?

— На румбе 48.

— Глубина? На эхолоте?

— Глубина 10.

— Вправо не ходить!

— Есть не ходить вправо...

Капитан Айчуваков, как, впрочем, и вся команда, еще не знает, что их затянувшееся возвращение домой снова не состоится. После подписания Жаном Лемовелликом акта об окончании спасательных работ он попросит инфлот, чтобы в порт Киль его судно было отбуксировано не кем иным, как «Юрием Лисянским». Но это будет позже. А сейчас Айчуваков командует:

— Вправо не ходить...

— Пошел, — тихо проговорил Анфертьев, словно еще не был в этом уверен, и вдруг крикнул: — Идет!

Айчуваков словно не слышал, вглядываясь в корму «Мелюзин». Транспорт пошел, но его заносит в сторону, и, кажется, он начинает развивать скорость.

— На аварийном, дайте средний вперед, — командует капитан.

К «Мелюзин» стали подходить два буксира и с двух бортов начали выравнивать его. Постепенно «Мелюзин» встала в кильватер «Лисянского», и было видно, как на корме матросы подняли флаг Франции. Транспорт шел без крена, на ровном киле, а это означало, что расчет инженера Анфертьева был точен. Осадка судна была восстановлена. Георгий Михайлович пошарил в глубоких карманах своего пальто, достал спички и прикурил давно уже погасший в уголке губ «Беломор».

Надир Сафиев, наш спец. корр.

Балтийское море, 1974 год

Окончание. Начало см. в № 7.

Об авторе

Вальтер Бонатти знает карту мира не понаслышке. Он измерил ее собственными шагами. Крутится глобус... Вот проплыла на нем огромная зеленая тень Амазонки— Бонатти побывал здесь на притоках великой реки; белым платком махнул север Америки — неутомимый землепроходец прошагал и проплыл от одного края Аляски до другого. Снисходительно кивают горделивые многотысячники Гималаев — Бонатти был самым молодым членом итальянской команды альпинистов, покоривших Кангенджанга, вторую по высоте после Джомолунгмы вершину мира, которую чаще называют просто К-2. Рассеяны в Великом океане острова — Бонатти спускался в жерло дымящегося кратера Кракатау, фотографировал огромных «драконов» острова Комодо, в группе Маркизов поднимался на вершины Нукухивы. Ежом свернулся внизу глобуса Австралийский континент — и ему знаком темпераментный итальянец, одолевавший пешком соленую пустыню Эйр.

Я хотел познакомиться с замечательно смелыми охотниками-моранами. Я давно восхищался их мужеством и великолепным присутствием духа. Ведь масай идет на льва с одним копьем. Я заметил, что наконечники могут быть разной длины. Короткий — признак молодости владельца копья. Если юноша не убьет хищника одним ударом, он сможет увернуться от разъяренного льва. Пожилые охотники не так проворны, им остается рассчитывать только на смертоносную силу своего удара, поэтому и наконечники их копий доходят почти до самой рукояти.

Меня очень интересует всякое холодное оружие. Ведь я уже много лет путешествую без ружья. Единственный способ подойти к диким животным на близкое расстояние — это оставить свой карабин в палатке, а еще лучше — дома. Вооруженный невольно ведет себя иначе, чем человек без оружия. Животные чувствуют это, к тому же они безошибочно отличают смертельного врага — ружейный ствол — от палки или шеста.

Я ни за что не отказал бы себе в удовольствии выйти на льва с копьем, если бы не поклялся, что буду охотиться на диких животных только с помощью фотообъектива. Последний раз я держал ружье в руке, наверное, лет пятнадцать назад, когда охотился на раненого и поэтому особенно опасного леопарда. И еще раз я взял с собой оружие, когда решил добыть шкуру кодьякского медведя на Аляске. Индейцы проникались ко мне безмерным уважением, когда видели в моей лодке серую шкуру гризли. Самые смелые индейские охотники издревле украшали себя ожерельем из зубов и когтей серого гиганта американских лесов. Тут без ружья не обойтись — ведь и самый длинный нож застревает в сальной прокладке огромной полутонной туши.

Прежде индейцы брали медведя без пуль, с луком и стрелами. Уверяю вас, очутиться лицом к лицу с гризли не по нутру самому отчаянному храбрецу. И все же я по-прежнему утверждаю, что человек, приближающийся к животному без оружия, находится, если хотите, в большей безопасности.

Как-то я фотографировал молодых воинственных слонов. Застать слона врасплох — занятие небезопасное, потому что нрав раздраженных слонов крайне неустойчив. Если слон решил свести счеты с противником, он будет гнаться за ним по лесу со скоростью сорок километров в час, легко разрушая все преграды.

Чтобы сделать снимки с близкого расстояния, я отделился от сопровождавшей меня группы носильщиков и подошел к слонам вплотную. Один самец все-таки заметил меня и угрожающе поднял хобот. Я тут же ретировался. Уверяю вас — если бы он увидел у меня в руках винтовку, мне не удалось бы отделаться так легко.

Человек, который ничего не боится, — просто дурак. Но бывают два рода страха — контролируемый страх и бесконтрольный. Ты контролируешь свой страх — значит, осознаешь опасности, которые могут встретиться тебе, и пытаешься избежать их. В этом случае всегда найдешь выход. А бесконтрольный страх — это просто паника.

Итак, я решил подняться на Рувензори. У меня было две причины совершить это восхождение. Во-первых, мне хотелось посмотреть на гору, откуда берет свое начало один из истоков Нила, а во-вторых, в начале века на Рувензори поднимался один из основоположников итальянского альпинизма герцог Абруццкий, и мне хотелось повторить его восхождение. По обыкновению мы шли небольшой группой. После ужасной трагедии на Монблане (1 В этой драматической экспедиции альпинисты подверглись буквально «расстрелу» молниями, а потом на них обрушился трехсуточный снежный буран. В результате из семи восходителей в живых осталось только трое. — Прим. ред.) я предпочитаю совершать восхождения в одиночку. Для подъема на Рувензори я взял с собой только одного спутника — сомалийца Мухаммеда. Я выбрал самый короткий — лобовой маршрут, хотя он самый трудный. Я считаю, что гора требует уважительного отношения к себе. Для меня вершина — это проверка мужества человека, проба его сил, способ самовыражения. Восхождение — это частное дело, касающееся только меня и вершины. При восхождении я считаю возможным пользоваться только классическими средствами — такими, как веревка, ледоруб, крюки, да, пожалуй, еще деревянные клинья.

Что же до Рувензори, то сам подъем на пик Маргериты был для меня вроде увеселительной прогулки. Труднее добраться до подножия горы. Предгорье Рувензори — одно из самых дождливых мест на Земле. Это болотистые джунгли с тучами москитов. К тому же нам пришлось тащить огромные рюкзаки. В последней деревушке на окраине леса носильщики, уверенные, что без их помощи не обойтись, запросили вдвое больше, чем платят за переноску грузов в Кампале. Мы решили оставить основную часть груза в деревне Ибанда, разделили необходимые припасы на два рюкзака весом по сорок килограммов и отправились дальше вдвоем.

Первые два дня тропа была довольно удобной — широкий, не захлестанный лианами туннель под деревьями, только ноги скользили по вязкой глине, на которой широкими, как дно бочки, следами отпечатались слоновьи ступни.