Людмила Улицкая - Русское варенье (сборник)

Антонина. Как лег, сразу и уснул.

Дуся. Что Марья там?

Антонина. Ругается. Говорит, холодно в сарае.

Дуся. В аду будет гореть, этот холод вспоминать. Зипун ей отнеси. (Антонина снимает зипун с крюка.) И в дом пусть не заходит. Нечего в доме плевать. Грех какой! Не носи зипун. Пусть поморозится. И крюк на сарай наложи. А зипун у кладбища на березу повесь.

Антонина. Чего повесить? Зипун?

Дуся. Говорят тебе, повесь зипун на дерево, на березу повесь возле кладбища, за церковью. Бестолковые какие!

Антонина уходит.

Дуся. Настя! Антонина! Марья! Воды испить никто не подаст… (Плачет, вынимает из постели кукол, раскладывает.) Бедная Дусенька, больная, и никто не пожалеет. Только одни вы, мои деточки, мои доченьки, да Царица Небесная пожалеет! Чего ни попрошу, Она все для меня делает. Говорю Ей: попроси Сына своего, пусть накажет нечестивцев, и наказует. А хожалки меня не слушают. Нет… Сиротами без меня будете. А и нет, а и вас с собой заберу… Антонина! Как провалились все.

За оградой кладбища свежий холм, на котором лежит Маня Горелая. Она в кофте, в юбке, грудь обвязана платком.

Маня (начинает заплачку). На кого ты меня покинул, родненький, на кого оставил? Кто теперя меня обогреет, кто приголубит? Уж как жили мы с тобой душа в душу, голубчик мой! Словом не с кем без тебя перемолвиться… (Деловито встает, ломает два молодых деревца, связывает их крестом, ставит этот крест на могилу, опускается перед ним на колени. Входит Антонина, выбирает маленькую березку, вешает на нее зипун и уходит.) Ох, всему срок подходит, и тебе подошел, и мне подойдет. Вышел весь, помер, горемычный… Сколько годов мы с тобой прожили, сколько дорог оттоптали. Ото всего оборонял меня, сердечный… Вперед ты, и я за тобою… (Встряхивается, встает, отирает слезы.) И ладно. И будет. (Отходит от могилы, приплясывает и присвистывает.) На могиле нищий дрищет… (Делает круг, замечает зипун на березе.) Е-бе-на мать… А вот и новый зипун мне Бог послал! Хорошенький ты мой! Новенький. Да красивый! Да петли красные! А пуговки, пуговки-то! (Снимает с дерева, вертит, гладит, накидывает на голову, расправляет.) Старый схоронила, и новый явился! (Надевает, крутится, бьет босыми ногами оземь, пускается в пляс.)

У Дуси. Антонина возле нее поет псалмы.

Дуся. Помолчи-ка. Чтой-то мне слышится, идут на нас.

Антонина. Кто идет, матушка?

Дуся. Кто, кто… С рогом кто… По нашу душу. А где мои деточки? (Роется в постели, достает кукол.) Ты читай, читай! Свое дело знай… (Стук в дверь.) Не отворяй. Погоди. (Снова роется в одеялах, достает из тряпья бутылку с водой, крестится, кропит вокруг себя и куда может достать. Стук сильнее.) Погоди, дочка, погоди, головку преклони. (Крестит Антонину.) С нами Крестная Сила! Отворяй. (Дверь сотрясается от стука. Антонина открывает. В дверях – Рогов. Высокий, ладный, в военной форме. С порога бросается перед Дусей на колени.)

Рогов. Матушка, Дусенька, здравствуй! Пришел тебе поклониться, угоднице и чудотворице. Ай не признала?

Дуся приободряется, поправляет цветочек в фате, раздумывает.

Дуся (скорее всего, польщена). Ирины Федоровны сын старшой. А-а… пришел, значит.

Рогов. Чтой-то набздено очень. Дух зело крепок. Узнала меня… А может, ожидала? Нас по деревне пацанов много гоняло, а Дуся-то у нас одна, мы-то все Дусю знали, повсеместно известная Дуся… Мне люди говорили, ты на меня серчаешь? Погоди. Я с угощением… (Встает с колен, шарит по карманам шинели.)

Со двора раздается вопль: «Пусти! Пусти меня!»

Дуся. Пусть Марья войдет.

Рогов. А зачем ей? Подождет твоя Марья. Мы земляки, столько годов не виделись. Нам потолковать надо. Пусть во дворе побудет. Я там при дверях солдатика поставил, чтоб не мешали поговорить-то. Народ, сама знаешь, какой: и лезут, и лезут. Ни днем, ни ночью покою не дадут. (Вынимает бутылку самогону, еду в тряпице. Ставит все возле Дуси.)

Дуся (машет рукой). Убери, убери!

Рогов. Да зачем убирать? Мы сядем рядком, выпьем по рюмочке, закусим. Ты чего надулась-то? Может, пост какой?

Антонина. Да она от юности своей мяса не ест, а зелья твоего и сроду в рот не брала.

Рогов. Надо будет – возьмет. Не то еще возьмет. Стаканы-то принеси. А скажи мне, матушка Дуся, что это такое ты на моих ребят навела? А?

Дуся. Про чтой-то ты говоришь?

Рогов. А ты забыла? Запамятовала, значит…

Дуся. Это что… когда было…

Рогов. Давно, недавно… Что натворила над ними?

Дуся. Что – Дуся? Дуся – ничто. А их Господь Бог покарал.

Рогов. Нет никакого бога. Да если б он был, он бы разве меня потерпел?

Дуся. Антонина! Ниночка потерялась. Где Ниночка моя? (Антонина поднимает с полу упавшую куклу, Дуся раскладывает кукол рядком на одеяле.) Ниночка, Иванушка, Катенька, Егорушка… вот он…

Рогов (наливает в два стакана). А это Дусе. Смотри, бабушка, а все в куклы играешь.

Дуся. Доченьки мои…

Рогов. Какие доченьки? От тебя жених сбежал или нет?

Дуся. Сбежал, сбежал. Прибежит обратно, куда ему деваться?

Входит Сидоренко.

Сидоренко. Товарищ Рогов, там в сарае старуха сидит. А под кормушкой шинель красноармейскую и гимнастерку нашли, вот что обнаружилось. И эт-та… меду два бочонка малых, и в сундуке холст штуками старого деланья, а в другом – крупа, все малыми мерами, в мешочках, и пшено, и гречка, и горох есть.

Рогов (выпивает). Шинель… интересное дело… Что же это, Дуся, у тебя за хожалки, в шинелях ходят… Чудеса… Вы там во дворе хорошо поищите, а мы здесь посидим, поговорим пока. (Подходит к киоту, рассматривает.) Смотри, какое у тебя имущество. Ризка-то серебряная?

Дуся. Руками не тронь.

Рогов. Не буду, не буду! Как можно? Все понял – святое. (Роется за пазухой, вынимает маленького щенка.) Ну, чего скулишь, дурачок?

Дуся. Ой, сколько же терпеть-то, Господи? В дом ко мне собаку поганую принес, басурманское отродье! Неси ее отседова!

Рогов. Да ты посмотри, маленький какой. Жрать хочет. Я вчера иду, чуть не раздавил его. Вишь, прибился. Пропадет. (Ставит щенка на стол. Дает ему кусочек мяса.) Еще не научился мяса есть. Научим. Иначе пропадет.

Дуся (закрывает лицо руками). Весь дом мой опоганили. Как же я теперя тут жить буду?

Рогов. А ты еще долго жить собираешься?

Дуся (выпрямляется, ставит палец себе на середину лба). Вот тута! Вот тута у тебя дыра будет. Трех лет не пройдет. Все. Антонина! (Снимает с себя фату, распускает жидкую косицу.) Поищи-ка вот. Да с гребешком, с гребешком ищи. (Антонина начинает искать вшей, продолжая читать псалмы.)

Рогов. Вишь, Жучка, они вшивые, нас с тобой не любят. Говорят, мы им дом опоганили.

Семенов (входя). Товарищ Рогов, старуха прям как сумасшедшая, рвется сюда, в дом просится. Говорит, я тут живу.

Рогов. Ну, веди ее сюда, коли ей так хочется.

Врывается Марья с криком.

Марья. Полный сатана! Красноармейц твой дурак, сам дурак, сатана! (Слов у нее не хватает, она размахивает кулаками, кидается на Рогова.)

Дуся. Марья! (Та замолкает.)

Рогов (Антонине). Хватит тебе каноношить. Давайте разбираться. Чей дом?

Дуся. Дом мой, Авдотьи Ивановны Кисловой. И все. Больше слова тебе не скажу.

Рогов. Беда какая, не хочет она с нами, Жучка, знаться. Ну и не надо. А ты, говоришь, с ней живешь?

Антонина. Семь годов живу с Авдотьей Ивановной, хожу за ней.

Рогов. Звать как?

Антонина. Мещанка города Езельска Сытина Антонина Митрофановна.

Рогов. Монашка?

Антонина. Рясофорная.

Рогов. Толковая мамаша. (Марье.) А ты кто?

Марья молчит. Антонина обирает вшей с Дусиной головы.

Рогов. Дуся, эта бабка тоже за тобой ходит? (Дуся молчит, Марья тоже.) Ты живешь здесь? Чего ты в сарае делала?

Марья. Срала делала!