Жан Кокто - Трудные родители

Жорж. Брось, Лео. Будет лучше, если я сразу признаюсь во всем. Так вот, Ивонна: я вел себя подло. Я вынудил бедную девочку лгать, покрыть себя грязью. Я был суфлером ее роли. Этого третьего человека я выдумал сам. Я воспользовался тем, что Мишель доверчив, что Мадлен умирала от страха при одной мысли, что он может обо всем узнать. Это ужасно.

Ивонна. И ты это сделал?

Жорж. Сделал, клянусь!

Ивонна. Жорж! Ты же мог убить Мишеля!

Жорж. Он и так еле жив. Потому-то я и говорю о преступлении. Уж не считая того, что своим неожиданным приходом я мог убить Мадлен. А когда я довел ее до того ужасного состояния, которое вы объяснили смущением, я воспользовался тем, что мы по вашему настоянию остались с ней наедине, и добил ее. Что и говорить, отличная работа! Лучшее мое изобретение! Единственное мое изобретение, которое сработало. И я им гордился! Нужно было, чтобы Лео ткнула меня носом в то, что я напакостил.

Леони. Жорж! Жорж! Я должна все же сказать правду. Не будь меня…

Жорж. Не будь тебя, я бы продолжал в том же духе. И на эту тему мы больше говорить не будем. Нет, Лео, сегодня я хочу взять на себя всю полноту ответственности, сам, один! Можно и вправду подумать, что табор, как вы говорите, завораживает… (Ивонне, целуя ее) зачаровывает, как Ивонна, и все мы становимся глухи и слепы. Когда ты вошла, мы как раз говорили об этом с Лео. Вот почему, когда ты сказала: «Не будь эта женщина шлюхой», — у нас камень упал с сердца; я, по правде говоря, боялся, что мне придется спорить, бороться.

Ивонна. Не говори нелепостей, Жорж! У тебя приступ великодушия, покаяния и самопожертвования, Лео слишком уравновешенный человек, чтобы этого не понять. Остерегись, друг мой! Ты грезишь наяву! Неужели же мне, ясновидящему лунатику, гадалке из табора, придется во всем разбираться? Что сделано, то сделано. Ни Мишель, ни эта молодая женщина не умерли. Они переживают тяжкую минуту, как ты, как все мы. Самым благоразумным сейчас будет сказать: «Слава богу!» — ибо ничего особо страшного не произошло, и нам остается лишь воспользоваться этой удачей.

Жорж. Удачей, о какой удаче ты говоришь? Ты отдаешь себе отчет в том, какие слова ты произносишь?

Ивонна. Самые естественные слова, те, что приходят мне в голову. Я мать, любящая своего сына, я врачую его раны. Я ничуть не стремлюсь ни к каким высотам… Ничуть! Допустим. Что ты был неправ, возможно! Но, в общем, это удача. Да, удача, что мы выскочили из этой истории целыми невредимыми.

Жорж. Не прошло и пяти минут, как ты умирающим голосом говорила: «Это сущий ад! Я больше не могу!»

Ивонна. Вот потому, что это ад, потому, что я больше не выдерживаю, именно поэтому я и нашла в себе силы крикнуть: «Стойте!» — когда вы собрались вернуться к тому, что кончено и похоронено. Вот я, выступающая у вас обычно в роли деревенской дурочки, говорю вам, что необходимо воспользоваться нашей удачей в этой жалкой истории, возвратиться к которой немыслимо.

Леони. Но о какой удаче ты говоришь, Ивонна?

Ивонна. Я, например, считаю удачей, что именно Жорж оказался этим «третьим».

Жорж. Благодарю.

Ивонна. Потому что будь этот третий действительно третьим, то я знаю Жоржа… Я знаю твой характер… Ты бы растрогался, у тебя не хватило бы твердости.

Жорж. Твердости? Я самым низменным образом мстил, оправдываясь тем, что будто бы оказываю тебе услугу, будто бы выполняю твой приказ…

Леони. Мне кажется, дорогая Ивонна, что вы плохо понимаете друг друга и что твоя точка зрения не ясна Жоржу.

Жорж. Я не то, что плохо понимаю, а просто не понимаю ровным счетом ничего!

Леони. Вот видите? (Жоржу.) Если я не ошибаюсь, Ивонна находит, что, несмотря на весь переполох, удачей следует считать то, что брак этот самому Мишелю кажется невозможным.

Ивонна. Но…

Леони. Минутку, — а Жорж тебе доказывает, что этому ничто не препятствует.

Ивонна. Чему не препятствует?

Жорж. Не препятствует любви Мишеля и Мадлен.

Ивонна. Что?

Жорж. Я говорю, что из эгоизма мы чуть не погубили этих детей и что наш долг — немедленно вернуть их к жизни.

Ивонна. И это ты! Ты…

Жорж. Пора, Ивонна, сказать друг другу всю правду. У Мадлен никогда не было по отношению ко мне большого чувства, или нет, будем справедливы — у нее была ко мне большая нежность; я же себя уговаривал, обманывал, не позволял ей быть со мной искренней. Я заставлял ее нести бремя мучительно лжи, от которой она мечтала освободиться. Эта жалкая идиллия станет реальностью, лишь если Мишель узнает о ней.

Ивонна. Ужас какой!

Жорж. В этом мы с тобой согласны.

Леони. Вы согласитесь и в остальном.

Ивонна. Итак, ты, Жорж, думаешь… вы с Лео совершенно спокойно, серьезно считаете, что эта женщина может носить наше имя, войти в нашу среду?

Жорж. Твой дед собирал коллекцию точек с запятой, ее дед был переплетчиком, и мне кажется, дорогая Ивонна…

Ивонна. Я не шучу и спрашиваю у тебя…

Жорж. НЕ требуй от меня, чтобы я всерьез говорил о подобной нелепости. Имя! Среда! Смотрела ли ты когда-нибудь с верхнего яруса на театральный зал? Все эти люди друг друга не знаю, у каждого своя среда, каждый уверен, то лишь его среда чего-то стоит. Возможно, что когда-то среда была чем-то реальным, теперь ее нет.

Ивонна. Семьи наши существуют.

Жорж. Послушать тебя, так можно подумать, что мы — божественного происхождения. Я — второсортный изобретатель, неудачник. Ты — больной человек, живущий в уединении. Лео не вышла замуж… (пауза), чтобы помогать нам. И вот во имя всего этого, во имя всего этого убожества, всей этой пустоты, всей этой неустроенности ты отказала бы Мишелю в успехе, свежем воздухе, просторе? Нет! Нет! нет! Этого я не потерплю.

Леони. Молодец, Жорж.

Ивонна. Еще бы! Жорж просто бог. Он непогрешим.

Леони. Я восхищаюсь им.

Ивонна. Скажи лучше, что ты его любишь.

Жорж. Ивонна!

Ивонна. Наспитесь! Их пожените! А я исчезну! Не буду вам мешать! Что может быть проще?

Леони. Ты сходишь с ума!

Ивонна. Да, Лео, я схожу с ума. Не сердись на меня.

Леони. Я не сержусь.

Ивонна. Спасибо. И прости меня.

Леони. Ну вот, снова начинается «спасибо» и «прости». Забудем эти слова. Послушай, Ивонна если бы и вправду я непременно хотела женить на себя Жоржа, я бы его тебе не отдала. Уж я бы что-нибудь придумала. Поздно к этому возвращаться. Чтобы что-то спасти из наших обломков, нам остается только одно — не дать погибнуть Мику. Надо сделать так, как говорит Жорж. Надо все объяснить Мику, вернуть его к жизни.

Ивонна. Разе это жизнь?

Жорж. Без сомнения. Да ты теперь и не вынесешь состояния, в котором Мишель находится. Ты с ним мирилась, пока у тебя было оправдание. К чему тянуть? Ивонна!

Ивонна. Эта женщина все равно слишком молода.

Леони. Что?

Жорж. Она на три года старше Мишеля. Вчера она тебе казалась слишком старой…

Ивонна. Она слишком молода… по сравнению со мной.

Жорж. Это чудовищно.

Ивонна. Стать тещей! Бабушкой! Бедный мой Мик! О нет, нет, нет!

Леони. Я люблю Жоржа, Ивонна. Но ты влюблена в Мишеля по-сумасшедшему, и ты мешаешь ему жить.

Ивонна. Да, я влюблена в Мишеля, да, я влюблена по-сумасшедшему. Кто может запретить матери безумно любить собственного сына?

Жорж. А что если сын этот почувствует, что за ним слишком пристально наблюдают, чинят слишком много препятствий… Немыслимо жить, постоянно мешая друг другу! Именно это заставило меня уйти, меня и Мишеля. Отпусти поводья, иначе он возненавидит тебя, он возненавидит всех нас.

Ивонна. Вы требуете от меня невозможного.

Жорж. Когда мы потребовали невозможного от Мадлен, она это сделала.

Леони. В единоборстве с собой ты пользуешься старым оружием.

Ивонна. Мик вернулся ко мне, и я не желаю терять его вновь.

Жорж. Мишель вернется к тебе, когда ты ему отдашь Мадлен. Тебе кажется, что ты обрела своего Мишеля, но этот Мишель — абстракция. Он может не только возненавидеть тебя, — существует и другая опасность. Даже если с нашей помощью он продолжал бы считать Мадлен изменницей — а это было бы чудовищно, и эту ложь поддерживать я отказываюсь, — то все же какая-то часть его продолжала бы сомневаться и жить возле нее. Твое преступление не принесло бы тебе никакой выгоды!