Ясмина Реза - Пьесы

БАЛИНТ. А после Турции?

ЭММА. После Турции — Иерусалим, три месяца в "Кинг Дэвиде".

БАЛИНТ. А потом?

ЭММА. Потом! Господи, настоящий допрос. Это уже всем надоело.

БЛЕНСК . Нисколько.

СЮЗАННА. Наоборот...

ЭММА. Мой отец добыл австралийские визы. Мы улетели в Сидней, на гидросамолете, компании Империал Аэрвейс, который преодолевал расстояние Лондон-Сидней за девять дней. Но у нас это заняло больше времени, потому что в Калькутте одному генералу, не знаю уж какой армии, якобы понадобились наши места. Позже я описала это путешествие в блокноте... Я даже составила карту... Каждую ночь мы где-то останавливались. Бассора, Бомбей, Калькутта... Из Калькутты мы на неделю перебрались в Дарджилинг. В "Монт Эверест." Великолепный отель. Его владельцем был польский еврей, только не спрашивайте меня, каким образом польский еврей стал владельцем отеля в Дарджилинге. С тех пор я пью только чай Дарджилинг.

В Калькутте мой отец купил ковры. (Улыбается этому воспоминанию). Он был помешан на коврах, бедняга. Каждый вечер он возвращался со словами: я видел роскошные ковры, но один не могу решиться, на что моя мать отвечала ему: ты с ума сошел, мы не знаем, куда едем, неизвестно, не придется ли твоим детям завтра просить милостыню на улице, а ты покупаешь ковры! А он все равно купил. У меня и сейчас есть ковры.

Вот. В Рангуне на меня напала целая свора комаров. Меня быстро съели. В Сингапуре мы остановились в гостинице "Райфлз", а потом были Сарабайя, Дарвин, Сидней, конец и начало... Вот. Кругосветное путешествие Мильштейнов во время войны.

ЭММА. В сорок шестом. В Париж. А через десять лет Авнер уехал в Буэнос Айрес.

Только не говорите Авнеру, что я все это вам рассказала. Авнер никогда не говорит об этом путешествии во время войны. Я потом всегда думала, что ему стыдно за эту четырехзвездочную эпопею. За то, что он не участвовал в общей судьбе... Да, я думаю, это повлияло на его мироощущение, тот факт, что он не участвовал в трагедии, что его уберегли, что в то время как он играл во дворцах, дети его возраста умирали от голода, просто умирали. Я смотрю на это иначе. Мы были слишком молоды, мы не были ответственны, мы не знали, что происходит, а если бы и знали, разве нужно было из-за этого жить в трущобах и питаться хлебными крошками, нет я не шучу, что плохого мы делали? Что вы думаете по этому поводу, господин историк?

БАЛИНТ. Есть такие чувства, ...то есть я хочу сказать... не пускаясь в так сказать... в общем, я понимаю, что должен испытывать ваш брат.

ЭММА. Но я тоже его понимаю, мой мальчик. я очень хорошо его понимаю, но я скажу вам нечто, что не принадлежит ни истории, ни морали, и я говорю вам это безо всякого смущения и стыда, так вот знаете ли, никогда в жизни я не была так счастлива, как в тот год, я еще ничего не знала об ужасах жизни, я нравилась моим родителям, мои родители и брат любили меня, и я их, куда уж проще, за ту неделю, что я провела в Калькутте, я видела чудовищную нищету, но это не помешало мне чувствовать себя счастливой, и Авнер, я уверена, тоже был счастлив, но у него это воспоминание о невинном детстве превратилось в угрызения совести, а для меня — в сожаление о том времени. Ну, Сюзанна, вы, воплощенная деликатность, вы должны остановить эти смешные излияния, не знаю, какая муха меня сегодня укусила!

БАЛИНТ (встает). Кто хочет горячего шоколада? Вдруг как-то похолодало.

СЮЗАННА. Похоже, погода портится. Надеюсь, что в горах не будет грозы.

ЭММА. Я с удовольствием выпью шоколада.

СЮЗАННА. Я тоже.

БАЛИНТ. Месье Бленск?

БЛЕНСК . Нет, спасибо. Правда.

БЛЕНСК . Мне не нравится их шоколад. Он не вкусный.

СЮЗАННА. Не знаю, как вы можете здесь работать.

БАЛИНТ. Здесь?

СЮЗАННА. Я хочу сказать там, не в помещении. С нами.

БАЛИНТ. Мне трудно...

СЮЗАННА. Правда?

БАЛИНТ. Я не знаю, где я смогу работать, по правде говоря.

СЮЗАННА. Маленькая гостиная позади веранды всегда свободна.

БАЛИНТ. Да. Я знаю. (Он улыбается).

СЮЗАННА (она смеется, закрывает глаза, вытягиваясь в шезлонге). Молчу, молчу.

БАЛИНТ. Да нет. Поговорите со мной.

СЮЗАННА. Нет, нет.

БАЛИНТ (закрывает книги). А вот и шоколад.

ЭММА. Слишком сладкий шоколад, да?

СЮЗАННА (отпивая). Странный вкус...

ЭММА. Вкус концентрированного молока, вот что! Теперь не умеют готовить шоколад.

БЛЕНСК (не преминув воспользоваться случаем). Теперь совсем разучились готовить шоколад!... Это очень печально констатировать, но теперь совсем не умеют делать шоколад, да и не только шоколад! Раньше растворяли настоящий черный шоколад, а не этот их дурацкий порошок, иди знай, из чего его только делают!... Молоко взбивали в последний момент, но главное, в закипевшие сливки сыпали кусочки шоколада! Да !... Я уже три года назад говорил об этом господину Мюллеру. Эти молодые итальянцы, выпускники школы официантов, все-таки стараются, но как они могут сохранить какую-то традицию?... Традиция исчезает не потому, что умирает, а потому что к ней теряют всякий интерес.

СЮЗАННА. Конечно.

БЛЕНСК . Когда я с матерью в пятидесятых годах ездил в Большой Зальц, в Шале де Бретей, там были шеф-повар, метрдотель и официантка, и вся эта небольшая компания — в униформе, обшитой старинными галунами, и могу вам сказать, что если в фирменном торте не хватало хоть грамма ванилина, все бы не преминули пожаловаться, и Мадам Слюцерман рассыпалась бы в извинениях.

БАЛИНТ. Конечно...

ЭММА. Опять! Уже третий раз за сегодняшний день! В прошлый раз я поймала его у ног, я думала, какой-то пес покушается на мою лодыжку.

БЛЕНСК . Ограда корта со стороны отеля слишком низкая, поэтому мячи отскакивают от площадки, попадают на нижний паркинг и таким образом приземляются у нас. В то же время со стороны дороги ограда слишком высокая. Типичный пример неразумной экономии на обустройстве...

ЭММА. Надо сказать им, чтоб были поосторожней...

БЛЕНСК. Хотите, я схожу?

ЭММА. Нет-нет, впрочем, да, если хотите, месье Бленск, было бы любезно с вашей стороны. И заодно отнесите им мяч.

ЭММА. Он меня утомляет.

СЮЗАННА. Как же от него избавиться?

ЭММА. Не знаю.

СЮЗАННА. В то благословенное время, когда здесь была его жена...

ЭММА. Кому вы это говорите! Мы так сожалеем о ее отсутствии!

БАЛИНТ. Она его сдерживала.

СЮЗАННА. Она его сдерживала.

ЭММА. С тех пор, как он предоставлен сам себе, он стал просто как пиявка.

СЮЗАННА. Он вас боготворит.

ЭММА. Он меня боготворит.

БАЛИНТ. Это ваша вина.

ЭММА. Как это, моя вина?

БАЛИНТ. Вы сумели быть с ним любезной.

СЮЗАННА. Он прав. Нельзя боготворить, если нет поощрения.

ЭММА. Он по любому поводу уж такой всезнайка, всезнайка, до умопомрачения!...

БАЛИНТ. Бедняга.

СЮЗАННА. Нет, только не жалейте его.

БАЛИНТ. Я и не жалею, но в его попытках завязать диалог я вижу что-то патетическое.

СЮЗАННА. В попытках? Да он нас заговаривает!

БАЛИНТ. Против воли. Когда он буквально "втирается" в разговор, он уже и не знает, что бы такое сделать, чтобы только в нем остаться. Он боится, что его вытолкнут, как только он перестанет говорить.

ЭММА. Он неистощим. Если бы я его не услала относить мяч, он все еще бы объяснял нам, как производятся сетки для ограды. Вы обратили внимание, как он морщит лоб, как весь он морщится? Мне так и хочется сказать ему, зачем вы так себя старите, зачем приближаете свою смерть, произнося столь незначительные вещи?... Редко мне доводилось встречать столь скучного человека, Бог знает, как это люди позволяют себе быть такими скучными.

БАЛИНТ. Его жена тоже смертельно скучная особа.

ЭММА. Смертельно!

СЮЗАННА. Да, но как вы справедливо выразились, она его сдерживала.

ЭММА. Они друг друга сдерживали.

СЮЗАННА. ...Ну что, вы навели порядок в этой местности, господин Бленск?