Борис Ласкин - Избранное

— Заходи, Гриша, не забывай, — сказал Сеня, хотя забыть-то его брат мог только до вечера.

На уроке естествознания притихшие ребята смотрели на Сеню. А он сидел молчаливый и казался даже утомленным от избытка гордости и нечеловеческого счастья…

— Это что же, брат твой приходил? — спросил Яков Иванович, учитель.

— Да, это Гриша, артиллерист, брат мой, — небрежно подтвердил Сеня.

— Хорошо, — сказал Яков Иванович. — Очень хорошо. — И улыбнулся. — Сейчас, ребята, вы будете писать сочинение, — сообщил учитель. — Каждый сам выбирает себе тему.

Через пять минут головы учеников 4-го класса «Б», лучшего класса школы, склонились над партами.

Когда окончился урок, Яков Иванович собрал сочинения и ушел в учительскую. Он положил перед собой тетради и открыл первую.

Дима Ушаков писал размашистым почерком:

«Виды растений

Стебель дерева напоминает собой ствол пушки. Он широкий внизу и узкий наверху. Поэтому стебель дерева и называется стволом. Стволы бывают короткие и толстые, как, например, у мортиры. Они годятся для разрушения глубоко укрытых и прочных целей…»

Яков Иванович отложил тетрадь Димы Ушакова. Следующим лежало сочинение Юры Голубкина:

«Поле

Рожь, пшеница, гречиха, ячмень и другие злаки растут на полях. Кроме полей бывают еще нарезы, для того чтобы снаряд вращался, когда он летит в цель…»

Яков Иванович пожал плечами и потянулся за тетрадью Сени Фомина. Деловитый автор посвятил свое сочинение жизни насекомых:

«…Всех опасней для человека малярийный комар. Кусая больного, а потом здорового, он разносит малярию…»

«Ну, вот наконец хоть одно нормальное сочинение», — с удовлетворением подумал Яков Иванович и снова углубился в чтение.

«…Отличить малярийного комара от простого очень просто, — продолжал Сеня, — их можно узнать, если посмотреть, как они сидят. Тело простого комара, если посмотреть на него сбоку, напоминает полковую пушку с лафетом, а малярийный комар, когда сидит, закидывается кверху, как зенитное орудие, которое служит для поражения воздушного противника».

Потрясенный учитель отложил работу Сени Фомина и достал из-под самого низа сочинение Верочки Щукиной. Эта тихая, прилежная девочка с голубыми глазами на протяжении всего года славилась своими сочинениями. Работа Верочки Щукиной называлась «Гром и молния».

«Молния — это такой разряд электричества, которое собирается в воздухе. Молния — громадная электрическая искра, а сильный треск от этой искры и есть гром. Удар грома, — писала Верочка Щукина, — похож на разрыв артиллерийского снаряда крупного калибра…»

Яков Иванович отложил в сторону стопку ученических тетрадей, достал лист бумаги и начал писать докладную записку заведующему учебной частью:

«…Результаты сегодняшнего сочинения и впечатлительность моих учеников поразили меня как шрапнель…»

Далее Яков Иванович обращал особое внимание заведующего учебной частью на основные принципы устройства шрапнели, в которой на дне снарядного стакана помещен порох, отделенный от пуль специальной перегородкой, или, проще сказать, диафрагмой.

1939

Мы все любили ее — и я, и Сергей, и Димка. Случилось так, что и встретили мы ее все вместе. Она вышла с подругами из подъезда института, и все они взялись за руки и пошли по самой середине улицы. Они шли, смеясь и что-то распевая, и шоферы объезжали их, стараясь не нарушить этот веселый строй.

Она шла в центре и была так красива, что об этом можно писать отдельно.

Мы невольно остановились.

— Братцы! — тихо сказал Димка. — Посмотрите!..

— Я никогда в жизни не видел таких девушек! — сказал Сергей.

— Да. Ничего, — сказал я сдержанно. Я боялся открыться сразу, и, кроме того, сдержанность уже в те годы казалась мне лучшим украшением мужчины. — Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей! — сказал я, приходя в восторг от собственной хитрости.

На следующий день мы встретили ее снова. Она медленно шла по аллее, держа под мышкой портфель и старательно обрывая лепестки ромашки. Первым ее опять заметил Димка.

— Братцы, — сказал он, — мы погибли. Она гадает на ромашке: любит, не любит…

— Он вас не любит, — сказал я.

— Кто он? — рассеянно спросила она и улыбнулась.

Она посмотрела на каждого из нас, и мне уже тогда показалось, что Димка удостоился самого долгого взгляда.

— Вы ошибаетесь, — сказала она, — я просто гадала, сдам я завтра зачет?

— А что у вас завтра? — спросил Димка.

— Органическая химия.

— Я дам вам свои конспекты, — быстро предложил Димка.

— Если у вас подробные конспекты, я с удовольствием воспользуюсь ими, — сказала она Димке. — Будете проходить мимо, занесите.

— Куда? — спросил Димка. Он уже шел напролом.

— Студгородок. Второй корпус, второй этаж, комната пять.

— А как вас зовут? — спросил настырный Димка.

— Елена, — ответила она.

— Понятно. Значит, Леночка, — догадался Димка, — до свидания.

Она улыбнулась нам и ушла.

— Братцы, так начинается личное счастье, — задумчиво сказал Димка.

С этого, действительно, все и началось. Сперва Димка отнес ей конспекты. И она сдала зачет. Потом мы пришли к ней в гости. Каждый из нас принес цветы. Потом мы вместе ходили в театр, ездили за город и вместе катались на лодке. И тогда же, я помню, был этот случай, когда, нагибаясь за сорвавшимся веслом, я, как бы невзначай, поцеловал ей руку. Сергей это заметил. Он строго посмотрел на меня и сказал:

— Трое в лодке, не считая собаки!

Итак, мы любили ее. Каждый по-своему, но все нежно и бескорыстно. И она отвечала нам милым и добрым чувством.

А потом началась война. И я, и Сергей, и Димка уезжали одновременно. Мы пришли к ней в последний раз. И решили так. Если хотя бы один из нас будет в Москве, он непременно зайдет к ней и проведет с ней вечер, а стол будет накрыт для четверых.

Во время войны мы встречались не все. Но на столе стояли четыре прибора. И тому, кто в редкий вечер был с ней, казалось, что все опять в сборе, что мы никогда не разлучались и что мы обязательно встретимся.

Так было долго. Однажды мы приехали в Москву вместе с Сергеем, мы были оба на 1-м Белорусском. Мы пришли к ней, и стол был накрыт для четверых. Мы вспомнили Димку добрым словом, и тут она прочла нам его письмо. Он писал, что его отзывают с фронта, что он будет военпредом на заводе в ста километрах от Москвы.

Я помню, мы вздохнули с Сергеем, а она улыбнулась и сказала:

— Мальчики, все остается по-старому.

Но в ее глазах мы уже видели Димку. У нее были такие глаза, что об этом можно писать отдельно.

Все произошло в ноябре. Мы с Сергеем приехали в Москву получать награды. Она дала телеграмму Димке, и он тоже приехал на праздники.

Итак, мы опять были в полном сборе. Она хотела пригласить подруг, но мы наотрез отказались. Мы сказали: пусть будет так, как было!..

Она надела самое лучшее платье и была прекрасна.

Мы рассказывали каждый о себе и расспрашивали Димку о его заводских делах. И тогда она вдруг сказала:

— Друзья! Я приготовила для вас невиданный пирог. Он скоро будет готов.

И тогда я сказал:

— Леночка! У меня есть предложение…

— Какое?

Тогда я сказал:

— Леночка! Сергей, и Димка, и я — мы очень любим вас…

— И я люблю и вас, и Сергея, и Димку, — сказала она просто, но мне показалось, что она боится обидеть кого-то двоих, но кого, я еще не знал.

— Нет-нет, вы слушайте, — продолжал я, — давайте сделаем так. Возьмите монетку и запрячьте ее в пирог. А когда пирог будет совсем готов, один из нас разрежет его на три равных части. Мы возьмем каждый свою часть, и тот, кому попадется монетка, тот будет признан сегодня самым лучшим, самым главным и самым…

— И самым достойным, — сказал Сергей.

Лена пожала плечами, улыбнулась и сказала:

— Хорошо. Давайте свою монетку…

Она вышла, и мы остались втроем.

— Она прекрасно выглядит, — сказал Сергей.

— Она всегда прекрасно выглядит, — сказал Димка.

— Вот так-то… — начал я и замолчал.

Разговор не клеился. Сергей достал папиросы. Димка сел за пианино и начал что-то играть. Он явно волновался, но старался это скрыть.

— Перестань вертеть тарелку, — сказал мне Сергей, — у меня впечатление, что ты нервничаешь…

— Я совершенно спокоен, — сказал я, — кстати, для того, чтобы получить полное удовольствие от папиросы, нужно ее зажечь. А пока ты зря затягиваешься — дыма не будет.

Сергей усмехнулся и спрятал папиросу. Мы смотрели на дверь.