Александр Островский - Том 5. Пьесы 1867-1870

Прикажи-ка нам, хозяин,
Поскакать, поплясать,
Поскакать, поплясать,
Про все городы сказать!
И про верхни городки,
И про низовые.

Максим! Максим!

Чего? Знакомый голос,
А никого не видно.

Я в землянке,
Поди ко мне.

Ты как сюда попал?

Пусти, скажу.

Тебя беречь велели.

Запрешь опять.

Ну, выходи на волю.

Рассказывай, потом опять в землянку
Запру тебя, сиди да утра жди.

Попался я казакам на дороге.

А грамоты?

У Троицы теперь.
Я отдал их старухам богомолкам,
Зачуявши погоню. Завтра утром
О грамотах сведут меня к допросу
И накрепко пытать хотят.

Что ж делать!
Не будь дурак, вперед не попадайся!
Садись опять в землянку, дожидайся
Судьбы своей.

Постой, я погадаю.

О чем, Максим?

Пустить тебя аль нет?

Да как пустить! А крестно целованье!

Толкуй еще! Уж за одно грешить,
Я утверждался крестным целованьем
Двоим царям служить: в Москве Василью,
А в Тушине Димитрию. Василья
Я обманул, а этот чем же лучше?
Тебя-то жаль, ты больно молод, парень,
И отпустить беда, спина в ответе,
А неравно и голову долой.
Поди садись в землянку, я опосле
Поворожу, пустить тебя аль нет.

Нельзя входить! Не велено!

Холоп,
С дороги прочь!

Не выходил из бани
Великий царь.

Пошел! Я царский гетман,
Когда входить к нему, я знаю сам.

Пришли мы рано, в бане царь московский.

Трудов ему довольно по утрам,
То молится, то в бане кости парит.
Вот мы с тобой всю ночь гуляли-пили,
А на ногах давно.

Ты, пан Сапега,
Не позабыл вчерашних разговоров?

Не позабыл.

Хоть мы и побратались
И саблями с тобою поменялись,
А в Тушине двоим героям тесно,
Соперников я не люблю, ты знаешь.
Ходынское и Пресненское поле
Прославлю я своим геройством; ты же
Ищи себе урочища другие
Для подвигов; Россия велика.

Уж я нашел. Не бойся, пан Рожинский,
Друг другу мы с тобой не помешаем.
Бери Москву, сажай царя на трон
И управляй Московским государством!
А я для вас возьму другие замки,
Восточные, и путь к богатой Волге
Очищу вам.

Великою помехой
Стоит гнездо монахов на дороге,
Как вороны из каменного гроба,
Они и днем и ночью стерегут
И разбивают царские разъезды,
И Шуйского обозы прикрывают.
Под рясами седые старики
Страшнее нам всей рати. Этот замок
Должны мы взять.

Не замок, а лукошко
Лубочное: я разорю его
И выгоню ворон. Мы, князь Рожинский,
Творим дела великие: мы царства
Обширные берем, на трон сажаем
Кого хотим, nostra armata manu
Id facimus[1]. Мы римляне, Рожинский;
Romani sumus.[2]

Что romani! Дрянь!
Мы лучше их! Однако, пан Сапега,
Вчерашний хмель гуляет в голове.
То у тебя, то у меня пиры;
Ты уезжай скорей, а то сопьемся.

Пируем мы сегодня у царицы,
Красавицы, моей богини.

Что-то
Не по нутру твоя богиня мне
И льстивая родня ее.

Сегодня
Последний пир, а завтра и в поход.
Насмотримся, как Юрий Мнишек будет
Перед царем хитрить и унижаться,
И дочери кивать, и знаки делать,
Чтобы была поласковее с мужем.
Ведь ласки дочери царю он продал
За триста тысяч, — выгодная сделка!
Послушаем, как царь устав церковный
И весь псалтырь читает наизусть,
И величает братом Сигизмунда.

Мне мочи нет, я слышать не могу!
Какой он брат ему! Такие речи
На Господа хула. У Сигизмунда
И конюхи его такого братства
Не захотят.

Тихонько! Здесь бояре!

Нам сказывал наш гетман, князь Рожинский,
Что Ян Сапега, староста Усвятский,
Покинуть нас желает?

Он для пользы
Твоей идет, великий государь,
Врагов твоих разить, громить твердыню
Противников твоих.

Ты, князь Рожинский,
Не так сказал. Идет громить Сапега
Великую святыню православных,
Святой оплот поборников Христовых,
Воздвигнутый отцом моим Иваном…
Мы, русские, святыню почитаем,

Изменникам святыня не защита.

Желаю я в таком великом деле
Своих бояр, природных русских, слышать
Совет прямой! Скажите мне, бояре,
Достойно ли московскому царю,
Блюстителю единой, православной,
Незыблемой и непорочной церкви,
Отдать свою святыню вековую
В разор и поруганье иноземцам?

Не видано у нас такое дело
Спокон веков.

Ты слышишь, князь Рожинский?

Не трогай Троицы Живоначальной
Монастыря святого! Не милует
Господень гнев за то. Побойся Бога,
Великий царь и государь Димитрий
Иванович.

Я слышу глас народа
В речах бояр моих. Народ московский
Заговорит, что я не чту святыни.