Александр Островский - Доходное место

Кукушкина. Холостой не может завести хозяйства у себя, об доме не заботится, ходит по трактирам.

Юсов. Да ведь и мы ходим-с… отдохновение от трудов…

Кукушкина. Ах, Аким Акимыч, большая разница. Вы пойдете, когда вас позовут, захотят вас угостить, уважение свое показать вам, а на свои вы ведь уж не пойдете.

Юсов. Как можно, нет-с, не пойду.

Кукушкина. Теперь возьмите: холостого человека проситель за какое-нибудь дело позовет в трактир, угостит обедом, да и все тут. Денег истратят много, а пользы ни на грош. А женатый-то, Аким Акимыч, скажет просителю: на что мне твои обеды, я пойду лучше с женою пообедаю, семейным образом, тихо, в своем угле, а ты мне дай чистыми. Да деньги-то принесет. Так оно две выгоды: и трезвый придет да и с деньгами… Который вы год женаты?

Юсов. Сорок третий год-с…

Кукушкина. Скажите! А как вы молоды на лицо!

Юсов. Регулярность в жизни… банки вчера ставил.

Кукушкина. Здоровому все здорово, особенно когда человек душой покоен, живет в довольстве.

Юсов. Я вам доложу, какая игра природы бывает.. с человеком… из бедности и в богатство. Меня, сударыня, – давно уж это было – привели в присутствие в затрапезном халатишке, только что грамоте знал – читать да писать… Сидят, вижу, все люди пожилые, важные, сердитые, тогда брились-то не часто, так оно еще больше важности придает. Страх на меня напал, слова выговорить не мог. Года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья, и сидел-то я не у стола, не на стуле, а у окошка на связке бумаг, и писал-то я не из чернилицы, а из старой помадной банки. А вот вышел в люди. Конечно, все это не от нас… свыше… знать, уж так надобно было мне быть человеком и занимать важный пост. Иногда думаем с женой: за что так нас Бог взыскал своей милостью? На все судьба… и добрые дела нужно делать… помогать неимущим. Да-с, имею теперь три домика, хоть далеко, да мне это не мешает; лошадок держу четверню. Оно подальше-то лучше: и земли побольше, и не так шумно, да и разговору, меньше, пересуду.

Кукушкина. Да, конечно. Садик, чай, имеете при домах-то?

Юсов. Как же-с. В летний зной прохлада и отдохновение членам. А гордости во мне нет-с. Гордость ослепляет… Мне хоть мужик… я с ним, как с своим братом… все ровно, ближний… По службе нельзя… особенно верхоглядов не люблю, нынешних образованных-то. С этими строг и взыскателен. Возмечтали очень. Предрассудкам этим я не верю, будто ученые с неба звезды хватают. Видал я их: не лучше нас, грешных, да и к службе не так внимательны. У меня правило – всячески их теснить для пользы службы… потому от них вред. Как-то, Фелисата Герасимовна, к простым людям больше сердце лежит. При нынешних строгостях случается с человеком несчастие, выгонят из уездного училища за неуспехи или из низших классов семинарии: как его не призреть? Он и так судьбой убит, всего он лишен, всем обижен. Да и люди-то выходят по нашему делу понятливее и подобострастнее, душа у них открытее. По христианскому долгу, выведешь такого человека в люди, он тебе всю жизнь благодарен: и в посаженые отцы зовет, и в кумовья зовет. Ну, и в будущем веке мзда… Вот Белогубов, ведь грамоты не знает, а я его люблю, Фелисата Герасимовна, как сына: в нем чувство есть. А признаться вам сказать, другой ваш жених… он ведь тоже под начальством у меня… Так я могу судить…

Кукушкина. Что же такое?

Юсов (делает серьезное лицо). Неблагонадежен.

Кукушкина. Отчего же? Ведь он не пьяница, не мот, к службе не ленив?

Юсов. Да-с. Но… (нюхает табак) неблагонадежен.

Кукушкина. Каким же образом, растолкуйте мне, батюшка, Аким Акимыч, ведь я мать.

Юсов. А вот, изволите ли видеть. Имеет такого человека родственником… Аристарх Владимирыч Вышневский.

Кукушкина. Знаю.

Юсов. Особа, уж можно сказать, особа.

Кукушкина. Знаю.

Юсов. А он оказывает непочтение.

Кукушкина. Знаю, знаю.

Юсов. Против начальства груб… высокомерие сверх границ… и даже такие мысли… развращает юношество… а особенно вольнодумство. Начальство должно строго смотреть.

Кукушкина. Знаю.

Юсов. А коли знаете, так сами можете рассудить. Какие времена пришли, Фелисата Герасимовна, житья нет! А от кого? От дряни, от мальчишек. Сотнями выпускают их; заполонят нас совсем.

Кукушкина. Эх, Аким Акимыч, женится – переменится. А не знать всего этого я не могла, я не такая мать, без оглядки ничего не сделаю. У меня такое правило: как только повадился к нам молодой человек, так и пошлю кого-нибудь узнать про него всю подноготную или сама от сторонних людей разведаю. Все эти глупости в нем, по-моему, происходят от холостой жизни. Вот как женится, да мы на него насядем, так и с дядей помирится, и служить будет хорошо.

Юсов. Он переменится, и начальство к нему переменится… (Помолчав.) Нет прежних чиновников, Фелисата Герасимовна! Упадает чиновничество. Духу того нет. А какая жизнь была, Фелисата Герасимовна, рай просто! Умирать не надо. Купались, просто купались, Фелисата Герасимовна. Прежние-то чиновники были орлы, орлы, а теперь молодежь, верхогляды, пустота какая-то.

Жадов входит.

Те же и Жадов.

Кукушкина. Милости просим, Василий Николаич, милости просим. Полина совсем стосковалась об вас. Все глаза проглядела, то к тому окошку подбежит, то к другому. Уж так любить, так любить!.. Я, право, и не видывала. Счастливы вы, Василий Николаич. За что вас так любят-то, скажите вы мне?

Жадов. Извините, Фелисата Герасимовна, я опоздал немного. Ах, Аким Акимыч! (Кланяется.) Вы каким образом?

Кукушкина. Аким Акимыч так добры, так пекутся о своих чиновниках… я уж и не знаю, как быть им благодарною. Сами потрудились приехать, познакомиться.

Жадов (Юсову). Благодарю вас. А впрочем, напрасно беспокоились.

Юсов. Я, Фелисата Герасимовна, больше для Белогубова. Родных у него нет, я ему вместо отца…

Кукушкина. Уж не говорите, Аким Акимыч, вы сами семейный человек, и я сейчас увидела, что вы стараетесь молодых людей всячески поощрять к семейной жизни. Я сама того же мнения, Аким Акимыч. (К Жадову.) Вы себе представить не можете, Василий Николаич, как я страдаю, когда вижу, что два влюбленных сердца разделяют какие-нибудь препятствия. Когда читаешь роман, видишь, как обстоятельства запрещают влюбленным видеться, или родители не согласны, или состояние не позволяет, – как страдаешь в эту минуту. Я плачу, просто плачу! И как жестоки бывают иногда родители, которые не хотят уважить чувства своих детей. Некоторые даже умирают от любви по этому случаю. Но когда видишь, что все идет к благополучной развязке, все препятствия уничтожаются, (восторженно) любовь торжествует и молодые люди соединяются законным браком, как сладко становится на душе. Так даже нега какая-то по всем членам.

Полина входит.

Полина. Пожалуйте, чай готов. (Увидав Жадова.) Василий Николаич! Не стыдно ли заставлять так страдать? Я ждала, ждала вас.

Жадов (целует руку). Виноват.

Кукушкина. Поди, дитя мое, поцелуй меня.

Полина (Жадову). Пойдемте.

Кукушкина. Пойдемте, Аким Акимыч!

Уходят. Белогубов и Юлинька входят с чашками в руках.

Белогубов и Юлинька.

Юлинька. Как я вижу, вы всё меня обманываете.

Белогубов. Как же я смею вас обманывать-с? С чем это сообразно?

Садятся.

Юлинька. Мужчинам верить ни в чем нельзя, решительно ни в чем.

Белогубов. Отчего же такая критика на мужчин?

Юлинька. Какая же критика, когда это истинная правда?

Белогубов. Не может быть-с. Это один разговор; мужчины обыкновенно комплименты говорят, а барышни им не верят, говорят, что мужчины обманщики.

Юлинька. Вы все знаете. Вы, должно быть, сами очень много комплиментов говорили в своей жизни.

Белогубов. Мне некому было, да и не умею-с. Вам известно, что я недавно стал вхож в дом-с, а прежде этого и знакомства никакого не имел.

Юлинька. И вы никого не обманывали?

Белогубов. Насчет чего вы спрашиваете?

Юлинька. Не говорите. Я вам ни одного слова верю. (Отворачивается.)

Белогубов. Да за что же-с? Это даже обидно.

Юлинька. Кажется, можете понять.