Эдвард Радзинский - Обольститель Колобашкин

Лида. Ой, мамочки! Держите!

Колобашкин скачет по столам. За ним бегают Лида, Басюков и Ивчиков. Неожиданно Колобашкин ловко прыгает на стол и, оттолкнувшись от стола, — прямо в окно. За ним выбегают Ивчиков и Лида.

Затемнение.

Ивчиков и Лида мчатся по улице.

Лида. Да плюньте вы на него! Шалопут он проклятый! Сердце поберегите.

Наконец Ивчиков, тяжело дыша, останавливается, садится на землю.

Лида — рядом.

Ивчиков. Как я устал. Лида (тихонечко гладит его по волосам). Притомился, бедненький. Ножки-то слабые (ласково), кривые.

Ивчикову очень приятно сидеть, он с благодарностью глядит на Лиду.

А я у вас дома была час назад.

Ивчиков изумлен.

Я, как узнала, что вы одни остались, сразу к вам пошла. Кто, думаю, за ним теперь последит, комнату приберет? Я у вас и пол вымыла, и в комнате все вычистила.

Ивчиков. Как я устал.

Лида. Все этот проходимец. Чтоб ему… Мне головку-то на плечико положите. (Сама кладет голову Ивчикова на свое плечо Мурлычет) «На тебе сошелся клином белый свет…» Песня какая хорошая, правда? Я и всю пыль у вас вытерла. В углу у вас железка какая-то старая стояла — я ее в утиль сдала.

Ивчиков заволновался.

(Хозяйственно.) Мне за нее рубль двадцать три дали. Я их на плиту вам положила… Сидите спокойно. Ведь устали. А вам со мной хорошо будет. И мне с вами. Вы аккуратный, не пьете. А что некрасивый, так вы не бойтесь, я этих красивых в гробу видала. Я вас беречь буду.

Становится слышна песенка.

Какая музыка хорошая. Это из Дома офицеров. Да? Давайте потанцуем. И хорошо слышно, и бесплатно. Мы ведь не тысячи с вами получаем, чтобы за танцы платить. Знаете, люди стыдятся говорить о деньгах, неприлично, видите ли. А чего неприличного? В метро босиком не пускают. Я девушка самостоятельная, искренняя, что думаю, то и говорю. Вам со мной хорошо будет. Ну, а теперь давайте танцевать. Ну давайте… Ну давайте… давайте… (Поднимает Ивчикова .)

Ивчиков танцует.

(Прижавшись к нему, танцуя, вдруг шепчет тихо и прекрасно.) Спасибо тебе, родненький… Лапочка моя…

Знаешь, как трудно выйти замуж. Спасибо тебе. (Целует его. Стала легкой и светлой и поет от счастья .,) «На тебе сошелся клином белый свет…» Ну, подпевайте… Вместе со мной. Я люблю, когда поют хором. Вы не бойтесь. Я эту старинную песню знаю. Она у меня вся в тетрадке списана. Подпевайте.

Ивчиков (с трудом). «На тебе сошелся клином белый свет…»

Затемнение.

Голос МАДАФ. «Быстро стареют в страданиях для смерти рожденные люди…» Гораций… А может, Овидий… Уж не помню…

Прошли годы. На пути к пляжу в Прибалтике. Деревянная гоночная машина для фотографирования отдыхающих в позе. Над нею надпись: «Фотография всех видов с шести до шести». В машине, на «месте для клиента», весь в фотокамерах, великолепно откинувшись, сидит Колобашкин. Он изменился, сильно потерт — в какой-то допотопной тельняшке, на глаза надвинута соломенная шляпа. Появляется Ивчиков с полотенцем через плечо. Весь — в белом. Сплошное пляжное великолепие.

Колобашкин. Я позволю обратиться к вам с интеллигентной просьбой корыстного характера. Позвольте запечатлеть вас в гоночной машине. Цена — рубль и выше.

Ивчиков. Спасибо, спасибо. (Хотел пройти .)

Колобашкин. «Вова — здорово»!

Ивчиков (остановился). Божей мой!

Колобашкин. Сколько лет! Сколько зим! «А вот на чужбине два друга обнялись и стали рыдать. Здорово, Кирюха, не ты ли, Витюха, ну встреча…» Ха-ха-ха!

Женский голос зовет: «Вовик! Вовочка!» На возвышении появляется Лида. Она сильно потолстела, раздалась, одета во все пестрое, как жар-птица.

Лида (зовет). Вовуля! Вовульчик! Ау!

При звуках голоса Лиды Ивчиков тотчас пригибается. При этом всем своим видом он показывает, что отнюдь не прячется, а просто завязывает шнурок.

Колобашкин (на Лиду). Это что за крокодил?

Ивчиков (возясь со шнурком, согнувшись). Это моя жена.

Колобашкин. Прости… Прости. (Узнал, потрясенно) Лида?!

Ивчиков. Как ты это нехорошо сказал.

Лида проходит.

(Тотчас распрямляется) Лида прекрасная, добрая женщина. У нее замечательная душа. Она, конечно, не красавица, но, в конце концов, главное в браке… Колобашкин. Да…Да…

Лида (вновь появляясь на возвышении). А кто у нас потерялся?..

Ивчиков тотчас пригибается, начинает возиться со шнурком.

А кому мы шезлонг приготовили? А кто лучшее время для загара пропускает? Вову-у-уля! (Проходит)

Ивчиков (разгибаясь). Я так рад тебя видеть. Это не обычные слова. Я действительно страшно рад тебя видеть. Как быстро бежит время. (Элегически) И вот ты уже пришел ко мне из далекой юности, из невозвратной юности, полной ударов жизни… и счастья.

Колобашкин (решительно). Облобызаемся.

Целуются.

Ивчиков. Мне так хочется посидеть с тобой.

Колобашкин. Так в чем же дело? Здесь чудесные прибрежные ресторации…

Лида (появляется на возвышении). Во-ло-дя! Володенька! Володчик-колокольчик! Ау!

Ивчиков (тотчас устремляется к шнуркам. Согнувшись). Видишь ли, Серафим, Лида горячо меня любит. Вся ее жизнь — это я. И конечно, ей не нравится, когда я ухожу куда-нибудь без нее. Это легко понять. Любящая женщина ведь не может представить (вдруг зло, почти кричит), что человеку иногда нужно посидеть хотя бы час одному. (Вновь добро) Поэтому я должен скоро…

Колобашкин. Я понял. Ну тогда давай по-другому. Есть «мерзавчик» для личных вопросов. (Вынимает из машины четвертинку) Глотнем его в честь нашей встречи и разойдемся.

Ивчиков. Правильно. Как ты прекрасно все придумал. (Садятся у машины)

Колобашкин переворачивает табличку «Часы работы». С другой стороны оказывается надпись «Прием по личным вопросам». Он открывает бутылку пьют из горлышка.

Колобашкин. Хорошо!

Ивчиков. Замечательно!

Колобашкин. Ну, как ты?

Ивчиков. Ничего. Я теперь историк. Преподаватель. Жена, семья.

Колобашкин. А вообще?

Ивчиков. Тоже прекрасно. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, мне спокойно. Ну, а ты-то как очутился здесь?

Колобашкин. Занесло. Мы, помнится, расстались с тобой во время дурацкой истории с кочегаром. Но все обошлось. Я взял его на полное довольствие. Я даже усыновил его. Или он меня усыновил. Я уж не помню. Потом я пошел в гору. Я написал фантастическую повесть: «Миша Черепайло с астероида «Вязьма». Успех — страшенный. Но однажды меня вдруг потянуло к морю, на свежий воздух. Точнее, так: я потянулся к морю за одним человеком.

Ивчиков (торопливо). Ах, как мы хорошо пьем с тобой. Просто замечательно! Помнишь, как мы кутили в кафе «Фиалка»? (Улыбаясь своим воспоминаниям.) Боже, сколько я там денег просадил!..

Колобашкин (изумленно). Три рубля двадцать семь копеек.

Ивчиков (не слыша, элегически). О юность, безумная, прекрасная юность!

Лида (появляется на возвышении). Володенька-козонька! Вовусенька-кисанька! Ау!

Колобашкин. Вот нервы!

Ивчиков (совсем пригнувшись, уже лежа на животе). Вся ее жизнь — это я. И я это должен ценить. И я ценю. Понимаешь, после всех ударов, которые я перенес в молодости, она сумела создать мне покой. Это немало, поверь.

Колобашкин. Прости, пожалуйста… О каких ударах ты все время говоришь?

Ивчиков (изумленно). Неужели ты забыл? Мне почему-то казалось, мы познакомились в то безумное время… Нет, серьезно, ты не помнишь?

Колобашкин. Наверное, помню, но неконкретно.

Ивчиков (улыбаясь, грезит наяву). Боже мой, какое это было время! Я начинал, можно сказать, без штанов. Крохотная зарплата, и, несмотря на это, во мне бродило тогда что-то мятежное.

Колобашкин. Мятежное?

Ивчиков. Высокое. Ночами я творил. Я написал две пьесы. Одну, знаешь ли, о Греции. Восьмой век до новой эры. Вторую — про первобытного человека. Ты меня понимаешь?

Колобашкин. Неконкретно.

Ивчиков (не слушая). И если быть откровенным… хотя мне как-то неудобно… Но я не сочинитель по профессии, и поэтому мне можно… Короче, это были смелые пьесы. Представляешь, я понес их в театр. Со мной даже не стали разговаривать. Велели приходить в две тысячи семьдесят шестом году. И обвинили в голизме.