Борис Акунин - Инь и Ян

Ян: О чём мы говорим? Какой-то бред!

Лидия Анатольевна: Шлем, защищающий и от Зла, и от Добра! Как это тонко, как это по-китайски!

Фаддей: Прощения просим. Это часом не такой железный горшок с рогами, навроде как у жука?

Фандорин: Да. И с маленьким зеркалом вот здесь. (Показывает на лоб.) А почему вы спрашиваете?

Фаддей: Так есть такой. В ермитаже, в стеклянном коробе прибратый. Барин завсегда сам с его пыль протирали, слуг ни-ни, не подпущали.

Возгласы удивления.

Фандорин: Эрмитаж? Что это?

Инга: Павильон. В саду. Там хранится дядина коллекция.

Фандорин: Значит, Шлем Дао у Борецкого уже был… Вот почему он не проявил интереса к моему рассказу. Хм, любопытно, что завещание разъединяет веер и шлем, отдавая их двум разным наследникам. Сдаётся мне, что Сигизмунд Иосифович не очень-то хотел, чтобы веер явил свои чары…

Инга (берёт Яна за руку, вполголоса): Завещание разъединяет, а мы объединим, правда?

Ян: Дребедень. Белиберда. А ты всерьёз слушаешь… У меня беда, я в тупике. Неужели мне не одолеть проклятого Николайера? (Возбуждённо.) Разве что попробовать капроновой кислотой? Да-да, непременно капроновой!

Порывисто бежит к двери, Маса преграждает ему путь.

Фандорин: Ян Казимирович, господа! В связи с произошедшим здесь убийством я вынужден поместить всех и каждого под д-домашний арест. Никто никуда не уйдёт и не уедет. Все должны находиться у себя в комнате вплоть до приезда полиции. За исправником уже послано.

Ян: Лаборатория — это и есть моя комната.

Супруги Борецкие и Слюньков возмущённо шумят («По какому, собственно праву!» «Я не останусь в этом ужасном доме ни на одну минуту!» «Но у меня срочные дела в городе!»). Инга молча смотрит на Фандорина.

Фандорин (веско): Никто — никуда — не уедет.

Занавес закрывается.

В Эрмитаже. Большая неосвещённая комната, в которой размещена коллекция покойного хозяина усадьбы: восточные изваяния, огромный позолоченный Будда, самурайские доспехи и прочее. Посередине комнаты, на столике, стеклянный куб, в котором на подставке рогатый шлем. Раскаты грома стали глуше, но по-прежнему шумит дождь, а за большими окнами то и дело, с интервалом в несколько секунд, вспыхивают яркие зарницы — они-то и позволяют разглядеть интерьер.

Скрип двери. Появляется фигура в длинном плаще с капюшоном — тот же силуэт, что зрители видели за окном гостиной. Неизвестный зажигает большой фонарь, шарит по комнате лучом, который выхватывает из темноты те или иные предметы, причём некоторые довольно зловещего вида. Наконец, луч утыкается в шлем и больше с него уже не сходит.

Неизвестный снимает стеклянный колпак, берёт шлем (должно быть видно руки, но не голову: для этого фонарь ставится на стол так, чтобы шлем был в луче), снимает капюшон, осторожно надевает на себя. Потом достаёт из кармана что-то узкое, длинное. Разворачивает. Это веер.

Вспыхивает свет. Из-за Будды выезжает Фандорин. С двух сторон выходят Маса и Фаддей.

Фандорин (выставив вперёд палец наподобие пистолета): Ни с места! Обернётесь — стреляю!

Человек в шлеме стоит спиной к Фандорину и к залу. Веер он выронил, руки поднял.

Фандорин: Маса, дзю-о тоттэ кои.

Маса подходит, обшаривает неизвестного. Достаёт и показывает Фандорину платок, потом какой-то футляр, потом сложенный листок.

Маса: Корэ дакэ дэс.

Фандорин: А теперь повернитесь.

Человек медленно оборачивается. Это Слюньков в рогатом шлеме. Он изумлённо смотрит на выставленный палец Фандорина.

Фандорин: Ба-а, господин нотариус! Что смотрите? Да, оружия у меня нет. Ничего удивительного. Вот уж не думал, что поездка за город окажется опасной. Удивительно другое. Где ваш-то п-пистолет?

Слюньков (дрожащим голосом и тоже заикаясь): Какой п-пистолет?

Фандорин: Тот, из которого вы стреляли в мистера Диксона.

Слюньков: Я ни в кого не стрелял! Я вообще стрелять не умею!

Фандорин: Отпираться бессмысленно. Вы взяты с п-поличным. Да и капюшон я узнал.

Слюньков: Я взял этот п-плащ в п-прихожей! Во дворе такой ливень!

Фандорин: Может быть, веер вы тоже взяли в прихожей? Благодарю вас, Фаддей Поликарпович, вы превосходно сыграли свою роль. Бедный доверчивый г-господин Слюньков. Про шлем я выдумал, чтоб поймать преступника на живца. Видели бы вы себя со стороны.

Маса подаёт Фандорину вещи, изъятые у нотариуса. Фандорин открывает футляр, в нём очки. Листок разворачивает, читает.

Фандорин: Очень интересно. «Я, Ян Казимирович Борецкий, доверяю поверенному Степану Степановичу Слюнькову вести дело о наследстве, причитающемся мне по смерти моего отца, а в вознаграждение передаю вышеуказанному С. С. Слюнькову веер, ранее принадлежавший моему дяде Сигизмунду Иосифовичу Борецкому и отныне становящийся законной собственностью С. С. Слюнькова. Подпись: Ян Борецкий». Тут и число есть. Сегодняшнее. Какой щедрый подарок. В награду за ведение дела о наследстве отдать нотариусу всё наследство ц-целиком…

Слюньков: Умоляю вас, не нужно иронии! Я вор, но не убийца. Клянусь вам! Да и вором стал только сегодня. Всю жизнь честно… тридцать лет поверенным… Бес попутал… Не погубите, господин Фандорин! Если откроется, это позор, суд, разорение! Только останется, что в петлю! У меня жена молодая! Я так её люблю! И дети, от прежнего брака. Четверо! Бесовское наваждение! Не устоял!

Простирает к Фандорину руки.

Фандорин: Зачем вы украли веер? Захотели богатства и славы?

Слюньков: И молодости! Главное — молодости! Моей Сонечке ещё нет тридцати, я стар для неё. У меня радикулит, я еле хожу, а она красива, полна сил. Ну что вы так на меня смотрите? Я ведь тоже человек, а не параграф. Мне хочется счастья… Я всегда был практиком, в облаках не витал, но как трудно, как трудно жить в мире, где не бывает чудес! Твердишь себе год за годом: нет никаких чудес, есть только завещания, векселя, выкупные обязательства. И вдруг — веер. Ведь жизнь уходит. Вы молодой, вам не понять. Однажды очнёшься, а тебе пятьдесят. И думаешь: что — это всё? Дальше только сахарная болезнь, поездки на воды, старость и смерть? Когда вы рассказали про Инь и Ян, у меня будто лопнуло что-то в голове… какая-то струна оборвалась. Потом вдруг молния, кромешная тьма. Клянусь, руки сами схватили веер и сунули под сюртук. Я так испугался! А когда зажёгся свет, отдавать веер было уже поздно…

Фандорин: Ну да. Оставалось только под шумок подсунуть Яну Казимировичу фальшивую дарственную. Дарственная-то вам зачем?

Слюньков: Ну как же! Вы сами говорили — веер исполняет желания только законного владельца.

Фандорин: Думали бумажкой Будду обмануть? Сразу видно нотариуса. Маса, сэнсу-о. (Маса поднимает веер, протягивает.) Ну что ж, попробуйте, помашите. Слова молитвы помните?

Слюньков: Всё время их твержу… Вы… вы в самом деле… позволите?

Фандорин жалостливо кивает. Они с Масой, переглянувшись, наблюдают.

Слюньков роняет веер на пол — так дрожат руки. Быстро поднимает, раскрывает.

Слюньков: Голова кружится… В глазах темно… Господи Иисусе… (Испуганно.) Нет-нет, не «Иисусе»! (Разворачивает веер сначала белой стороной наружу.) Для мира хорошо — вот так. (Переворачивает). Для себя хорошо — вот этак. Не смотрите на меня так, я не святой, а самый обычный человек… Мир большой, если ему станет немножко хуже, он и не заметит… Хочу стать молодым, здоровым, красивым. И ещё богатым. И чтоб Сонечка меня обожала! (Крестится. Поёт, качая в такт веером.) «Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё.

Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё. Нам-мёхо рэнгэ-кё».

Пауза. Слюньков уперевшись рукой в поясницу, потягивается. Вскрикивает от боли.

Слюньков: Ничего! Ничего! Всё, как было! Тот же старый хрыч…

Фандорин: Стыдно, право. Девятнадцатый век на исходе, а вы в сказки верите… Что же мне с вами делать? Ладно. (Рвёт листок в клочки.) Отнесите веер наследнику. Скажите, что нашли. А от вознаграждения отказывайтесь. Наплетите что-нибудь. Да Ян Казимирович и не будет приставать с расспросами, не того сорта человек.