Том 2. Лошадь Паллада - Борис Бета

Приснятся под утро порой

Бураны при месячном свете,

А то напряженно-сырой

С разливов сиреневых – ветер…

  Раскрытый губернский парк

  Так важно гудит, свирепеет,

  Под вечер – и зябкость, и пар,

  Но полдень на солнце пригреет.

И вы в ежедневном пути

Все та же – с портфелем, в тревоге.

А наши вдвоем «по пути»,

Вы помните? – осенью строгий

  Раскрытый, сквозящийся парк

  И споры о Бунине, Блоке

  И ваше смешное n’est ce pas,

  И ласковый зябнущий профиль…

Мадонна может исцелить

Всю боль. И сердце – от камней,

И невозможно не любить

Изображение камей.

Резьбы листва, лицо бледно,

Святая опустила взгляд

И розовым сквозит, как дно

Куда все горести глядят:

Держу дрожащею рукой

И на камею щурюсь в свет, –

О, розовеющий покой

Которым я живу во сне,

И о котором тосковать

Раздумия приходит час…

Мои угрюмые слова

С глазами вашими встречались.

И странно подумать: ты был – будто снился…

Ты был и исчезнул. Я помню сквозь дым,

Как утренний воздух туманно светился

Над садом весенним, высоким, пустым.

И утренний воздух так ясно показывал сучья,

И легкая зелень сквозила в выси…

Ты – умер, ты – память. И было бы лучше

Чтоб памяти образ туман погасил,

Чтоб ты мне не снился. Чтоб я не тужил.

  Я вижу свет. Я слышу жизни шумы.

  Вот блеск стекла. Вот голос за окном.

  Я чувствую себя. Я чувствую, за стулом

  У занавески край шевелит сквозняком…

Но будет вот что: станет непонятным

И книги шрифт, и кожа на руке.

И я уйду – без подписи, невнятно.

Как запах лип.

На сквозняке.

Тогда лицо повесят в галерее,

А дух возьмут служить в библиотеках,

И будут говорить о Гулливере, –

И на лицо придет смотреть аптекарь.

Но я живу ведь. Просто существую

И так же затрудняюсь каждый день.

А ветер вешний дует и пустует,

И облака плывущие – в слюде…

Вот я, как нищий, стыну без вниманья,

Вот я шофер, который без лица,

И я солдат и по-солдатски ранен, –

И нет героя, нету подлеца.

Ах в жизни все рассеянно и просто –

Соседа замечаешь ли зрачки?

И только иногда движенья рослых,

И только иногда мелькнут очки.

И знаете ли: дух, который спрячут,

Которым будут любоваться строго, –

Он так тоскует и ребенком плачет,

Глазами вашими расстроен!

Какой-то голос постоянный

Меня зовет по вечерам.

Гляжу на полусвет стеклянный,

На белый крест беленых рам.

Пожалуй, я (иначе кто же?),

Тюремно мрачен и тосклив,

Глядит, так на меня похожий,

Брезгливо рот перекосив…

…И ветер развевает флаги,

Показывая их цвета.

Не город, а какой-то лагерь,

И лагерная суета.

И тут же возле, с ними рядом,

Солдатский косолапый ряд.

Японцы, угольные взглядом,

Опять насмешливо глядят…

Как же придумать приятные нежности?

Медленный взгляд устремляя на вас?

Ласково смотрится женская вежливость,

Кружится ветренная голова.

Словом, надумал: не стоит влюбляться, –

Как отвечают: увы, не танцую;

Так же когда-то безмолвные прятались

В зелени статуи и статуи…

Горд, как араб, и забавно неловок, –

Да, неудачливый и лицедей!

Лучше забыть о беседках лиловых,

Зелени гипсовых голых людей.

Может, труднее, но все-таки лучше –

Мимо бессонниц и ломанных рук

Лучше пройтись, посмотреть и послушать,

Как занимаются мукой вокруг.

В такую погоду,

Изменит походку

Ленивый, и тот.

Но снова красиво

Летящее сивое,

Червленность цветов

В погоду такую

Все дома, тоскуют,

И сонно в домах.

И шорох окрестный,

Ветровые песни

И будто набат, –

Все залпы просторов,

Все жалобы споров

Мы слышим, не злясь.

К диванной подушке,

Дремотно потушен,

Сощурился взгляд.

Пожалуй, буду много лет

Искать забавы в наблюденьях…

А может, старый пистолет

Окажется, как избавленье.

И соберет троих зевак