Алексей Притуляк - Лирика

И в пытках умирать и жаждать новых пыток.

И, жизнь свою забыв, годами, день за днем

Читать твоей души непостижимый свиток;

Ведь мир - всего лишь быль, записанная в нем.

Моей доче

Инфанта грез, принцесса мотыльков

Вдыхает сны на лепестках камелий.

Струятся в ночь истомчивые трели

Бессонницей томимых соловьев.

По нотам одурманенных цветов

Весна ноктюрн играет на свирели.

Вдыхает сны на лепестках камелий

Инфанта грез, принцесса мотыльков.

Ей дела нет до судеб и миров,

Ей звезды колыбельную пропели.

Свободная, под покрывалом снов,

Она спокойно спит в своей постели -

Инфанта грез, принцесса мотыльков.

А страсть бывает иная -

как лед,

что долго и жгуче

плавится в сердце

и падает в душу, -

как в вИски, -

бросая

душу

в озноб.

Он любил повторять,

что люди не летают

и в доказательство

сталкивал тебя с высоты.

И ты ему верила, верила,

раз за разом падая в грязь.

Но однажды

падать тебе надоело

и ты,

облегченно смеясь,

взмахнула крыльями

и улетела.

Мне июнь подарил хризантему

Из букета полночного неба.

С ним, наверное, что-то случилось -

Он давно так внимателен не был.

Мне июнь подарил хризантему.

Я назвал ее нежно так — Эльза

И поставил в китайскую вазу,

А июнь был доволен донельзя.

Мне июнь подарил хризантему -

Поделился со мной звездопадом

В час, когда наклоняется полночь

Над притихшим задумчиво садом.

Пусть сгущаются краски ненастья -

Улыбаюсь я хмурому небу,

Потому что сегодня на счастье

Мне июнь подарил хризантему.

Небо нынче пьяное немного -

От дождя, пролившегося где-то.

Улыбаясь сине и довольно,

Хлопает глазами цвета лета.

Небо нынче пьяное немного.

Подзывает облако из дали,

Чтобы ветра ветреные пальцы

Белый бок лохматый почесали.

Небо нынче пьяное немного.

Смотрит, как, мурлыча хрипловато,

Солнце - рыжий маленький котенок -

Дремлет на коленях у заката.

Неприкаянность - это истина

в самой главной моей инстанции.

Катит поезд, мелькают станции;

нынче Вена, а завтра — Приштина.

Нынче лето, а завтра — листьями

осень шпалы укроет желтыми.

Бесконечными поворотами

канителит меня жисть моя.

Ох ты гой еси одиночество!

Развокзальное-разбуфетное,

ты безродное да бездетное,

неизбывное по пророчеству.

Проводник, бодуном взлохмаченный,

будет долго в билет хмуриться;

будет чахнуть в мешке курица,

будет брякать стакан неначатый.

Что ты в паспорт глядишь пасмурно,

Что листаешь его неистово?

Мой билет - это ж вид на жительство

в государстве купейно-тамбурном.

Ты пойми, старина, главное:

все давно уж переосмыслено.

Неприкаянность - это истина,

А все прочее - от лукавого.

На крыльях одиночества

не улететь далеко,

но все же

в нем тоже есть польза -

ведь если

его ощипать

и содрать с него кожу,

потом посолить

и, перцем посыпав по вкусу,

пятнадцать минут потушить

на слабом огне ожидания чуда

в мадере надежды,

то можно в конце

получить полноценное блюдо.

Но прежде,

чем приступить к поеданию,

непременно следует

плюнуть на все

и

загадать желание.

Ты, наверно, права - мы и вправду с тобой потерялись;

ты конечно права - что-то важное мы упустили.

И бессильны слова, а без слов мы давно разучились

говорить по душам... по сердцам... да и просто по сути,

полагаясь на звуки и жесты, на слух и желанья.

Разойдемся по разным углам, уступая молчанью.

Ты поплачешь в подушку. Я выкурю две сигареты.

А потом, за столом, завершая формальности действа,

согласимся на том, что вели мы себя некрасиво.

Мы дошли до развилки, до края... Да что перспективы...

В перспективе - окно, заметеленное до карниза,

и постылая ночь, для которой любви не осталось.

И ведь правда, ведь верно: такая ничтожная малость -

улыбнуться тихонько, без грима, одними глазами...

Но в глазах - пустота обессиленно машет крылами.

Отразившись во взгляде

мартовского кота,

тенью скользнув

по опрокинутому в лужу небу,

пройти, балансируя,

по краю рассвета

и раствориться

во вчерашней наивной мечте.

И там, в ее высоте,

скинув пальто

ненужное больше,

расправить крылья

и улететь

от автобусов,

грязи,

попсы,

сигарет

и рекламных щитов

серого города,

в иное пространство,

где под ногами - небо и радуга,

где мартовские коты

ходят по звездам,

поставив хвосты трубой

и грозово мурлыча,

где вся вселенная -

это рыжая бабочка,

севшая на ладонь.

Ты растешь из души моей, тихо и странно -

Белой лилией в сумраке ночи усталой;

Ты струишься в артериях нежностью алой,

Заживляя тобой нанесенные раны.

В пиале твоих губ, что солены и пряны, -

Недопитая страсть остывающей лавой;

И касание рук, полуночной облавой,

Вновь тревожит желаний моих караваны...

Осыпаясь как краска с поблекшей картины,

Отгоревшие звезды провалятся в лето,

Что мне сердце разбило на две половины.

Завтра осень заглянет сквозь шторы, и где-то,

Там, где время обрушено было в руины,

Нам сыграет звенящая скрипка рассвета.

Дремлет по чашкам забытый кофе, зачах бутерброд на тарелке,

чайки кружат и кричат над укрытой туманом лагуной,

ветер осенний тихонько играет на нервах рассвета,

и нас еще — двое...

Кофе допит, вонюче дымит непогасший окурок,

чайки притихли, дождь моросит, норовя заскочить на веранду,

ветер нетрезво шагает по лужам в обнимку с полуднем,

и кажется, я — один...

Съем-ка я бутерброд - не пропадать же добру...

Я — скелет

в шкафу вчерашнего дня -

сижу в углу,

под твоими платьями -

в белом кашне на шее,

в зеленом чепце на черепе.

Ты прячешь меня

от посторонних глаз

и от собственных мыслей,

но вряд ли тебе удастся

когда-нибудь

забыть обо мне навсегда.

Ты используешь меня как манекен.

Твоя сестренка

играет со мной в дочки-матери.

Моль

уютно устроилась

у меня под ребром.

Все хорошо,

мило так, по-семейному,

но это пока -

пока однажды кому-то из нас

не надоест

весь этот фарс...

И я почему-то думаю,

что этим "кто-то"

окажется моль.

"Начинается плач гитары..."

Ф.Г. Лорка

Ты сыграешь адажио пиано

В полумраке, окутавшем дом;

И на сердце, заплакавшем пьяно,

Грусть уляжется черным котом.

В переулках прошедшего года,

В запустелом холодном вчера

Не найдя заметенного брода,-

Я останусь в зиме до утра.

То взлетая в белесое небо,

То срываясь в крутое пике,

Будет рваться душа - на потребу

Пробежавшей по струнам руке...

Пальцы сникнут, стомленные бегом,

И последняя, долгая "ля",

Оборвавшись, просыпется снегом

Уходящего прочь февраля.

В те минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита

И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,

Из морской белопенной волны родилась Афродита

И в святой наготе, улыбаясь, взошла на песок.

И склонили колени пред нею все боги и песни слагали,

Охмелев от предчувствия новых, неведомых, чувств.

С неба падали звезды, цветы головами качали,

Загорались над миром столетья великих безумств...

И с тех пор она царствует в нашем, метущемся бешено, мире.

Мы живем для нее, за нее принимаем мы смерть;

И из битв выходя, к звонкострунной склоняемся лире,

Чтобы древнюю песню ей снова и снова пропеть.

И, усталые боги, мы склоняем пред нею колени

И слагаем ей оды и жаждем творенья безумств.

С неба падают звезды, вздыхают вечерние тени,

Мы хмелеем предчувствием новых, неведомых, чувств.

И в минуты, когда предрассветная мгла над землею разлита

И, как девичьи щеки, зарей розовеет восток,