«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения - Александр Семёнович Кушнер

Есть разница между метелью и вьюгой,

Но как объяснить ее? Я бы не мог.

Одна закруглить постарается угол,

Другая повыше поднять завиток.

Метель нас плетьми обвивает тугими,

И вьюга прерывистым делает шаг,

И разницу чувствуем мы между ними,

Но определить не беремся никак.

И так ли им надо, чтоб их различали,

И снег, словно маска, лежит на лице.

Ну, разве что к мягкому знаку в начале

Одна обратилась, другая – в конце.

А гость, перед дверью снимая ушанку

И плечи охлопав себе и бока,

Дымится, вокруг себя белую манку

Рассыпав, и нам объясняет: пурга!

Сегодня солнечно и ветрено,

Бушует дуб, клубится вяз.

«Страданья молодого Вертера»

Наполеон читал семь раз!

В саду у нас и ели с пихтами

Растут, стремясь под облака.

Возил его в ботфорт запихнутым

Или в кармане сюртука.

Сирень с лоснящимися скулами

Морской напоминает вал.

Как храбро вел себя под пулями

И как в изгнанье увядал!

Напрасно скалы придвигаются

И соблазняет пистолет:

Из-за любви и впрямь стреляются,

А из-за Ватерлоо – нет!

Арльские дамы, у них и на шали узор

В мелкий цветочек, у них и в руках по букету.

Ну и на клумбах такой же счастливый набор

Ярких цветов, ни пышней, ни пестрей его нету.

Так почему ж эти арльские дамы мрачны?

Так почему же цветы их не радуют эти?

Словно их мучает темное чувство вины,

Словно, горюя, они за Ван Гога в ответе.

Желтый, карминный, оранжевый, розовый цвет.

Ах, и дорожки извилисто-мягки, не прямы.

Он же для вас легкомысленный выбрал сюжет,

Что ж вы его так подводите, арльские дамы?

Подошел в темноте, протянул мне руку,

На ночном поздоровались сквозняке.

Помолчали. Пожаловался на скуку.

Постояли с минуту, как в столбняке.

Отошел. Я во сне потянулся к другу:

Свою руку забыл он в моей руке.

Оглянись! Я не знаю, что делать с нею.

Страх меня охватил, сотрясает дрожь.

Остываю и, кажется, каменею.

Почему ты на статую так похож?

Что там сделали с вечной душой твоею?

Ты загадки мне страшные задаешь!

– Саша! – он мне говорил, позвонив однажды,

Было ему лет за восемьдесят уже,

– Саша! – И каждое слово, с заминкой каждой,

Врезалось в память, оставив свой след в душе:

– Саша, я вот что хотел вам сказать, другому

Я не сказал бы, а вам, дорогой, скажу:

Жизнь замечательна. Вот я хожу по дому,

Радуюсь, сяду за стол – и в окно гляжу.

Чудо какое, не правда ли, вы согласны?

Ни одного нет на свете пустого дня.

Клены шумят, и оправданны все соблазны.

Мой дорогой, понимаете вы меня?

Я потому и звоню вам сказать об этом,

Что понимаете. – Да, – я ответил, – да!

Вскоре он умер. Предсмертным его приветом

Страх посрамлен и подсвечена темнота.

Нет утешенья, оправданья, прощенья ужасам

                                                    земным,

Но есть глубокое молчанье, и мы его не предадим,

Не разменяем на унынье и малодушные слова.

Есть небосвод над нами синий и благосклонная

                                                           листва.

Они ни в чем не виноваты, к ним и на кладбище

                                                           готов,

Превозмогая боль утраты, прильнуть. Слова?

                                                 Не надо слов.

И пустословье суетливо, и обольщенье ни к чему.

Стихотворенье молчаливо. Прочти,

прислушавшись к нему.

Посмотрев на дела отца, неужели сын

Не смутился, увидев всех этих слепых, убогих,

Не подумал, за что они терпят – и ни один

Не возропщет, но кланяться будет пришельцу в ноги:

Вдруг он вылечит? Он и лечил их, а что ж отец,

Почему от рожденья слепой должен быть незрячим

И не видеть ни облачка в небе, ни тех овец,

Что похожи на облачко? Смотрим на них – и плачем.

Почему не заплакал? Не задал простой вопрос,

В чем они провинились, безногие и хромые?

Можно ли проповедовать, требовать в царстве слез

Исполнения заповедей? А еще немые,

А еще бесноватые… Крестных трехдневных мук,

Может быть, маловато в виду повседневной муки?

Не учить, а учиться у них! Это всё, мой друг,

Говорю я в слезах, – не из прихоти или скуки.

Прошла собака – и следы

От лап остались на бетоне

Сыром – теперь их видишь ты