Константэн Григорьев - Подборка стихов - часть первая

В квартиру к спящему поэту

С хрустальным смехом просочась,

Стал совершать там пируэты;

А феи, за руки держась,

Запели, зашептали разом:

"Пиши, пиши, поэт, дерзай!

Награды будут - пусть не сразу,

Пиши, поэт, не унывай!

Вот я, к примеру, добрый некто,

Я за тобой давно слежу,

Поэт, тебя я, твой Протектор,

И защитю, и награжу!"

Поэт в постели шевельнулся

Рой фей исчез, как быстрый взгляд.

Поэт проснулся, улыбнулся

Сказал: "О, Боже! Я - богат!"

Протектор-2

Один поэт пришел домой,

Попил чайку, стал размышлять:

"Вот мой успех - он только мой?

Я сомневаться стал опять.

Мне интуиция моя

Подсказывает - кто-то есть,

Кто сделал так, чтоб выжил я,

Добился славы, смог процвесть.

Кого же мне благодарить?

О, этот кто-то, проявись!

Хотел бы я тебя спросить,

За что меня ты поднял ввысь?"

Тут воздух задрожал вокруг

И странно в люстре свет мигнул,

Из ниоткуда как-то вдруг

К поэту жуткий зверь шагнул.

Он весь искрился и мерцал,

Он безобразен был собой

На задних лапах он стоял,

Покрытый склизкой чешуей.

Зверь - полуящер, полухряк

Сопел, придя на этот свет;

Воняло от него, да так,

Что сразу нос зажал поэт.

Зверь недовольно заурчал

И завертелся весь волчком,

Перед поэтом вновь предстал,

Уже в обличии ином

Красавицей с букетом роз.

Красавица открыла рот,

Шепнула: "Кто я, был вопрос?

Я - твой протектор, это вот.

Я внешне - безобразный зверь,

Но я стихи твои люблю,

И зла не сделаю, поверь,

Скорей спасу и исцелю.

Я помогал тебе всегда,

Поверив первым в твой талант.

Ты - мой воспитанник, да-да,

Мой друг, поэт и музыкант.

Пусть я в аду почти живу,

Но красоту люблю, пойми!

Я сделал так, что ты в Москву

Приехал, свел тебя с людьми.

В Литературный институт

Тебя пристроил, денег дал.

Талант твой развернулся тут,

Хоть обо мне ты и не знал.

С пирушек пьяным ты домой

Не на автопилоте шел

Я вел тебя, мой дорогой,

Незримою дорогой вел.

Спасал тебя от пьяных драк,

Ты мог погибнуть сотни раз!

Ценя твой дар, я сделал так,

Что вот ты модным стал сейчас.

Автографы ты раздаешь,

Я - за спиной твоей стою,

Пускай невидимый - ну что ж,

Горжусь, стихи твои люблю.

Но буду я карать и впредь

Тех, кто мешает нам с тобой.

Ты должен сочинять и петь,

А я - я принимаю бой.

Пиши! А вот тебе цветы

У вас такие не растут.

Цветы за все, что создал ты.

А мне пора, меня ведь ждут".

Приняв от девушки букет

И отойдя с ее пути,

Немного оробел поэт,

Но крикнул: "Как тебя найти?"

Красотка, в зеркало войдя,

В нем растворилась без следа.

Раздался рев чуть погодя:

"Как, как? Протектор мой, сюда!"

Поэт, тряхнувши головой,

Шатаясь, вышел на балкон.

Какой закат плыл над Москвой!

Поэт курил и думал он:

"Да, интуиция моя

Опять меня не подвела...

Ну, развернусь отныне я!

Во, начинаются дела!"

1996 год.

Мальчик чумазенький.

Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,

теплой водою с песнями ты умываешься,

ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,

сладкой истомой манят тебя потягушечки.

А в это время западный мальчик чумазенький,

с впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,

катит свою в шахте с углем вагонеточку,

чтоб получить вечером мелку монеточку.

Каждое утро, гладкий, довольный, сияющий,

в школе встречаешь добрых и верных товарищей,

пахнет цветами светлая комната классная,

нежно ерошит вихры твои солнышко ясное.

А в это время западный мальчик горбатенький

гробик несет, спотыкаясь, для младшего братика

он схоронил мать, отца, двух сестренок, трех дедушек,

и все равно прокормить ему надо семь детушек.

Ты каждый вечер ходишь гулять по Москва-реке,

с девушкой милой, глаза у нее как фонарики,

робко в любви объясняясь, за полную грудь берешь,

шепчешь на ушко стихи и в аллейку ее влечешь.

А другой мальчик с улыбкой бессмысленной жуткою

возится в жалкой лачуге своей с проституткою,

завтра ему чуть свет на работу опять вставать,

как бы скорей закончить и завалиться спать.

Школу закончив, может, ты станешь директором,

или инспектором, или вообще архитектором,

сытый, веселый, румяный и к людям внимательный,

в ладушки будешь играть с женой привлекательной.

Мальчик же западный, чахлый, забитый, запуганный,

кашлять-чихать будет пылью противною угольной,

а потерявши работу, в сиянии месяца

в жалкой лачужке своей с облегченьем повесится.

Будь же ты проклят, тот дяденька, что вдруг решил вести

нашу Россию по западному тому пути!

Очень обидно в трудах загибаться во цвете лет,

черт знает чем заниматься, чтоб раздобыть обед.

Вижу, на улицах наших уж проявляются

дети чумазые, к гражданам так обращаются:

"Дайте хотя бы копеечку, добрые, милые!"

Только спешат мимо них люди хмурые, хилые...

1994 год.

Ж и в о т.

Упрекают меня, что я толстеньким стал,

что живот мой все больше и шире.

Ох, бестактным друзьям повторять я устал:

"Относительно все в этом мире..."

Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...

Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.

На природу взгляните! Чем толще тюлень,

тем скорее он самку покроет.

Очень многие женщины любят таких,

у кого есть брюшко, между прочим.

Мы, в отличье от желчных субъектов худых,

добродушны и часто хохочем.

Конституция тела моя такова,

что широк я в кости, а не тонок.

Говорила мне мама святые слова:

"Ты - не толстый, а крупный ребенок".

Если б я занимался борьбою сумо,

мне кричали бы: "Эй, худощавый!"

Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,

обделенный и весом, и славой.

Я смотрю на себя - разве это живот?

Нет, серъезнее нужно питаться...

Вдруг борец из сумо на меня нападет

и начнем животами толкаться?

Я животик свой пухлый безмерно люблю...

Что урчишь, моя радость? А, знаю.

Ну, пойдем, дорогой, я тебя покормлю,

а потом я с тобой погуляю.

2000 год.

Писать бы так, как Северянин...

Писать бы так, как Северянин!

Боюсь, однако, не поймут:

Его язык немного странен

и полон всяческих причуд.

Вот как он пел любви экстазы,

совсем забыв про тормоза:

"О, поверни на речку глазы

я не хочу сказать: глаза..."

Вот, рифму он искал к Роопсу,

родив и строчку заодно:

"Люби, и пой, и антилопься!"

Свежо? Свежо, легко, смешно!

Поклонниц он имел до черта,

задумываясь в беге дней:

"Ах, не достойны ли аборта

они из памяти моей?"

Он пел про "негные уроны"

про шалости и про весну,

чем вызывал у женщин стоны

и обожания волну.

Он всяческих похвал достоин,

он говорил про жизнь свою:

"Я не делец. Не франт. Не воин.

Я лишь пою-пою-пою".

Ведь до сих пор он интересен!

Он написал - ах, Боже мой!

"Я так бессмысленно чудесен,

что смысл склонился предо мной!"

Бессмысленно чудесен, странен...

Мы все ж склонимся перед ним

второй не нужен Северянин...

Он был, как мы, неповторим.

1997 год.

Фантазии.

Пытаясь как-то секс разнообразить,

Громадное количество людей

В постели любят тихо безобразить,

Но - в свете неожиданных идей.

Вот парочка, привыкшая друг к другу,

Привычно мнет постельное белье:

Супруг ласкает нежную супругу,

Но думает совсем не про нее.

Воображает он, трудясь, как пчелка,

Что он - белогвардейский офицер,

Она же - на допросе комсомолка,

И ей к виску приставлен револьвер.

И он ее насилует свирепо,

И плачет комсомолка, и кричит,

И юбка задралась на ней нелепо,

И грудь одна из кофточки торчит...

Супруга же сейчас воображает,

Сама своей порочности дивясь,

Что ей бандит кастетом угрожает

И требует, чтоб срочно отдалась.

Он - грубое животное, скотина,

(Совсем не то, что муж ее, дохляк...)

Поймал ее на улице пустынной,

Заставил делать так, потом - вот так...

К нему спешат дружки его, бандюги,

И все подряд насилуют ее...

Супруги, возбужденные супруги

Теперь куда активней мнут белье!

Другая пара действует иначе

Друг друга мажут краской золотой,

И друг за другом носятся по даче,

Сверкая необычной наготой.

Другая пара надевает маски

И в масках это делает. Они

Как персонажи некой странной сказки,

Двойной галлюцинации сродни.

С изменчивой реальностью играя,

Вдвоем скучать в постели так смешно.

Фантазиям ведь нет конца и края,

Не зря воображенье нам дано.

Скажи подруге: "Нынче ты монашка,

А я - немой садовник, хорошо?