Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа
Помощь проекту
Драматургия Югославии читать книгу онлайн
Л е н б а х. Да, да, вы все больны, у всех у вас нервы издерганы, я один живу в свое удовольствие! Я играю в железку, я бываю на скачках, я ничего не делаю! Я не служу шталмейстером у какого-нибудь выскочки! Я не работаю на какое-нибудь ничтожество, я только пью и веду светский образ жизни за ваш счет! Великолепно! Да я бы и своей собаке не позволил сдохнуть от вашего великодушия! Ваше поведение воистину благородно! Ничего не скажешь, благородно!
Пауза.
(С типичным для пьяного внезапным переходом от настырности к сентиментальности.) Лаура! Всё так! Ты права! Это действительно ужасно и бессовестно. Но вот сейчас я стою перед тобой как последний нищий, и, богом клянусь, я унижаюсь не из любви к искусству! Умоляю тебя, Лаура, пожалуйста, so oder so[5], я дал честное слово джентльмена, что положу деньги на стол сегодня, не позже семи часов. Конечно, эта выходка с Лоренцем, с визитной карточкой — это было наивно; правда, я ждал на углу, но я хотел сделать как лучше! Я дал слово вернуть деньги до семи, но фамилия на визитной карточке — не фальшивая, это — реально существующее лицо, я подписался лишь потому, что хотел…
Л а у р а. Ты вечно чего-то хотел и всегда что-то думал! Но послушай! Твои манипуляции с собственным честным словом выглядят просто жалкими…
Л е н б а х. Ну знаешь!
Л а у р а. Только не кричи, в мастерской все слышно. Мне надоело сгорать со стыда перед собственными работницами. Пойми, ради бога, у меня нет денег! Все, что у меня было, я полчаса назад вручила агенту триестинской фирмы. Две тысячи двести.
Л е н б а х (разглядывая свои часы). Думал ли барон Ленбах, что он докатится до того, чтобы носить металлические часы серийного производства! Alles verspielt und versetzt[6]. Вся трагедия Ленбаха стоит за этой металлической «Омегой»! (Разжимает руку, часы падают на пол, стекло разбивается. Пауза. Устало наклоняется и поднимает разбитые часы.) Мда. Я полагаю, нет ничего позорнее ситуации человека, осужденного носить такие часы. Это уже предел падения! (Снова перемена настроения.) Лаура! Я пил без просыпа две ночи, и все-таки у меня голова яснее, чем у тебя. Умоляю! Пойми, я дал слово джентльмена одному типу. Не могу же я допустить, чтобы он подал на меня в суд. Мне нужны деньги не позже семи вечера.
Л а у р а. Да ты в своем уме? Где же я их возьму?
Л е н б а х. Да, разумеется! Естественно! Ты — не я, ты — это ты, ты — нечто совсем иное, чем я, и тебе, конечно, все это совершенно безразлично. Собственно, зачем я все это говорю? Если бы ты могла себе представить, какой у тебя сейчас жуткий взгляд! Холодный, чужой… Как все это гадко! У меня голова разламывается. Никогда не думал, что в тебе окажется столько деловитости… Лаура! Что с нами происходит? Каким одеколоном можно с нас все это смыть? Лаура, об одном прошу: поверь, что я тебе не лгу и что это больше не повторится! Я дошел до крайности: я заложил свои фамильные золотые часы. Кроме тебя, мне не к кому обратиться. Помоги мне выпутаться из этой аферы! Даю тебе честное благородное слово, я со всем покончу!
Л а у р а. Да пойми, Ленбах, у меня нет денег, то, что было, я выплатила компаньону. Успокойся и иди домой. Ты же совершенно пьян. Посмотри на себя! Ко мне должны прийти клиенты, ну пожалуйста, оставь меня в покое, у меня дела, здесь бывает народ, девушкам в мастерской слышно каждое слово. Да и разговор наш совершенно бессмыслен. Ну пожалуйста, будь человеком, иди домой! Будь умницей…
Входит Г л у х о н е м о й н и щ и й.
У меня нет мелочи!
Ленбах дает нищему десять динаров бумажкой, и тот уходит.
Ленбах смотрится в зеркало. Он очень бледен, лицо его похоже на посмертную маску. Завязывает галстук, обтирает лицо платком, смоченным в одеколоне, чистит щеткой свой костюм, наливает и жадно выпивает два стакана воды.
Л е н б а х (внешне успокоенный и подобранный, снова подходит к Лауре). Лаура! У меня есть одно предложение. Дело солидное, толковое. Все это вполне осуществимо…
Л а у р а. До чего же надоело терять время на все эти твои предложения! Прожекты, прожекты, точно ты несовершеннолетний! А между тем по годам ты мне годишься в отцы. Смешно!
Л е н б а х. Ты со мной говоришь, точно я — конюх… Stallbursh[7] или рекрут! Я, конечно, всем вам не ровня, я не получил два докторских диплома, как некоторые, у меня нет своей адвокатской конторы, я — всего лишь шталмейстер! Я не какой-нибудь высоколобый интеллектуал…
Л а у р а. К чему эти вульгарные намеки?
Л е н б а х. Ах это я позволяю себе вульгарные намеки! А разве не сообщил не так давно господин доктор фон Крижовец, что по всей Европе сегодня только кавалерийские офицеры да рыжие в цирке ходят в красных штанах? Я очень хорошо понял, осмелюсь доложить! Я, кавалерийский офицер, оказывается, нечто вроде цирковой обезьяны!
Л а у р а. Ты прекрасно знаешь, что Иван сам служил в гусарском резервном полку, так что это высказывание ни к кому лично не относилось. Я тоже, хоть и генеральская дочь, признаю, что многие вещи уже отжили свой век. Да назови мне человека, который относился бы к тебе лучше, чем Иван! Когда шел твой процесс, все твои господа офицеры бросили тебя на произвол судьбы. А Иван был рядом с тобой до последней минуты. Да кто бы еще в то время решился за тебя вступиться? Кто тебя обелил в глазах общественности, кто, наконец, добился, чтобы тебя выпустили из тюрьмы? Тем, что ты живешь на свободе и играешь в карты, ты обязан ему. Ты, с одной стороны, выклянчиваешь деньги, а с другой — разыгрываешь из себя богача перед нищим. Ах, благородный господин дает такие чаевые! Я сыта по горло твоими… штучками…
Л е н б а х. Ну что ты остановилась? Осталось только сказать — «авантюристическими штучками»! Ты ведь так всегда говоришь. Да! А теперь, дорогая и уважаемая госпожа
