Комедии - Василий Васильевич Шкваркин

И. Шток

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а р а у л о в  С е р г е й  П е т р о в и ч — старый музыкант; играет в оркестре на виолончели.

О л ь г а  П а в л о в н а — его жена; тридцать пять лет тому назад кончила гимназию, но после занималась исключительно домашним хозяйством.

М а н я — их дочь, двадцати лет, начинающая драматическая актриса.

П р и б ы л е в  Ф е д о р  Ф е д о р о в и ч — инженер, лет сорока.

К о с т я — студент-практикант.

Я к о в (Юсуф) — студент-практикант, аджарец.

З и н а — дачная подруга Мани.

С е н е ч к а  П е р ч а т к и н — молодой зубной техник.

Р а я — студентка.

А л е к с а н д р  М и р о н о в и ч — отец Раи.

П о ч т а л ь о н.

Действие происходит на даче под Москвой летом 1933 года.

Лесистая местность. Две старые плакучие березы. Кругом молодая поросль. Фасад небольшой дачи с террасой и балконом на вышке. Площадка, столик, скамьи, клумба.

К о с т я  выходит на балкон. Мечтательно осматривается кругом. За ним — Я к о в.

Я к о в. Костя, ты куда приехал? На дачу или на практику? Я спрашиваю: зачем приехал? Дорогу проводить?

К о с т я. Ну, дорогу.

Я к о в. В белых брюках можно время проводить, а не дорогу. (Подает Косте книгу.) Читай.

К о с т я. У меня что-то с голосом… Хрипы какие-то…

Я к о в. У тебя хрипы? Хорошо. Садись. (Берет книгу, ищет.) Шоссейные дороги… Так… А слушать здоровье позволяет?

К о с т я. Ну, позволяет.

Я к о в. Поперечный профиль…

Костя оглядывается. На площадку входит  М а н я  с тетрадью в руках.

(Читает.) «Под поперечным профилем проектируемой дороги подразумевается поперечный разрез ее».

К о с т я (глядя на Маню). Правильно.

Я к о в (продолжает). «Этот разрез показывает положение дороги относительно земной поверхности».

К о с т я. Правильно.

Я к о в (поднимает голову и продолжает тем же тоном). Я надрываюсь, читаю ему вслух, а он, ишак, не слушает.

К о с т я. Правильно.

Яков молчит.

Ну? Профиль дороги…

Я к о в (поднимается, видит Маню). Врешь, профиль на дороге. Теперь и хрипы и штаны — все ясно.

К о с т я. Тише, пожалуйста.

Я к о в. Ты должен был меня предупредить.

К о с т я. О чем?

Я к о в. О своем бедственном состоянии. Тифозные, гриппозные должны предупреждать.

К о с т я. Я же не тифозный!

Я к о в. Все равно: влюбленный — значит больной.

К о с т я. Яков, она здесь… Ругайся вполголоса.

Я к о в. Попал жить в одну комнату с влюбленным!

К о с т я. Это же не заразно.

Я к о в. Зато неприятно. Каждый день бриться будешь, сегодня брюки, завтра воротничок, потом и до галстука докатишься. Скажи честно: галстук привез?

К о с т я. Ну, привез.

Я к о в. Как же с тобой жить после этого?

К о с т я (видя, что Маня ушла, громко). А нельзя ли не орать, гувернантка противная?

Я к о в. От нормального я бы «гувернантки» не снес.

К о с т я. Ты не свирепей, пойми, ведь я, ведь со мной, ведь у меня… Яша, друг! (Обнимает Якова.)

Я к о в. На людей начал бросаться. Прямо лунатик!

М а н я  вновь выходит на площадку.

Я к о в. Я ей пожалуюсь. Ма…

Костя увлекает Якова в дверь вышки.

М а н я (с ролью в руках). Я одна на сцене… Здесь рампа, там публика… Жутко… Ой, как жутко! Вот они — зрители. Какие все страшные!.. Лучше не смотреть. Ведь они не знают, что это моя первая роль. Главное, не волноваться. Так. Тишина. Хорошо — тишина, а если в зрительном зале кашляют, как в туберкулезном санатории? И вдруг провал? Нет, я буду играть замечательно. Но как же играть, когда я роли не понимаю? Дело происходит до революции. Девушка сошлась с любимым человеком. Ничего особенного. Он ее бросил. Пожалуйста, вот бы не заплакала! У нее должен родиться ребенок. Тоже ничего сверхъестественного. Об этом узнают родители и выгоняют дочь из дому. Подумаешь, трагедия — взяла и переехала! Все знакомые от нее отвернулись. Да я бы сама не взглянула на таких знакомых. Наконец, героиня встречает студента. Она вся потянулась к нему, он весь потянулся к ней; но, узнав о ребенке, больше не приходил. Туда и дорога! А она страдает. Четыре акта, восемь картин страдает. Из-за чего? Из-за чего? Как нелепо жили люди! Ах, если бы теперь встретить хоть одну такую девицу! Посмотреть, расспросить… Не понимаю… Хотела обратиться к автору — оказывается, он умер естественной смертью: от недостатка гонорара. Ему хорошо, а у меня через месяц премьера. Так — рампа, так — публика… Я вхожу… и ничего не понимаю!

Из дома на террасу выходит  О л ь г а  П а в л о в н а.

Мама, мама!

О л ь г а  П а в л о в н а. Что тебе?

М а н я. У тебя были любовники?

О л ь г а  П а в л о в н а (роняет чашку из рук). И как язык не дрогнет такую мерзость у матери спрашивать! От каждого твоего вопроса у меня посуда бьется.

М а н я. А знакомые от тебя не отворачивались?

О л ь г а  П а в л о в н а. Глупеешь ты летом.

Из дачи слышна виолончель.

М а н я. Нет, отвечай серьезно: неужели твоя молодость прошла без всяких приключений?

О л ь г а  П а в л о в н а. Я не Шерлок Холмс.

М а н я. Зачем же вы существовали?

О л ь г а  П а в л о в н а. Спасибо, договорились.

М а н я. На что же ты истратила свою жизнь?

О л ь г а  П а в л о в н а. На тебя, на тебя я жизнь истратила.

М а н я. И совершенно напрасно.

О л ь г а  П а в л о в н а. Теперь сама вижу, что напрасно.

М а н я. Хотите, я вас перевоспитаю?

О л ь г а  П а в л о в н а (роняет чашку). Не говори ничего, когда у меня посуда в руках. (Зовет.) Сережа, Сергей Петрович!

Входит  К а р а у л о в  со смычком в руках.

К а р а у л о в. Ольга Павловна, ведь ты Чайковского перебила.

О л ь г а  П а в л о в н а. Что Чайковского — я посуду перебила! Ты к дочери прислушайся!

М а н я. Отец, скажи, пожалуйста, из-за тебя погибла хоть одна женщина?

О л ь г а  П а в л о в н а. Вот!

К а р а у л о в. Из-за меня? Из-за меня две чуть не погибли.

М а н я. Что же они, застрелились, утопились?

К а р а у л о в. Отравились. Еле спасли.

М а н я. Ты не стесняйся, рассказывай, где это было?

К а р а у л о в. У нас, дома.

М а н я. Как же они отравились?

К а р а у л о в. Рыбой. Я угощал.

М а н я. Я не об этом спрашиваю. От любви, от любви к тебе никто не страдал? Ты артист, музыкант, возможно — был интересным.

О л ь г а  П а в л о в н а. Никогда не был.

К а р а у л о в. Был, был.

М а н я. Не спорьте. Ну? Губил ты поклонниц?

К а р а у л о в. Я не понимаю — какого ты от меня душегубства требуешь? Я почти всю жизнь в оркестре играл, а женщины только от солистов погибали, и то не до смерти.

М а н я. Почему вы такие неяркие?

О л ь г а  П а в л о в н а. Мы неяркие? Обидно слушать.

М а н я. Ах, если бы вы могли выгнать меня из дому!.. Ночь… Мороз… Я ухожу без шубы, кутаясь в классический театральный платок… Слезы замерзают на глазах, и вьюга гонит меня по пустынным улицам… (Уходит в «образе».)

О л ь г а  П а в л о в н а. Господи, чего это с ней?

К а р а у л о в. Или от любви, или от плохого питания.

О л ь г а  П а в л о в н а. «Классическая ночь без шубы» — от любви.

К а р а у л о в. Кого же она