Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения - Геннадий Иванович Алексеев

На все вопросы найдены ответы.

Красавчик счастлив, знаменит урод.

Чудес немало, насладимся чудесами.

Раскрасим море, разрисуем небосвод,

Распишем солнце голубыми полосами,

Но что там движется на окоеме вод?

– Старинный барк под всеми парусами.

О чудеса затейницы-природы! —

Леса, пустыни и громады гор!

О жук! О дятел! О жираф! О Пифагор!

О континенты, страны и народы!

О эти резво скачущие годы!

О этот узкий бесконечный коридор!

О вкус гордыни! О терпения позор!

О жребий сладостный – у моря ждать погоды!

И ты, о музыка, и водопада грохот,

И скрип дверей, и поросячий визг,

И бег толпы – ее зловеший топот!

И ты, катящийся по небосводу диск —

Твой наглый свет, твой непристойный хохот —

И ты, чудовище, и ты, мой василиск!

Я не был в Падуе, в капелле дель Арена.

Гляжу на небо – чаще в потолок,

Гляжу на запад – чаще на восток,

И вижу женщину, ее зовут Ирэна.

Живу пристойно, тихо и смиренно,

Не юн, не стар, не добр и не жесток.

Пиратский флаг взлетает на флагшток,

В кустах поет беспечная сирена.

Как неприветливы чугунные ограды!

Их раздражает чаек оперенье,

Им досаждают женские наряды.

Душа легка, ей не претит смиренье.

Все фрески Падуи и все ее аркады

Я подарю при случае Ирэне.

Отважны комики, а трагики пугливы.

В восточной Азии течет река Меконг,

Но перед нами речка Рубикон,

И нас терзают благородные порывы.

Бананы приторны, куда приятней сливы.

Ромео пробует взобраться на балкон,

Но безуспешно – слишком высоко.

А под балконом заросли крапивы.

Был некий символ, но его украли,

Был некий бюст чугунного литья.

Не поздно ли? Не рано? Не пора ли?

Она и он, ты, вы и мы, они и я,

Все наши пропасти, все наши пасторали,

Все наши шалости и ужас бытия.

Верю в ближнего.

Верю в будущее (что оно будет).

Верю, что в Сахаре не бывает дождей,

и верю в себя.

Не верите?

А я вам говорю:

– Верю в дальнего.

Верю в прошлое (что оно было).

Верю, что в Калифорнии растут секвойи.

И верю в себя.

Смеетесь?

А я вам говорю откровенно:

– Верю в победу совести!

Верю в триумф добра!

И верю в себя.

Хохочете?

И напрасно.

Эй, ты,

слышишь – поют!

Закрой глаза и слушай,

хорошо ведь поют!

Эй, ты,

бегущий к ничтожной цели,

отдохни немного, отдышись!

Эй, ты,

скользящий по наклонной плоскости,

ухватись за что-нибудь,

удержись.

Эй, ты,

стоящий у окна,

рассеянно глядя на улицу,

кто ты?

Эй, ты,

невидимый,

ты ли это?

Покажись!

Эй ты,

недолгий,

погляди —

как торжественно в мире

после полуночи!

Берут,

все что-то берут у жизни.

    Но я

    еще ничего не взял.

Мне кричат:

    Бери!

    Бери скорее!

    Бери что попало!

    Бери, пока не поздно!

    После будет нечего брать —

    все разберут!

Но я не спешу.

    Пусть берут,

    я возьму последним.

Я возьму

    самый жаркий летний день,

    самое морозное зимнее утро

    и самую темную осеннюю полночь.

Я возьму

    лучший апрельский вечер

    с долгим-долгим закатом.

– Гляди-ка! – сказал Петр Гордеич.

И я увидел кузнечика со сломанной лапкой,

который ползал по брустверу,

припадая на один бок.

Когда пошли танки,

я снял кузнечика с бруствера

и посадил его

на дно окопа.

Когда танки повернули обратно,

я увидел, что кузнечик

сидит на сапоге убитого Петра Гордеича

и вид у него невеселый.

– Не горюй! – сказал я кузнечику. —

Не горюй, старина!

А что я мог еще сказать?

Что?

Скромно живу рядом с вечностью

на третьем этаже

семиэтажного дома.

Но вечером пишу стихи о вечности

и засыпаю поздно.

Проснувшись,

встаю,

открываю окно

и гляжу на вечность,

зевая и поеживаясь.

Свежестью веет

от вечности

по утрам.

И вдруг взглянула на меня

Вселенная

из-под лохматой

черно-бурой шапки

    (это была она – я сразу понял),

Вселенная с глазами голубыми

и с розовым румянцем

        на щеках.

    (это ее румянец, я сразу не догадался),

взглянула

и смущенно улыбнулась

    (только она так улыбается).

И я подумал:

все же молода

у нас Вселенная!

    (А кто-то утверждал,

    что ей десять миллиардов лет.)

И я подумал:

все же недурна

у нас Вселенная,

да и скромна к тому же!

    (А кто-то упрекал ее

    в нескромности).

И я подумал:

все же повезло,

изрядно повезло нам

со Вселенной.

1

Опять,

опять эта весна,

и пред нею я,

опять я.

Очень высокая весна,

и пред нею я —

субъект среднего роста.

Стою,

задрав голову.

Высокие женщины —

моя слабость.

2

Удивил весну

    своим вниманием,

окружил весну

    своими заботами.

Предупреждаю

    каждое ее желание,

выполняю

    все ее прихоти.

Поддерживаю ее под локоток

    на улице.

Подаю ей руку,

    выходя из автобуса.

С начала марта

у весны на побегушках.

Но я не стыжусь.

Гляжу на Сириус,

    на Альдебаран,

    на Плеяды,

    на Млечный путь —

гляжу на ночное небо.

Слушаю цикад в траве,

    женский смех за деревьями,

    чей-то шорох в кустах

    и отдаленный шум прибоя —

слушаю ночную землю.

Хорошо уставшей земле

    засыпать под ночным небом.

Хорошо и мне стоять на земле,

    любуясь ночным небом.

Хорошо и звездам мерцать в вышине

    над землей и надо мною.

Всем нам неплохо.

Тощая,

высокая,

рыжеволосая девица

с запавшими щеками,

с острым подбородком,

с острыми локтями

и с тонкими, как у кузнечика,

ногами.

Встречаю ее то и дело

на разных витринах.

Даже стал здороваться с нею.

Она вежливо отвечает.

Иногда говорит

    «здравствуйте»,