Альбер Камю - Калигула

Цезония (продолжает). "Осыпь нас дарами своими, освети наши лица огнем твоей жестокости и ненависти, беспристрастной до конца; открой глазам нашим твои руки, полные цветов и трупов…"

Патриции. "…твои руки, полные цветов и трупов…"

Цезония. "Прими блудных твоих сынов, раствори им двери в приют, лишенный твоей безграничной, мучительной любви. Даруй нам твою страсть, не ведающую предмета страсти, мучение, лишенное причины, и радость, у которой нет будущего…"

Патриции. "…и радость, у которой нет будущего…"

Цезония (очень громко). Ты – беспредельная и пылающая, бесчеловечная, но такая земная! Напои нас вином Равенства и насыть нас навеки в твоем черном, соленом сердце".

Патриции. "…напои нас вином Равенства и насыть нас навеки в твоем черном, соленом сердце".

Калигула, хранивший молчание все время молитвы, после ее завершения насмешливо фыркает и говорит звучным голосом:

Калигула. Хорошо, дети мои; ваша просьба будет исполнена.

Усаживается на пьедестал по-турецки. Один за другим Патриции становятся на колени, кладут оболы и, прежде чем уйти, выстраиваются в ряд, справа от помоста. Последний от волнения забывает положить обол и хочет отойти. Однако Калигула вскакивает на ноги.

Калигула. Ну-ка, ну-ка! Поди сюда, мой мальчик. Обожать – хорошо, но обогащать – еще лучше. Спасибо. Вот так – хорошо. Если бы у богов не было других богатств кроме любви смертных, они были бы такими же бедными, как бедный Калигула. А теперь, господа, вы можете идти и рассказать в Городе об удивительном чуде, свидетелями которого вам посчастливилось быть. Вы видели Венеру – воистину видели! – своими собственными глазами. И Венера разговаривала с вами. Идите, господа.

Патриции собираются уйти.

Минутку! Выходите левым коридором. В правом поставлена охрана, которой велено вас убить.

Патриции, толкаясь, устремляются к выходу. Рабы и музыканты исчезают.

Геликон грозит пальцем Сципион у.

Геликон. Ты все еще строишь из себя анархиста, Сципион.

Сципион (Калигуле). Ты богохульствовал, Кай.

Геликон. Что бы это такое значило, а?

Сципион. Ты хочешь изгадить небо после того, как залил кровью землю.

Геликон. Этот юноша любит красивые слова. (Ложится на диван. )

Цезония (очень спокойно). Как у тебя со здоровьем, мой мальчик? Нынче в Риме умирают и за менее пылкие речи.

Сципион. Я решил говорить правду Каю.

Цезония. Гляди, Калигула, в твоей империи вряд ли отыщется еще одна столь высокоморальная личность.

Калигула (заинтересованно). Так ты действительно веришь в богов, Сципион?

Сципион. Нет.

Калигула. Тогда я не понимаю, с чего это ты так рьяно взялся обличать богохульство.

Сципион. Я могу отрицать что-либо, но не считаю необходимым очернять или лишать других права верить.

Калигула. Весьма непритязательно. Вот она – истинная скромность. Я восхищаюсь тобой, Сципион, и, как ты знаешь, завидую тебе: скромность единственное, чего во мне никогда не будет.

Сципион. Не мне ты завидуешь – богам.

Калигула. Хочешь, я открою тебе главный секрет моего правления? Все, в чем можно меня упрекнуть на сегодняшний день, – так это то, что я добился кое-какого прогресса в деле могущества и свободы. Человека, который любит власть, несколько раздражает соперничество богов. И потому я упразднил их. Я доказал этим призрачным богам, что человек сильной воли безо всякого труда может справиться с их нелепым ремеслом.

Сципион. Это богохульство, Кай.

Калигула. Нет, Сципион, трезвый взгляд на вещи. Я понял, что есть единственный способ сравниться с богами – стать таким же жестоким, как они.

Сципион. Стать тираном, Кай?

Калигула. Что такое тиран?

Сципион. Слепая душа.

Калигула. Ты не прав, Сципион. Тиран – тот, кто приносит народы в жертву своим желаниям и идеям. У меня нет идей, и мне больше нечего желать – ни власти, ни почестей. И если я пользуюсь властью, то лишь ради компенсации.

Сципион. Компенсации чего?

Калигула. Глупости и ненависти богов.

Сципион. Ненависть не компенсируется ненавистью. Властью вопроса не решишь. И я знаю единственное средство уничтожить вражду в этом мире.

Калигула. И что это за средство?

Сципион. Нищета.

Калигула (поглаживая ступни ног). Нужно будет испытать и этот способ.

Сципион. Пока ты собираешься, вокруг тебя умирает множество людей.

Калигула. На самом деле, не так уж много, Сципион. Знаешь, от скольких войн я отказался?

Сципион. Нет.

Калигула. От трех. И знаешь почему?

Сципион. Потому что тебе плевать на величие Рима.

Калигула. Нет. Потому что я ценю человеческую жизнь.

Сципион. Ты смеешься надо мной, Кай.

Калигула. Или, по крайней мере, я ставлю ее выше, чем идеал завоевания. Но правда и то, что не выше, чем собственную жизнь. И мне легко убивать потому, что мне легко умереть. Нет, чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что я – не тиран.

Сципион. Какая разница! Нам это стоит столько же, как если бы ты им был.

Калигула (нетерпеливо). Если бы ты взялся подсчитать, ты убедился бы, что и самое незначительное военное предприятие рассудительного тирана обошлось бы вам в тысячу раз дороже, чем капризы моей фантазии.

Сципион. По крайней мере, это было бы разумно и, главное, понятно.

Калигула. Судьбу нельзя понять – поэтому я творю судьбу. Я принял личину богов, глупую и непостижимую. И только что твои товарищи учились обожать ее.

Сципион. И это тоже богохульство, Кай.

Калигула. Нет, Сципион, это драматическое искусство. Ошибка всех этих людей в том, что они недооценивают силу театра. Иначе они знали бы, что любому человеку позволено разыграть небесную трагедию и стать богом. Для этого достаточно ожесточить сердце.

Сципион. Может быть это и так, Кай. Но если это правда, то ты сделал первый шаг к тому, чтобы однажды легионы очеловеченных богов восстали вокруг тебя, беспощадные, как и ты, и в один миг потопили в крови твое божество.

Цезония. Сципион!

Калигула (жестко, с расстановкой). Помолчи, Цезония! Сципион, ты сам не знаешь, как хорошо ты сказал. Я с трудом представляю себе день, о котором ты говоришь. Но несколько раз я видел его во сне. И на всех лицах, которые подступали ко мне из глубины горькой ночи, в их чертах, искаженных ненавистью и злобой, я с восторгом узнавал единственного бога, которого я признаю в этом мире: подлого и трусливого, как человеческое сердце. (Раздраженно. ) А теперь убирайся. Ты сказал слишком много. (Меняя тон. ) Мне еще нужно выкрасить ногти на ногах: вещь совершенно неотложная.

Все выходят, кроме Геликона, который расхаживает вокруг Калигулы, наблюдая, как тот красит ногти.

Калигула. Геликон!

Геликон. Что?

Калигула. Твоя работа продвигается?

Геликон. Какая работа?

Калигула. Ну какая!. . Луна.

Геликон. Продвигается. Тут вопрос терпения. Но я хотел бы поговорить с тобой.

Калигула. Может быть, терпения у меня бы и хватило. Но у меня мало времени. Нужно действовать быстро, Геликон.

Геликон. Я уже говорил тебе, я буду стараться изо всех сил. Но прежде мне нужно сообщить тебе важные вещи.

Калигула (словно не слыша его). Знаешь, что я ее уже имел.

Геликон. Кого?

Калигула. Луну.

Геликон. Да, конечно. Но знаешь ли ты, что против тебя составляют заговор?

Калигула. И все же я ее имел. Правда, всего два или три раза. Но, как бы там ни было – я имел ее.

Геликон. Я уже давно пытаюсь поговорить с тобой.

Калигула. Это было прошлым летом. После того, как я смотрел на нее и сжимал в объятиях в колоннаде сада, она все поняла.

Геликон. Прекратим эту игру, Кай. Мой долг говорить с тобой, даже если ты не хочешь меня слушать. Тем хуже, если ты не слышишь.

Калигула (по-прежнему занятый окраской ногтей). Этот лак никуда не годится. Что касается луны, то это произошло ночью, в августе. (Геликон оборачивается с досадой и замолкает, неподвижно стоя перед Калигулой. ) Я уже лег. Она менялась. Вначале она была у горизонта, вся в крови. Потом стала подниматься все быстрей и легче. И чем выше подымалась она, тем становилась светлее. Она была подобна озеру молочной воды посреди ночи, полной дрожания звезд. И тут она предстала передо мной – пылкая, нежная и голая. Она достигла порога комнаты и медленно и уверенно приблизилась к моей кровати, затопив меня улыбкой своего сияния… Решительно, этот лак никуда не годится! Но ты видишь, Геликон: я могу сказать не хвастаясь, что владел ею.