Виктор Лихачев - И матерь их Софья

Войтюк. Но почему? Прокофьев. Ира, для меня важнее то, что ты и Петя свои подписи не поставили. Войтюк. Да о чем ты говоришь? Если хочешь знать, меня все это время совесть мучила.

Прокофьев. Это еще почему? Войтюк. Ну, как же? Не уведи я тогда Петю, - он ведь еще хотел хересу выпить, ничего бы и не случилось. Не сел бы ты тогда на этот треклятый мотоцикл. Прокофьев. Что проку ворошить прошлое, Ирина Леонидовна? Не надо себя корить. Поверь, цепочка под названием "если бы", которая выстроилась в тот вечер, была очень длинной... (После паузы). А вам с Петей я благодарен: за посылки, за то, что сына Николаем назвали, а меня в крестные отцы записали, зато, что все эти пятнадцать лет чувствовал, что есть на свете люди, которым я дорог таким, какой я есть.

Войтюк. (Смущенно). Коля, вот обживешься, увидишь, таких людей очень много. Прокофьев. Так уж и очень?

Войтюк. Но они же есть! Ты в курсе, что "Грозу" мы так ни разу и не сыграли? Прокофьев. Что, и премьеры не было?

Войтюк. Сначала мы решили сыграть, чтобы тебя поддержать. И представляешь, что они тогда сделали?

Прокофьев. Они - это кто? Войтюк. Портнов и компания выпустили афиши, в которых режиссером Смирнова объявили. Представляешь?

Прокофьев. Неужели из-за такого пустяка играть не стали? Войтюк. Для нас это не было пустяком, Коля... Евграфыч даже говорил, что наш спектакль надо заносить в книгу рекордов Гиннеса: его вроде и поставили, а никто не видел.

Прокофьев. Евграфыч жив? Войтюк. Жив, курилка.

Прокофьев. И все над своим эликсиром колдует? Войтюк. Говорит, ждать недолго осталось... Нет, Прокофьев, твои актеры все молодцами оказались. Ну, почти все.

Прокофьев. Ира, опять людей на овец и козлищ делишь? Не надо этого делать. Никого не осудишь - спать будешь спокойнее. Войтюк. При чем здесь осуждение? Я тебя не понимаю. Ведь есть очевидные вещи. Если человек подлец - то он подлец. Возьмем того же Ильина. Прокофьев. А вот его не надо.

Войтюк. А почему? Он сейчас в Москве живет, бизнесмен известный - по телевизору их семью каждый месяц показывают - то его, то Томку. Она ведь у нас народная актриса. Слышал, наверное?

Прокофьев. Слышал. Войтюк. (Будто вспомнив что-то). А ведь ты все верно тогда угадал. Лазукина народная, Шилова - завроно. Да, о чем я говорила? Прокофьев. Слушай, мне пора - на работу идти надо. Войтюк. Как - на работу? Когда ты успел?

Прокофьев. Так я уже неделю в городе. Взял два участка неподалеку от дома, буду теперь их подметать. А по ночам подрядился детский садик сторожить. Войтюк. А как же школа?

Прокофьев. Школа? Родная, я первым делом - в милицию на учет встал. Неужели, ты думаешь, меня Галина возьмет учителем? Если позволишь сторожем поработать - буду и этому рад.

Войтюк. Ты что такое говоришь! Да я до самого верха дойду... Прокофьев. До Портнова, нынешнего вашего мэра? Не знаю, сломался аз грешный или нет, но я сейчас рассмеюсь.

Войтюк. Ты прав... (Звенит звонок). Коля, у меня урок сейчас. Я отменю его. Пошли в учительскую, потом в буфет.

Прокофьев. Нет, нет, мне правда пора. Войтюк. К нам когда зайдешь? Давай, сегодня. Прокофьев. Не возражаю: обо всем и поговорим. Войтюк. А что будешь пить - человек традиции? Прокофьев. Самогонку.

Войтюк. Будет. Свойская. Прокофьев. Ирка, ты меня совсем заболтала. Я ведь книги по истории принес. Мне они ни к чему. Возьмите.

Войтюк. Спасибо, с радостью возьмем. Сейчас я позову Софью Викторовну... кстати, что же я раньше...

Прокофьев. Что раньше? Войтюк. Ничего, сюрприз это. (Кричит в дверь). Кто-нибудь, позовите Софью Викторовну. (Прокофьеву). Сейчас придет. Интересно, узнаешь ты ее или нет. Прокофьев. Ты даже не ураган, ты - торнадо. Войтюк. Слушай, я же тебе про Ильина рассказывала. Прокофьев. Господи!

Войтюк. Нет, ты послушай, толстовец. Прокофьев. Какой я толстовец? Просто хочу ночью спокойно спать. Войтюк. Так вот, он единственный из всего нашего театра, кто подписался тогда за высшую меру для тебя.

Прокофьев. (Удивленно смотрит на Войтюк). Ты... ничего не путаешь? Войтюк. Моя мать на консервном заводе работала, вместе с Ильиным. У них тоже подписи собирали. Она сама видела, как этот... подпись свою ставил. Прокофьев. Может, он не понял, что подписывает. Впрочем, какое это имеет сейчас значение. Бог ему судья...

Заходит Софья Викторовна. Софья. Можно? Ирина Леонидовна, на ковер вызывали? Войтюк. (Подходит к девушке, берет ее за плечи). Вот это наша Софья Викторовна. Преподаватель истории.

Прокофьев. Приятно. Очень. То есть, очень приятно. Войтюк. Правда красавица?

Софья. Ирина Леонидовна... Войтюк. Николай Михайлович, вам эта девушка никого не напоминает? (Подражая интонации Прокофьева) : "А чья это маленькая девочка там за сценой сидит?" Прокофьев. Не может быть!

Войтюк. Может, Прокофьев, может. Софья Лазукина - собственной персоной. Младшая сестра нашей одуевской гордости. (Девушка покраснела). Не сердись, не сердись, золотце мое, я любя. Кстати, Николай Михайлович, в последние годы Софья Викторовна очень много общалась с Верой Ивановной. Я бы даже сказала, они дружили.

Прокофьев. Я себя чувствую подросшим Маугли, который вернулся к людям. Каждое мгновение - открытие. От одних - жить не хочется, а от других на сердце теплее становится... Как красиво сказал.

Войтюк. Значит, смущен. Коля, я, наверное, зря тебе про Ильина сказала. Софья. Извините, а что вы сказали?

Войтюк. Я забыла, что он твой родственник... Так, вспомнили кое-что. Прокофьев. Пойду я. Говорят, большие люди в Одуев приезжают, поэтому аврал по уборке улиц объявили. Книги посмотрите, Софья Викторовна, может что-нибудь сгодится. А за сумками я в другой раз зайду. Софья. Спасибо вам, Николай Михайлович. До свидания. Прокофьев. До свидания.

Войтюк. Так мы договорились о вечере? Прокофьев. Конечно. (Направляется к двери). Войтюк. Коля...

Прокофьев. Цунами. Войтюк. (Подходя к Софье и вновь обнимая ее за плечи). Ты не прав. Прокофьев. В смысле?

Войтюк. Ты не можешь быть Маугли. Знаешь, почему? Прокофьев. Почему?

Войтюк. Ты никуда от нас не уходил, Коля. Прокофьев. Интересная мысль. Вечером обсудим. (Уходит).

Картина вторая.

Городской сквер. На скамейке сидит человек. Это Евграфыч. Слышны голоса: "Скоро приедут". "Посторонись". Чувствуется суматоха. С ней контрастирует Евграфыч, мечтательно смотрящий куда-то вдаль.

Евграфыч. Как говорил мой Кулигин, "какая красота в природе разлита". Вот смотри, что получается: приезжает к нам в Одуев какая-нибудь делегация, куда ее везут? Правильно, сюда везут, в городской сквер. А что еще показывать? От старой крепости только фундамент остался, вечный огонь теперь не горит - газа нету. Вот и везут гостей сюда, к дубу, который еще Ивана Грозного видел. Сила, красотища, вечность. Сколько раз я видел: приходят сюда и немцы, и японцы, и американцы всякие, им что-то объясняют, они что-то на своем басурманском наречии лопочут, а только на дуб посмотрят - и замолкают. И впрямь, чего тут объяснять. Эх, жаль, что я так поздно на свет появился. По всей Руси такие дубы стояли. А сейчас... (Машет рукой). Вон, сколько мусора под дубом раскидано. Ну, если нравится здесь пить, так хоть уберите. Завтра же опять придете, неужели в свинарнике приятно сидеть... Эх, люди! В природе красота разлилась, а от вас она куда ушла? Появляется человек с метлой. Это Прокофьев. Он подметает мусор и поет. Чем ближе Прокофьев приближается к Евграфычу, тем четче слышны слова песни: Моя метла, в лесу росла,

Росла в лесу зеленом. Еще вчера она была

Березой или кленом. Евграфыч. А что, неплохо. Сам сочинил, мил человек? Прокофьев. Нет, это из старого фильма песня. "Город мастеров" называется. Евграфыч. Не смотрел. А о чем фильм?

Прокофьев. (Продолжая мести). В одном средневековом городе жили вольные люди. Но кончилась однажды их свобода, - покорила город черная сила. Злой герцог-горбун стал их повелителем.

Евграфыч. Покорились, значит? Прокофьев. А куда деваться? Впрочем, не все покорились. Жил в этом городе метельщик, тоже, кстати, горбун.

Евграфыч. Понял, они, наверное, братьями были. Только одного цыгане украли. Прокофьев. (Смеется). Нет. Хотя общее между ними, действительно, было: оба любили одну местную красавицу, которая ответила взаимностью метельщику. Вот герцога и бесило: почему нищего горбуна могут любить, а его, сильного да богатого - нет.

Евграфыч. Не понимал, выходит, что не в деньгах счастье. Прокофьев. Не понимал. Ну, а закончилось все хорошо. Метельщик поднимает восстание, герцога убивают, город вновь становится вольным. Евграфыч. А твой коллега, мил человек, женится на красавице... Детский выходит фильм, раз кругом одно счастье?

Прокофьев. (Тихо). Получается так. Только сначала метельщик тоже умирает: черная стрела ему в горб попадает. Все думали, что он умер, а он взял, да и ожил. И одна мудрая бабушка говорит: видно то не горб у него был... (Замолкает). Евграфыч. (Нетерпеливо). А что же?

Прокофьев. Крылья, Евграфыч, крылья. (Старик вздрагивает). До поры до времени сложенные.