Анна Попова - Обыкновенная любовь
Помощь проекту
Обыкновенная любовь читать книгу онлайн
Хорошо, что хоть сами-то не забывают. Серёжа почти каждый день бывает, Диана — через день, Эвелина звонит то и дело, обо всем рассказывает, бывает, что и советуется. Тётка советует неохотно. Что она может посоветовать, если как ни поверни — молодым виднее. Но каждому звонку радуется, а к приходу Эвели-ниному пирожки печёт, с яблоками. Вот Диана больше любит с рисом, а Серёжа — с мясом. А Ваня, Ваня-то с чем? Подзабыла, давно не виделись. С ним такое случается, с Ваней, пропадать на несколько месяцев. Правда, потом объявляется, с тортиком, с бутылкой красного вина — знает, что тетка любит, и засиживается с ней на целый вечер, не столько говорит, сколько слушает. А ей в радость рассказать, вспомнить. Хоть радостные воспоминания, хоть горькие — но будто бы молодеешь. Ваня хорошо слушает, с пониманием.
В прошлый раз, незнамо с чего, взяла да и спросила:
— Давай, Ванюша, я тебе квартиру свою подпишу. Тебе, наверное, нужнее, чем Серёжке, у его-то жены квартира есть, да и девочки Надькины пристроены.
— Ну, тётка, ну, завела заупокойную! — Ваня засмеялся невесело. — Я-то думал, ты у нас без эдаких выкрутасов, а ты!.. Эх, тётка-тётка, давай лучше по десять капель за здоровье.
— А может, сберкнижку на твоё имя открою? Деньги-то лишними не бывают, по нынешним-то временам…
— Тётка! Обижусь, ей-богу! Лучше хорошее чего расскажи. Потом, когда Ваня ушёл, она принялась думать, прикидывать.
У Серёжи дочка, может, Бог даст, ещё детишки будут. А Ваня то ли женится, то ли нет, кто его, шалопута, знает. И девчонки что-то никак наследниками не обзаведутся. Куда им, молодым, торопиться?.. Если же не по уму, а по сердцу, то Ваня, получается, самый любимый. Она никому об этом не говорит, не надо. В семье все равны должны быть, а то и до свары недалеко… Их вот было четыре брата, две сестры, дружно жили… После войны остались она да брат. Серёжка. Веселый он до войны был, на гармони играл — заслушаешься. Вернулся с одной рукой, весь перекалеченный. И прожил, считай, недолго совсем. В каком он году-то умер? Ну да, в том же, в котором Хрущёва сняли…
Ветеран Великой Отечественной войны Клавдия Михайловна Сомова умерла накануне своего дня рождения. В канун дня Победы. Хоронили её все соседи, весь городской Совет ветеранов. И внучатые племянники — Серёжа, Диана, Эвелина.
Капитан ОМОНа Иван Викторович Сомов вернулся из очередной командировки только через два месяца. Купил красного вина, пришел к тёткиной могиле, помянул.
В тот же вечер ему позвонила Эвелина:
— Ты представляешь, братец твой нам всем нос натянул! То-то он у тетки дневал и ночевал! Она ему квартиру подписала, а мы все умылись, вот!
Серега встретил брата мрачно.
— Ты б ещё попозже заявился, ребенок спит! Это вместо «здрассьте». А потом:
— Прикинь, тётка этим курам, Дианке с Эвелинкой, по сберкнижке оставила. Там, по моим прикидкам, тыщ по пятьдесят-шестьдесят. У тетки пенсия была хорошая, тратить некуда, вот она и копила. Можно подумать, им без этих денег — ну никак. Одна в банке работает, вторая три точки на рынке держит. А тут крутишься, как проклятый, колымишь…
— Серёг, ты мне альбомы теткины отдай, а? Они тебе всё равно без надобности.
В последние годы она не фотографировалась. А раньше — часто. С коллективом своей больницы. С друзьями. С соседями. С братом, то есть с дедушкой Серёжей… Вот это да, отец, оказывается, в молодости отращивал усы! А у Эвелинки были косы… точно, были. А вот и он, Ваня. Лет пяти, не больше. В любимой буденовке. Притворно серьёзный, а сам, наверное, только и думает, как бы поскорее да половчее смыться с семейного торжества во двор. И — совсем старое, с изломанными уголками, с рыжевато-бурыми, ржавыми пятнами. Медсестра, лицом похожая на Эвелину, и косы такие же, только уложены венцом, а рядом — лейтенант-танкист. На обороте — подпись лиловыми, чуть расплывшимися, но не выцветшими чернилами: «Клава Сомова. Ваня Лебедев. 1943. Брянский фронт».
Анна Попова
Признания
Петляла трасса меж лесов.
Мелькали просеки. Смеркалось…
Вздувалась шторка — алый парус.
Добавил в ровный гул басов
спешащий новенький икарус.
Экскурсия: усталый гид,
шумы плохого микрофона…
О чьём-то прошлом нам твердит,
а мы с тобой — неугомонны:
мы в будущем… Слегка смущённо
болтаем. Школьники на вид.
Уже три дня — молодожёны.
Его рука. Его глаза.
Кудрявых туч смешная ватность.
Лесов октябрьская нарядность.
«Благослови же небеса» —
И небеса благословят нас…
Нужна.
Как воздух.
Это глоток, ожог…
Духи, дыханье —
вечной цепочки звенья.
Душа сгорает, никнет к тебе, и лжёт —
опасным, изнуряющим вдохновеньем.
Как воздух…
О, воспой её, напиши —
анфас и профиль,
счастье в отдельных видах…
Но как разбить,
расколоть тайники души
на от и до,
или явь и сон,
или вдох и выдох.
На день и ночь,
на волну и блик,
на стрелу и цель…
на жизнь и смерть —
и, как водится, чёт и нечет…
Она как воздух.
А я попал в эпицентр
её любви —
сумасшедшей воронки смерча.
Как ветер…
будто
влажный платок в жару —
к больным глазам
и щекам, что горят недужно.
Вот без рисовки, просто…
уйдёшь — умру:
так душно мне придётся.
Так безвоздушно.
У любви такое свойство,
такое твойство:
сколько ни бравируй, ни геройствуй —
сдашься, как поверженное войско.
Обречённости и невозвратности,
как спасению, возрадуйся.
Попытайся раствориться,
рас твои ться,
падать навзничь в эту двойственность,
в эту твойственность.
В горных кручах будто вырезан
лик твой,
на дорогах будто выписан
лис твой ,
Попытайся позабыть, отрыдай, о твой .
Как ничтожна,
как пуста и невозможна
вся свобода моя зарёванная,
отвоёванная.
О твоё ванная.
Птаха малая во саду,
Красна девица в терему.
С-под венца тебя украду,
К сердцу крепко тебя прижму.
Кони люты, а степь тиха,
Мчат по лунному по мосту,
За ухабом топча ухаб,
За верстою меся версту.
Как стрелой, прошивают степь
И врываются в лунный чад,
То ли плакать, а то ли петь,
То ль молиться, а то ль кричать…
Колокольцем звенит земля,
Расписная скачет дуга,
Хочешь — под ноги соболя,
Хочешь — на руки жемчуга!
Хочешь — пой, царевна моя,
Хочешь — злато моё топчи!
Звёзды жаркие, да бурьян,
Да каёмка леса в ночи…
Кровь ли гордую ветром стужу,
Мёд ли, брагу по капле пью,
Я жар-птицу в руках держу,
Молодую княгиню мою!
И не хмель мне глаза слепит,
И не удаль дурманит-лжёт,
Это сердце моё не спит,
Это счастье мне руки жжёт…
Елена Яворская
Ясноглазая бестия,
злоязыкая стерва…
Я не верю, что вместе мы,
удивляюсь, что — первый.
Аутсайдер чахоточный,
распоследний романтик!
…Ты игривой походочкой
отбываешь на пати.
Мне — омлет в сковородочке,
две подушки в кровати,
скука, телик да водочка…
Ну а впрочем — плевать мне
на мораль и традиции,
болтовню и запреты.
Мне бы только гордиться бы,
что приходишь ты в эту
коммунальную комнату
без гламурного блеска…
Ты. Пока — незаконная.
Не жена. Но — невеста.
Недотёпа
и непоседа,
недотрога
и просто — недо…
Мы с тобой повстречались в среду —
понедельников больше нет.
Недотрога
и недотёпа,
подмастерье научного трёпа,
жертва сплетен, интриг и поклёпа…
Напишу я тебе сонет…
Недопонятый,
недопетый,
недолюбленный,
недо, недо…
На стене
не
огненным светом —
просто мелом
не библейское
«мене, текел…»,
а житейское,
между делом:
«Саша плюс…»
Люди, люди вы, человеки!
Всё подсчитано, как в аптеке…
Подсчитай-ка до капли реки,
ну а лучше — моря!
Люблю!
Недотёпу
и непоседу,
недотрогу
и просто — недо…
Эх, карету бы нам, карету,
и — вперёд, всё равно куда.
Недолюбленный,
недопетый,
недопонятый,
просто недо…
Это наши с тобою беды.
Это наши с тобой города.
Привередлива,
неприветлива
да спесива.
Любит сливы,
да щи с крапивой,
да булки с корицей,
а не всякие там крем-брюле
да суфле.
Надевает пальто —
не манто.
Огурцы малосолит в кадушке…
Но в глазах затаилось диво.
Но идет по земле —
воздушна,
не идет, а парит жар-птицей…
Привередлива,
неприветлива?
Но зато —
не монетка потертая медная,
а нетронутый золотник.
Ты рискни — вернётся сторицей.
Ты рискни…
Она — поэтесса томная,
А он — мужичок неотёсанный.
Ему все блины-то комьями,
как будто состряпаны тещею.
А ей-то — книжица тонкая,
итог ночей, растревоженных
стихами… Стихами! Ах, боже мой!
Мечты, соловьи, звездопад!..
Корпит до рассвета над виршами.
Он тоже не хочет спать —
вовсю увлекается пышными
красотками кабаре,
что с пивом сидят во дворе.
А после в трамвае утреннем
зевает и дремлет почти.
Он едет в свой ЖЭК к девяти.
Она бодрится. И пудрами
цветущий вид создает
(что?! в люди идти лахудрою?! —
колье, каблучки… Вперед!)
Готовится завоевать
весь мир… Должно повезти!
В редакцию ей к девяти.
Его похмеляет сват.
Подружки завидуют ей.
Он хочет картошки и щей.
Она обожает паштет…
Комедия дель арте,
а страсти — будто бы в драме.
Читает она Мураками.
Сканворды решает он,
по нраву — почти лепрекон,
она — почти что богиня.
Вовек он её не покинет,
и верность она сохранит.
Любовь, говорят, — магнит,
физическое явление.
Любовь, говорят, — откровение
небесное и земное.
Любовь, говорят, — паранойя.
Любовь, говорят, — отрава…
А если рассудим здраво —
быть может, рецепт кулинара?
Шербет? Или просто омлет?..
Они, говорят, — не пара.
И все-таки вместе полдюжины лет.
Анна Попова
