Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

– Кто этот человек, который смотрит на меня?

– Это не человек, – со спокойной усмешкой сказал Соломон. – Это ангел смерти, и, когда он приходит, он всегда приходит за кем-нибудь.

– Молю, молю тебя, – в торопливом испуге воскликнул приближенный. Почаруй своим волшебным перстнем и сделай так, чтоб я очутился в Индии.

Соломон кругообразно повернул свой перстень, и приближенный исчез, он очутился в Индии. Когда ангел смерти подошел к престолу вплоть, Соломон спросил его:

– Зачем ты здесь и почему ты так строго смотрел на моего слугу?

– Я здесь, – отвечал ангел Смерти, – потому, что, много прослышав о твоем великолепии, я хотел по пути взглянуть на тебя. А на слугу твоего я смотрел не строго. Я только дивился, как же это он здесь. Ибо свыше я получил повеление вынуть из него душу в Индии.

Не вода, не огонь, не гроза, не пропасть приближают к Белой Невесте, и не оружие, скованное рукою человека. И огонь, и гроза, и вода, и пропасть только сказали мне, что она есть.

Но не высота, обещавшая срыв, и не горою идущий грозовой океан, облекший меня всей своей властью, дали мне почувствовать, что она тут, рядом. Не единственное в своем волшебстве явление грома и молнии говорит мне о ней. Все это только показывает свежую красоту мироздания или, оборотившись враждебным чарованием, являет дрогнувший лик мира. Я чувствую Белую Невесту, когда один, в великой безглагольности глубокой ночи, я смотрю на Млечный Путь. Я знаю тогда, что она обворожительна, тихая освободительница, и все мне ясно. Она шепчет мне, что она не обманет, только она одна. Она уведет меня к новому, неиспытанному и к свежей встрече с теми, с которыми, хоть прощался, не успел проститься, потому что и нельзя прощаться с теми, с кем связан внутренней тайной любви, долженствующей снова привести любимых лицом к лицу.

Когда все спят, я смотрю на безграничность Млечной Дороги, я смотрю на родные звезды, раскинувшиеся дружными, светоносными водоворотами на север и на юг и на другие стороны света. Бестелесная рука нежным освежением ложится тогда на мой разгоряченный лоб, и я слышу явственно там, в звездной тишине моей души: «Я приду. Я не обману тебя. Но это я говорю тебе: живи».

1921

ЛИЦА ПЕРВОЙ КАРТИНЫ

Елена.

Юноша.

Золотистое утро Весны. Время – около полудня. Лес, покрытый нежной зеленью. Множество разных цветов, голубых, синих, золотистых, желтых. Слева, в глубине, обрывистый берег озера, которое виднеется за лесом уходящею вдаль зеркальностью.

Елена и Юноша, оба на утре своих дней, с красотою скорее апрельской, чем майской, веселые, смеющееся, проходят по лесной прогалине, образующей передний фон, наклоняются, срывают цветы, подбирают стебель к стеблю, бросают цветы, ищут новых садятся, снова встают, уходят, возвращаются, ускользающим взглядом смотрят друг на друга, но как будто все время видят не друг друга, а только весенний лес кругом и грезы собственного сердца.

Елена (с пучком фиалок в левой руке, между которыми есть один желтый цветок, говорит нараспев).

Юноша. Кто научил тебя этим словам?

Елена. Я не знаю. Сами пришли ко мне.

Юноша. Ты говоришь неправду.

Елена. А что такое правда?

Юноша. Ты знаешь сама.

Елена. Ты думаешь? Нет, не знаю. Да и ты не знаешь, хоть говоришь о ней.

Юноша. Солнце светит – это правда. Цветы цветут, – это правда. Я тебя люблю – это правда.

Елена. Солнце зайдет – где же тут правда? Цветы отцветут – где же тут правда? А слово «люблю» я не понимаю.

Юноша. Ты красива, Елена, ты красива как Мир. Я счастлив, когда я гляжу на тебя. Мне хочется глядеть еще и еще. Я хочу быть с тобой. Близко, рядом, всегда. Я не знаю ничего лучше тебя. Вот, что есть любовь.

Елена. Если так, то я все люблю. Мне хочется быть в лесу – он красивый. Я хочу глядеть на Небо – оно синее. Я хочу, чтобы лес кончался – на опушке его видны дали. Я люблю голубые цветы и ищу золотистых, воздушно-желтых. Я все люблю.

Юноша. А меня?

Елена. Ты умный и глупый.

Юноша. А меня?

Елена (шутливо). Немножко. Так, чуточку.

Юноша (грустно). Ты все смеешься надо мною.

Елена. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мне хорошо с тобой.

Юноша. Я хотел бы с тобой быть всегда. Не видеть ничего, кроме тебя.

Елена. Я не знаю ничего, что бывает всегда. Мне нравится, что все изменяется. Ты любишь яркие краски? Ах как я люблю их! Цветы и краски. И в радуге – все они, без счета. Но разве радуга – всегда? Ты же знаешь, как и я. Чтобы она засветилась на несколько минут, нужно, чтобы долго тянулись тучи, такие темные, и чтоб гром гремел, и чтобы молния сверкала, страшно так, и чтоб дождь шел. А потом – листы зеленые и цветы, голубые и желтые, нежные растения…

Юноша. Да, но кто ж тебе сказал эти слова?

Елена. Постой, я тебе расскажу. Когда я была совсем еще девочкой…

Юноша. А сколько тебе лет, Елена?

Елена. Право, какие ты смешные вопросы предлагаешь. Ты старше меня, а мне кажется, что ты маленький мальчик, которому нужно рассказать что-нибудь занимательное. «Сколько лет». Начинаю я жизнь каждый день, – каждый день умираю. Я не такая, как другие. Иногда мне кажется, что я жила всегда. Люди кругом меняются, плачут, страдают, смеются, болеют, умирают, – а я всегда одна и та же, и всегда в душе у меня ясно. Точно я гляжу на все через высокое окно. Или точно передо мною зеркало, и там, за спиной моей, тени приходят и уходят, а я гляжу в светлую-светлую зеркальную глубину. Как хорошо, как хрустально, и красиво, и ласково-холодно. Я молода как утро, и я душой своей – не умом, а душой – помню то, что было тысячи лет. (Замолкает).

Юноша. Говори, милая. Я слушаю тебя.

Елена. Когда я была совсем маленькой девочкой, я любила уходить одна из дому, и днем, когда солнце такое яркое и птицы поют среди ветвей, я ложилась в траву, на лесной опушке, закрывала глаза и видела новый мир, он был такой же, как этот, но только лучше. Небо глубже, трава зеленее, цветы нежнее и воздушнее. В мире, который я видела закрытыми глазами, не было ни одного резкого звука, и самые яркие краски не были тревожащими. Мне чудилось, будто с высокой горы беззвучно падали серебряные воды. Они упадали в озеро, в котором никогда не было волн. Светлая водная равнина, вольная, без конца спокойная.

Юноша. Как это, вон там?

Елена. Нет, то было лучше. В том нельзя было утонуть. По нему проходили какие-то призраки, они шли к далекому замку, который возвышался из серебряных вод, а он был золотистый и всходил до самой синевы. Когда я долго на него смотрела – так, душой, с закрытыми глазами – в этом замке раздавалась музыка. Тихая, красивая как Небо, далекая как вечерняя звезда. Я была в них, в этих радостных звонах, они окружали меня отовсюду, я была в них – и они во мне.

Юноша. Как странно изменяется твое лицо. Мне кажется, что я вижу тебя через прозрачную, недостижимую преграду.

Елена. Когда я так грезила на лесной опушке, ко мне наклонялись какие-то призрачные лица. Я видела блестящие зрачки, и мне казалось, я куда-то ухожу все дальше и дальше, все глубже. Я читала тайны душ. В моей душе возникали слова, и кто их говорил, не знаю. Кругом было молчание. А слова пели в моей душе.

Юноша. Ты так и узнала эти строки о цветке, что зовется золотым дождем?

Елена. Да, так. Близко-близко было от меня чье-то лицо. Я помню золотистые волосы, и светлые глаза, которые менялись. Они были как морская волна, голубовато-зеленые. Но когда лицо приближалось ко мне, они темнели. И они казались совсем черными, когда лицо совсем наклонялось ко мне. Он ничего мне – я говорю он, потому что я, как сейчас, помню это лицо – он не говорил мне ничего, он только пристально смотрел. Но я все читала, что было у него в душе. Мне было радостно и уютно. Мы оба так верили друг другу, – точно брат к сестре вернулся из-за дальнего моря. Точно снова ум понял, что раньше понимал, но забыл. Точно вся я стала легкая, вся стала как воздух и свет, – и в одно и то же время была всюду и была там, где мне было так уютно. Весь мир превратился в один золотой сон. Ото всего исходило сияние. Длинные гроздья цветов, душистых, как желтая и белая акации, откуда-то тянулись ко мне, качались, хоть ветра не было. И бабочки порхали, голубые и желтые, такие веселые, узорные. Все смешалось. Я слышала, как трепещут маленькие крылышки. Хотела открыть глаза, а они не раскрывались. Хотела встать – и не могла. Солнечный луч, широкой полосой, захватил меня, обнял, и точно не пускал. А строки пели во мне… «Золотым дождем… Золотым дождем»…