Евгений Шварц - Одна ночь

Лагутин. Страшная погода, Паша! Ни облачка нету на небе. Стоит над городом полная луна и освещает нас без пощады…

Иваненков. Ничего, ничего, ничего! Бодрей, бодрей надо, Захар!

Лагутин. Ладно.

Иваненков. Вот, товарищ Васильева, рекомендую тебе – героический старик.

Лагутин. Отчего ты веселый такой?

Иваненков. Сейчас узнаешь. Он, товарищ Васильева, едва загудит сирена, сразу восходит на самый верх крыши и становится там на посту наблюдения, как богатырь. Вокруг осколки от зениток по железу стучат, очень слышно, как свистят окаянные фугаски, но монтер домохозяйства, Захар Иванович Лагутин, бородкой вперед, дышит себе, рассуждает, только вот курить пробует на посту, хотя это строго запрещено.

Лагутин. Любишь ты, Паша, поговорить.

Иваненков. А что, плохо разве? Мне Суков, начальник жилуправления, заявил вчера: из тебя бы оратор хороший вышел, Иваненков, будь ты проклят. (Набирает номер.) Ну, наконец соединили. Дочка нашлась у тети, Захар Иванович!

Лагутин. Ну! Вот спасибо! Хоть на чужую радость порадуюсь…

Иваненков. И тебя могу порадовать: завтра о нашем доме в газете будет подвал. Хвалят.

Лагутин. За что?

Иваненков. А двадцать семь зажигательных бомб кто погасил? Пушкин? Алло! Это откуда? А с вами говорит управхоз домохозяйства 263. Позовите чертежницу Дарью Степановну Красовскую. Скажите – важное дело. Что вы? А? Наш телефон – ве, шесть, ноль, девять, пятнадцать. Ве. Шесть. Ноль. Девять. Пятнадцать. Вот. Спасибо! (Вешает трубку.) Мамаша, мамаша! Не надо бледнеть! Все в порядке.

Марфа. Где она?

Иваненков. Сейчас побежит за ней курьер, и минут через пять позвонит дочка к вам сама.

Лагутин. Это хорошо. Давно никакого праздничка не видел! У нас, товарищ Васильева, день ползет за днем, день за днем. Терпишь, терпишь и до того иной раз радости захочется…

Ольга Петровна. Я на каждый звонок бегу бегом двери открывать. Все мне кажется: вдруг войдет человек и скажет: «Ольга Петровна, вот вам мешок муки» (Смеется.) Так и стоит передо мной этот мешок, как живой.

Иваненков. Ничего, ничего. Бодрей, бодрей, бодрей!

Лагутин. В квартире двадцать восемь домработница Зина живет. Ее родственник в штабе работает. Он в курсе всех дел. Он говорит, дней пять осталось нам терпеть. А потом со всех концов нашего Союза хлынет к нам всё, чего только душа пожелает, и письма от близких людей, и сами близкие, и белая мука и счастье…

Телефонный звонок.

Марфа. Она!

Иваненков. Спокойно, мамаша! Дай сначала мне… Алло! Да, это я у телефона. Как вы говорите? Не понимаю вас! Утра? Тогда где же она? Ага. Ну, ладно. (Медленно вешает трубку.)

Марфа. Говори все!

Иваненков. Да ничего особенного, мамаша, нет.

Марфа. Говори!

Иваненков. Она еще утром с завода ушла. Взяла бюллетень. Нездоровилось ей… И вот не пришла.

Марфа. Где мне искать её?

Лагутин. Нет нам праздника.

Марфа. Опять ударило, где не ждешь. Куда мне теперь идти?

Иваненков. Боюсь сказать.

Марфа. Пойду по больницам.

Иваненков. Сейчас не дадут они никаких справок.

Марфа. Дадут.

Иваненков. Нет, товарищ Васильева, когда я дворника нашего искал, то научился этим порядкам. Завтра утречком…

Марфа. Нельзя мне ждать до утра.

Стук метронома замолкает внезапно.

Почему часы остановились?

Унылый механический вой.

Иваненков. По местам, товарищи, по местам, по местам. Садитесь, товарищ Васильева, все равно сейчас вас по улицам не пропустят.

Голос по радио. Прослушайте чрезвычайное сообщение Штаба. противоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Унылый механический вой.

Ольга Петровна. Опять, проклятые, за свое, проклятые! И так каждый день, каждый день!

Занавес.

Контора домохозяйства № 263. Два часа ночи. Воздушная тревога продолжается. Метроном все стучит, но только вдвое быстрее, лихорадочно. У печки сидят Нюся и Оля. Входит лениво, не спеша Шурик.

Шурик. Как может она стоять так неподвижно?

Нюся. Кто?

Шурик. Васильева. Приезжая, которая ищет дочку.

Оля. А где она?

Шурик. На углу. То бродила, бродила, а теперь стоит на улице.

Нюся. Сейчас ровно два. Это значит, уже четыре с половиной часа тревоги.

Оля. Да. А она все на ногах.

Нюся. Ждет свою дочку.

Шурик. Что бы придумать такое, а?

Нюся. Например?

Шурик. Управхоз посты сейчас обходит. Проволоку бы найти. У меня есть от антенны провод. Протянуть бы, чтобы Иваненков шлепнулся.

Оля. Осел.

Нюся. Я думала, он о тетке приезжей беспокоится. Хочет придумать, как ее утешить, а у него только одно на уме.

Шурик. Очень скучно мне.

Нюся. Иди домой, кто тебя держит?

Шурик. Дома мать будет ругаться.

Оля. Значит, есть за что.

Шурик. Не в этом дело. Брат не пишет!

Оля. А ты заболей, тебя мать и пожалеет.

Шурик. Ты лучше сама, Олечка, заболей.

Оля. Я бы хотела.

Нюся. Зачем?

Оля. Очень уж давно обо мне никто не заботился.

Шурик. Между прочим, я вчера читал у Дарвина…

Нюся. Перестань фасонить, ненавижу!

Шурик. В чем же тут фасоны, не понимаю.

Нюся. Читал, читал! Мы знаем, что ты много читаешь. А из меня ничего не выйдет.

Шурик. Почему это вдруг?

Нюся. А что из меня может выйти? Все слоняюсь из угла в угол или бегаю по лестницам.

Оля. Мы сами не знали, как мы хорошо жили.

Звонит телефон.

Нюся. Шурик, подойди.

Шурик. Только что я согрелся.

Нюся. Подойди, я боюсь.

Шурик. Чего?

Нюся. А вдруг опять никто не ответит?

Шурик. Скажите, пожалуйста, какой ужас. (Подходит к телефону.) Вас слушают. А? Громче?

Нюся. Не отвечает?

Шурик. Алло! Алло!

Оля. Опять кто-то шепчет, или плачет?

Шурик. Ничего не могу понять.

Оля. Повесь скорее трубку.

Шурик вешает трубку.

Нюся. Четвертый раз кто-то звонит и плачет тихонечко. Кто это?

Оля. Ночью что угодно полезет в голову.

Шурик. Покойнички звонят?

Оля. Замолчи!

Нюся. Слушайте! А вдруг это кто-нибудь из нашего дома сошел с ума. Шепчет в трубки, шепчет, плачет, плачет, а потом приползет тихонько в контору.

Оля. Не надо, Нюся.

Нюся. Приползет тихо-тихо, да как подымется вот там возле шкафа!

Оля. Не надо.

Шурик. Ах, страсти какие!

Оля. А ноги подобрал! Ну, Нюся? Что же замолчала? Нюся, говори. Я люблю, когда страшное рассказывают, Нюся!

Нюся. Не хочу я больше рассказывать.

Оля. Почему? Жалко тебе, что ли?

Нюся. Сама же ты говорила – не надо.

Оля. Это я просто так, от удовольствия. Рассказывай! Так приятно.

Нюся. И без страшных рассказов страшно.

Оля. Не страшно, а тоскливо.

Нюся. Все равно.

Шурик. Я видел во сне, что спускаюсь по лестнице. И пробежал я мимо выхода на улицу. Но остановиться не могу. А лестница не кончается, уходит все глубже и глубже под землю. Я бегу, дверей кругом никаких нет… (Лихо.) Вот, думаю, чтобы ты издохла, окаянная лестница.

Оля. А потом что?

Шурик. Проснулся.

Оля. Плохой сон. Тебе грустно, Шурик?

Шурик. Не!

Оля. Шурик, ты все-таки обалдуй, хоть и читал много.

Шурик. А почему?

Оля. Ты как-то не все понимаешь.

Шурик. Например?

Оля. Не знаю. Вот сегодня на Съезжинской разбило дом.

Шурик. Ну и что?

Оля. Там сидели, может быть, так же возле печи ребята. А где они теперь?

Шурик. Брось!

Оля. Нет, ты не все понимаешь!

Шурик. Зачем ты хочешь, чтобы человек скулил? У меня пострашнее были в жизни дела, да я молчал.

Оля. Нет, ты не все понимаешь.

Шурик. Все понимать – это значит с ума сойти.

Нюся. Ну, ладно. Надоели вы мне. Никто ничего не понимает, кроме меня. Оля, давай в мячик играть. (Достает из кармана шубы мячик.)