Гарик Сукачёв - Моя бабушка курит трубку

Струна отзвенела, уснул саксофон,

Он неловко укрылся плечами.

Аккуратно закашлялся аккордеон,

И тарелки, озябнув, смолчали.

Контрабас как-то нежно взглянув на трубу,

Вдруг вздохнул еле слышно бемольно.

И когда дозвучал самый маленький звук,

Стало больно, очень больно.

И когда дозвучал самый маленький звук,

Стало больно, очень больно.

Твой взгляд – словно бритвой по глазам,

А ласки твои рвут и душу и тело на клочья.

Отдав всю себя этим грубым рукам,

Ты выпьешь по капле меня этой ночью.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.

Хоть мы называем его сладким раем.

Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.

И мы это оба прекрасно знаем.

Сгорая дотла в жаркой страсти своей,

Мы прокляты будем навеки, навеки.

Ты будешь глядеть из-под мокрых кудрей

На то, как дрожат мои ноздри и веки.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.

Хоть мы называем его сладким раем.

Мы в аду, мы в аду.

И мы это оба прекрасно знаем.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.

Хоть мы называем его сладким раем.

Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.

И мы это оба прекрасно знаем.

И мы это оба прекрасно знаем.

И мы это оба прекрасно знаем.

Твой шепот и смех, и взгляд невзначай,

А поступь, как трепет ветров,

И в теплых руках пригрелась печаль,

А в сердце, как в клетке – любовь.

Никому не скажу, как любовью храним,

Лишь тобой брежу злыми ночами.

Над твоей головой высшей святости нимб

И два белых крыла за плечами.

Обещал – не позвонил,

Или ошибаюсь я,

Где-то шлялся, пиво пил,

По друзьям таскаешься.

Обещания давал,

Все как с веток листики,

Грош цена твоим словам,

И такой софистике.

А у меня все отлично,

Просто все отлично у меня,

Просто ты – человек-привычка,

Человек-привычка – это я.

Просто ты – человек-привычка,

Человек-привычка – это я.

На фотку я твою смотрел,

Аж от любови корчился,

Так обнять тебя хотел,

По ночам ворочался.

Оборвал весь телефон,

Перебил все вазочки,

Но не встретил, не нашел

Твои ручки-глазочки.

А у меня все отлично,

Милый, все отлично у меня,

Просто ты – девушка-привычка,

Девушка-привычка – это я.

Просто ты – девушка-привычка,

Девушка-привычка – это я.

А у нас все отлично,

У тебя и у меня,

Просто ты – человек-привычка,

Человек-привычка – это я.

А у нас все отлично,

У тебя и у меня,

Просто ты – девушка-привычка,

Девушка-привычка – это я.

Просто ты – человек-привычка,

Человек-привычка – это я.

Ах, ночной народец, странные людишки,

Все ведь не простые, каждый знаменит.

Ведь когда-то жили и читали книжки,

Заливал мне Коля с кличкою «Джигит».

Из его рассказов правды не услышишь,

Ни на три копейки, ни на червонец золотой,

Так наврет, нагонит, так ввернет, распишет,

Хлеще, чем Булгаков, глубже, чем Толстой.

Сутенер подходит – дайте Ваш автограф,

Бурная поклонница Вас жена моя.

А коль интересуетесь, так мы быстро сходим,

Фирма мы солидная, фирма мы своя.

На Цветном билетики, на Цветном букетики,

Там азербайджанцы с пивом и халвой,

А на Трубной площади девочку на лошади

Умолял о чем-то грустный постовой.

На Цветном бульваре разное случается,

И рядом, на Кузнецком, жизнь кипит рекой,

Здесь они встречаются, иногда влюбляются,

А с жизнею прощаются на почве бытовой.

Рождественка и Сретенка, это только песенка,

Я ведь парень Тушинский, хоть я здесь живу,

А ночной народец, что Неглинкой бродит,

Я странною любовью, но все-таки люблю.

А ночной народец, что здесь ночами бродит,

Я странною любовью, но все-таки люблю.

Мне жена говорит, что у нас все в моем табаке.

В табаке, в табаке, в табаке, я не буду скрывать.

Но зато я немного умею гадать по руке,

И умею часами лежать и не спать.

Я умею по кухне бесцельно слоняться в трусах,

Или гладить кота, или просто уйти на балкон.

Я умею молчать и совсем ничего не сказать

Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!

Я умею молчать и совсем ничего не сказать

Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!

Годы такие неправые,

Годы такие дебелые.

Кому-то колечки на правые,

Кому-то колечки на левые.

Кому-то колечки на правые,

Кому-то колечки на левые.

Слезами девчонки умоются,

Мальчики быстро состарятся,

Бабки вовек не отмолятся,

Мамки вовек не отмаятся.

Бабки вовек не отмолятся,

Мамки вовек не отмаятся.

Сядут в вагоны зеленые,

Только версты перекатные

Взгляды запомнят влюбленные,

Или вовек безвозвратные.

Взгляды запомнят влюбленные,

Или вовек безвозвратные.

А дома все будет по-прежнему,

Те же друзья да товарищи,

Только уже неизбежно им

Помнить стальные пожарища.

Только уж тем, кто остался жив,

Взглядом прочесывать местности.

Лес называя зеленкою,

Видя родные окрестности.

Лес обзывая зеленкою,

Видя родные окрестности.

Годы такие дебелые.

Годы такие неправые,

Кому-то колечки на левые,

Кому-то колечки на правые.

Кому-то колечки на левые,

Кому-то колечки на правые.

Они вышли из порта, только глянул рассвет,

Море нежилось тихим прибоем.

Только чайки о чем-то кричали им вслед,

И тревожно кружили над морем.

Лодка шла на норд-вест, встав на намеченный курс,

Выполнять боевую работу.

И на солнце сверкая грозным именем «Курск»,

Уходила в глубокую воду.

Черные ленты, а на них якоря,

Любят матросы, знают моря,

Прямо за бортом в дымке морской,

За горизонтом берег родной.

Но внезапно беда, и спасения нет,

Страшный взрыв, тьма, заклинило люки,

Лишь отчаянно бьется девятый отсек,

Издавая прощальные звуки.

Не спастись нам, ребята, больше воздуха нет,

Нас раздавит сейчас перегрузка.

Так услышьте ж, кто может, последний привет,

От матросов погибшего «Курска».

Водные толщи рушат наш борт,

Прощайте навеки, дом наш и порт,

Чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка в бездне лежит.

Где чайка печально над морем кружит,

Наша подлодка в бездне лежит.

Передайте же волны родной стороне

И морскому андреевскому флагу,

Хоть погибли мы здесь на безжалостном дне,

Но мы помнили нашу присягу.

Передайте любимым, родным и друзьям,

Что мы отдали все наши силы.

И теперь наша лодка достанется нам,

Обелиском и братской могилой.

Наша лодка вовеки останется нам

Обелиском и братской могилой.

Черные ленты, а на них якоря,

Любят матросы, знают моря,

Где-то за бортом в дымке морской,

За горизонтом берег родной.

Где-то за бортом в дымке морской,

За горизонтом дом наш родной.

Эна – Бена – Панки

Банки – Твист – Путанки

Джинсы – Все о’кей

Night with Love – hockey.

Эна – Бена – Бары

Тары – Растабары

Вылетаешь – ты

Rock’n’ Roll – винты

Эна – Бена – Диски

Philip Morris – Whisky

Сауна – Мочалка

Вот и вся считалка

Зеленые капустницы порхали предприимчиво

На каменных полянах, в стеклянной Амазонии.

И песни о любви счастливой и огромной

Внимались их ногами, не трогая сердец.

Зеленые капустницы ловили Черных Воронов

И, звонко улыбаясь, летели к ним в гнездо.

А вороны польщенные, но все же очень гордые,

Им каркали снобически о тайнах бытия.

А я стоял, вникающий во все происходящее,

И этих ярких Бабочек сачком я не ловил.

Зеленые капустницы порхали в Амазонии,

Не трогая дремотности Коричневых жуков.

Кто вас придумал, Инги и Кэтти,

С дежурным коктейлем

И улыбкой старух?

Милые дурищи, малые дети,

Вы заколдованы, вы заколдованы.

Ярким летним днем

На морском песке

Возлежало десять тысяч тел.

В небе голубом и на высоте

Белый самолет совершал полет.

Летел!

Десять тысяч душ,

Повернув носы

К небу, наблюдали

Лайнера полет.

«Он красив и дюж!

Точен, как часы!

Это – самолет», —

Говорил народ.

«Во, какой большой,

А? Как он летит!

В нем сидит пилот,

Или даже два!

Мама, он такой…!

Мама! Ну, не спи!

Мама, я бы прямо

Ща бы за него пошла!»

«Ну, как упадет?» —

Мрачный гражданин

Думал, флегматично