Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения - Геннадий Иванович Алексеев

—

просто ты такой доверчивый. —

И всем как-то неловко.

Приятно видеть пляшущего коня.

Да,

пляшущий конь —

это пляшущий конь,

это пляшущий конь

веселый.

И пусть будет пляшущий конь,

резво пляшущий конь,

а не плачущий конь,

горько плачущий конь —

так лучше.

    Но это же глупо:

    выходит конь из ворот

    и тут же пускается в пляс!

    Но это же неприлично:

    появляется конь на экране кинотеатра

    и пляшет у всех на глазах!

    Но это же просто страшно:

    конь пляшет прямо посреди улицы!

    Его может задавить машина!

Ах, оставьте его в покое!

Он отпляшет свое на лужайке,

заросшей белой кашкой,

или на шоссе

у закрытого железнодорожного шлагбаума.

    А если вымыть его,

    пляшущего?

    А если и впрямь

    тщательно, с мылом вымыть его,

    расплясавшегося?

    Вдруг окажется,

    что он белый,

    совсем белый?

    Вдруг окажется,

    что он – «конь блед»?

Ах, бросьте!

Конь серый,

настоящий серый конь

в яблоках.

И вообще,

пляшущий конь —

это пляшущий конь,

это пляшущий конь

навеки.

Приятно видеть пляшущего коня.

Смелость мастера:

    все творимое им —

    неслыханная дерзость.

Гордость мастера:

    все содеянное им

    неповторимо.

Радость мастера:

    все рожденное им

    способно жить.

Участь мастера:

    все увиденное им

    не все увидят.

Горечь мастера:

    все совершенное им

    несовершенно.

Торжество мастера:

    он мастер!

Вот Англия восемнадцатого века.

В ней живет Вильям Блейк.

    Но Англия его не замечает.

Или точнее:

вот некий остров.

На нем в восемнадцатом веке

живут рядышком

Англия и Вильям Блейк.

    Но Англия Блейка почему-то не замечает.

Или еще точнее:

вот восемнадцатый век.

Вот некий остров.

На нем живет Вильям Блейк.

Вокруг него живет Англия.

    Но, как ни смешно,

    Англия Блейка совершенно не замечает.

Остается предположить,

что на вышеозначенном острове

в восемнадцатом веке живет один Блейк,

а Англия там не живет.

    Поэтому-то она Блейка и не замечает.

Вот Англия девятнадцатого века.

Ура! Она заметила Вильяма Блейка!

    Но странно,

    ведь Блейк уже покинул Англию

    и поселился в раю.

Маленькие фигуры

на огромном красном фоне.

Одинокий охотник

убивает одинокого оленя

в безбрежной красной пустыне.

    Очень жестокий художник

    или очень несчастный.

Воин у колесницы,

собака, лошади, слуги.

Воин медлит,

ему не хочется воевать.

Собака, лошади, слуги —

все ждут:

неужто войны не будет?

    Художник,

    решайся!

Юноша подает девушке

пурпурную ленту.

Девушка улыбается,

она знает,

что умрет молодой и красивой,

волосы ее

перевяжут пурпурной лентой,

а этот лекиф

поставят в ее гробницу.

    Художник, пожалей юношу!

    Пусть он умрет раньше

    и ничего не узнает!

Мужчина с кинжалом

преследует женщину.

Я подставил ему ножку,

он упал,

наткнулся на кинжал

и умер.

– Постойте! – кричу я женщине,

но она не понимает по-русски,

она бежит, заломив руки,

и тонкий пеплос

струится за ней

шурша.

    Художник,

    зачем ты впутал меня

    в эту историю?

Чудовищные рыбы

плывут по кругу,

норовя схватить друг друга

за хвост.

Двадцать пять веков

крутится эта карусель.

    Художник,

    зачем ты ее придумал?

– Нет, – отвечает художник, —

я ничего не придумал,

я – реалист.

Это он

берег свое сердце

так старательно.

Это он

берег его,

как скрипач

бережет скрипку Гварнери,

не играя на ней

даже по праздникам.

Это он,

он

берег свое сердце,

как безвестный скрипач

бережет скрипку Джузеппе Гварнери,

не играя на ней

даже в день своего рождения.

Это он,

он самый

берег свое сердце,

как бесталанный скрипач

бережет редчайшую скрипку

Джузеппе Антонио Гварнери,

не прикасаясь к ней

ни при каких обстоятельствах.

Это он,

    он,

    он

дрожал над своим сердцем,

как скрипач-любитель

дрожит над бесценной скрипкой

работы великого мастера,

попавшей к нему

неведомо как.

Да,

это он

всю жизнь

берег свое сердце.

И он отлично сберег его.

Это оно,

его сердце,

хранится в музее сердец

в запаснике.

В моих руках

цветок.

Цвет у него необычный,

запах у него незнакомый,

форма у него невиданная,

название его неизвестно.

Подходят

    на него взглянуть,

наклоняются

    его понюхать,

просят разрешения

    его потрогать,

отходят,

    потрясенные.

Я горд —

    у меня цветок.

Вы видите —

    у меня цветок!

Вы не пугайтесь —

    у меня цветок!

Вы не огорчайтесь,

    но у меня цветок!

Вы не злитесь,

    но у меня ведь цветок!

Вы меня не трогайте —

    у меня же цветок!

Откуда взялся этот цветок?

Откуда?

Если б я знал!

Зазевался,

и, глядь, —

    в моих руках

    цветок!

Гулял по радуге

какой-то человек.

Ходил по красному,

шагал по синему,

топал по желтому

и улыбался.

И вместе с ним

гулял какой-то пес.

Бегал по красному,

носился по синему,

обнюхивал желтое

и повизгивал от удовольствия.

И больше не видно было

на радуге

ни людей,

ни собак.

Только эти двое и были.

Эй, ты,

слышишь – поют!

Закрой глаза и слушай,

хорошо ведь поют!

Эй, ты,

бегущий к ничтожной цели,

отдохни немного, отдышись!

Эй, ты,

скользящий по наклонной плоскости,

ухватись за что-нибудь,

удержись.

Эй, ты,

стоящий у окна,

рассеянно глядя на улицу,

кто ты?

Эй, ты,

невидимый,

ты ли это?

Покажись!

Эй ты,

недолгий,

погляди —

как торжественно в мире

после полуночи!

Я вышел на набережную

и в тысячный раз

увидел все тот же пейзаж

с мостом.

«Черт подери, – подумал я, —

неужели никому не придет в голову

подвинуть мост

хоть на сто метров влево!

Вечно он торчит

на одном месте!»

Я сказал об этом рыболову с удочкой.

Он улыбнулся и шепнул мне доверительно:

– Какие-то энтузиасты

хотели перетащить мост

как раз на сто метров,

только не влево,

а вправо.

В последний момент

они почему-то передумали.

Я промолчал.

Вечно я опаздываю

со своими мыслями!