Фридрих Горенштейн - Бердичев

Овечкис. Говорите вы интересно, но не призываете ли вы к национальной ограниченности?.. Ведь мы с вами люди другой культуры, другого языка, другого мировоззрения…

Виля. Можно отречься от своих идеологических убеждений, но нельзя отречься от собственного носа… И если идеологический перебежчик выглядит непорядочно, то национальный перебежчик ко всему еще выглядит и смешно. (Пауза.)

Овечкис. Извините, но то, что вы проповедуете, мне глубоко чуждо… Мои родители были русские интеллигенты, мой дед был русский врач и лечил русских крестьян, за что был ими горячо любим… Я никогда не думал, что вы человек подобных взглядов… Проповедь национального обособления в сегодняшнем мире — это нелепость.

Виля. Я ничего не проповедую… Я скорей не проповедую, а исповедую… Я считаю, что покуда не будут восстановлены внутренние связи, не могут быть сломаны многовековые внешние загородки. Это все самообман… А только когда будут сломаны внешние загородки, взойдет над нами и над народами, среди которых мы жили обособленно веками, взойдет общее солнце, и мы вместе позавтракаем крашеными пасхальными яйцами с мацой…

Овечкис. Да, не ожидал, что вы человек таких взглядов… Мне всегда был чужд национализм… Но я надеюсь, что в Москве мы побеседуем менее сумбурно… Вот моя визитная карточка… Всего доброго.

Злота. Вы уже уходите?

Овечкис. Пора… Всего доброго… (Уходит.)

Рахиль. С этим ты тоже поругался? Что он тебе оставил за картонка? (Читает.) «Овечкис Авнер Эфраимович, доцент…» Духота в паровозе…

Злота. Почему он поругался? Я еще такого человека не видела… Ты же слышала, что этот доцент о Виле самого лучшего мнения… Он пришел и такое про тебя тут рассказывал, он говорит, что ты в Москве большой человек и он специально пришел с тобой познакомиться… Он таки умный человек?

Виля. Он идиот…

Злота. Идиот? Как это идиот, когда здесь написано: доцент?.. Что значит идиот? Он о тебе такого хорошего мнения, а ты говоришь на него: идиот… Ты и Рахиль таки похожи.

Рахиль. Мы таки с Вилей похожи… Это у Злоты все хорошие… Этот Овечкис приехал несколько лет назад, но я не хотела ему напомнить… Ин ди вайсе эйзеленх… В белых брючках… Да… Эпес а вейдел… Это какой-то хвост… Слышишь, это второй Макзаник, хоть он пишется «доцент»… На Макзаника тоже говорят, что он инженер, а что он кончил?.. Он кончил в уборной и знает, извините за выражение… Что я, не понимаю?.. Для того, чтоб писать стихи, надо кончить какие-нибудь хорошие институты, а он кончил Бердичевский техникум…

Злота. Ай, идут они все к черту… Давай включим телевизор и будем пить хороший чай с хорошими коржиками, с вареньем и пирогом… Хочешь чай?

Рахиль. Что ты его спрашиваешь? Конечно, он хочет… Этот телевизор я взяла в рассрочку… Когда они тут жили, так Миля не давал Злоте смотреть телевизор.

Злота. Ты же хочешь поменять квартиру и опять вместе с ними жить…

Рахиль. Ай, моя сестра, чтобы ты мне была здорова… Я железная, что я тебя терплю… Буду я с ними жить или не буду, еще посмотрим. Ты ж понимаешь, я люблю Милю… Виля, ты помнишь, как в 47-м году Миля стал здесь в дверях (поднимается, становится в дверях) и сказал (меняет голос под Милю): «Теперь понятно, куда мои деньги идут. На кормление тетушки и племянника…» (Опять садится к столу). Ты помнишь? Ты тогда маленький был… Ой, вэй з мир…

Злота. Рухл, дай спокойно попить чаю. Миля теперь сильно изменился к лучшему.

Рахиль. Да, он изменился… Он должен лежать парализованный и спрашивать, что делается на улице. (Смеется.) Слышишь, он и Рузя неделями не разговаривали между собой… Сейчас они пришли вместе, а на прошлой неделе они не разговаривали… Они не разговаривают, а спят вместе. (Смеется.)

Злота. Какой он ни есть, а Рузя его любит.

Рахиль. Ой, ди шмоте кер цы дым тухес… Слышишь, Виля, эта тряпка от этой задницы… Если я скажу, так это сказано… Здесь лет восемь назад был праздник в День Победы… Так Маматюк, что он уже лежит в земле, пусть себе лежит на здоровье, так этот Маматюк начал кричать, что в братской могиле лежат все нации, кроме жидов… Так я ему дала — «жиды», он синий стал… Тогда Овечкис, что он приходил сейчас спорить с тобой, и Бронфенмахер, что он хотел носить через меня помои, и Быля, что она дует от себя, сказали на меня, что я скандалистка…

Злота. Давай лучше смотреть телевизор… Слушай, этот артист что-то так кричит…

Рахиль. Когда этот артист приходит домой, так ему болит в горле. Правда, Виля? Ой, это тяжелая работа…

Злота. Что это за передача, Виля?

Виля. Это Шекспир… Гамлет…

Злота. Смотри, какая рыба на столе?.. (Смеется.)

Рахиль. Ах, я б кушала кусок рыба.

Злота. Как это все составляют? Наверно, выкручивают себе голову. (Смеется.)

Рахиль. Хорошая каструля… Тебе эта передача нравится, Виля?

Виля. Нет.

Рахиль. Ну, давай переключи на последние известия… Хороший телевизор… Миля думает, что я ему дам этот телевизор… Я ему могу дать от раввина яйца…

Злота. Боже мой, какие выражения, мне темный стыд за твои выражения… Ты таки большой грубиян.

Рахиль. Ничего, пусть я буду грубиян… Я ему могу дать, ты ж понимаешь… Нет, буфет я им обещала, и этот шкаф, но свою кровать я им не дам… Ой, моя кровать, она стоит миллионы, когда я в нее ложусь… Я им достаточно давала, и это все равно что ничего… Они все равно неблагодарны… Было время, когда они жили у его мамы, болячка ее отцу, где он лежит в земле перевернутый…

Злота. Ой, вэй з мир. (Смеется.)

Рахиль. Да… Так им было далеко ходить на обед с завода… Так мы им варили здесь обед… Так Злота ему подала, так он ей сказал: «Не подавайте, мне противно, когда вы подаете…» Что ты смеешься, Злота… А сейчас они с Рузей пришли, и Миля был такой голодный, я же видела… Но что значит голодный, он бы съел лошадь… Но я ему ничего не дала. И всегда, когда он придет, у меня для него стол будет голый, как задница без штанов…

Злота (смеется). Это с первого дня так… Они друг с другом воюют уже двадцать семь лет… Ты помнишь Рузина свадьба?

Виля. А где Пынчик?

Злота. Ой, что ты вспомнил про Пынчик?.. Пынчик таки был на Рузиной свадьбе.

Рахиль. Что мне этот Пынчик? Я его в моей жизни, может, три раза видела… Кто он мне такой? Троюродная пуговица от штанов…

Злота (тихо). Про Пынчик нельзя говорить, он уехал в Израиль со всеми детьми… Когда ты его видел на Рузиной свадьбе, после фронт он был майор… А потом он уже был полковник и в Риге имел хорошая квартира. Так он все бросил и куда-то поехал…

Рахиль. Ай, что мы будем про него говорить… Я про нею не думаю, даже когда сижу в уборной… Пусть едет… Я никуда не еду… Пусть едут те, у кого большие деньги… Я люблю Бердичев… Ой, вэй з мир… (Вздыхает.) У меня есть моя пенсия от советской власти.

Злота. Ой, смотри-но, смотри по телевизору… Что это так много людей?.. Что, они что-то покупают?

Виля (смеется). Это митинг показывают… Борьба за мир…

Рахиль. Борьба за мир… А что новою говорят в Москве? Раньше говорили: в Москве есть три знаменитых еврея. Один молчит, другой говорит… Нет, не так… Один пишет, второй говорит, а третий молчит… Пишет Илья Эренбург, говорит диктор Левитан, а молчит Каганович… Что ты думаешь, я не понимаю, я елд?.. Я ыв партии с 28-го года… Я еще помню, как писали в газете: Ленин, Троцкий, Луначарский строят мир по-пролетарски…

Злота. Завтра на рынке надо купить два свежих бурачка, я хочу варить борщ.

Рахиль. Споц с тобой… Ты мне не говори, что покупать, я без тебя знаю.

Злота. Так она не дает мне рот открыть… В Средней Азии я была здоровая, так я сама ходила на рынок… Я помню, там был Куриный базар, Капан базар… Когда я подходила и спрашивала: нич пуль, мне отвечала: бир сум… Так я говорила: их зол азой высын фын дир… Чтоб я так про тебя знала. (Смеется.) Ой, Виля, в Средней Азии ты сказал, что хочешь винегрет… Я взяла карандаш и подсчитала, сколько стоят бурачки, и морква, и огурцы, и постное масло, и соль, и все вместе. И получилось, что винегрет должен был стоить пятьсот рублей. Разве себе можно было такое позволить? Но завтра я тебе сделаю хороший винегрет…