Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения - Геннадий Иванович Алексеев

class="p1">иногда

    «добрый день»,

а вчера сказала

    «привет».

Пригласил бы ее в кино,

да жаль,

что такая тощая.

Время от времени

надо брать быка за рога —

без этого

не обойтись.

Но, взяв быка за рога,

вы долго его не удержите,

и вам придется

быстро отскочить в сторону,

чтобы сгорбленный

    и рассерженный бык

не нанес вам

смертельного удара рогами.

Поэтому сначала

вы все обдумайте,

а потом уж хватайте

быка за рога.

Так все и делают,

общаясь с быками.

Связан.

Путы крепкие.w

Пытается их разорвать,

но тщетно:

путы очень крепкие.

Весь напрягся —

мускулы буграми.

Но свободы нет:

путы дьявольски крепкие.

Однако

не зовет на помощь —

молчит.

Надеется освободиться сам,

без посторонней помощи.

Если уж идти,

    то не оглядываясь,

если уж ползти,

    то незаметно,

если уж бежать,

    то со всех ног,

если уж стоять,

    то не качаться,

если уж быть,

    то быть бесстрашным —

страшиться небытия

непростительно.

Довольствуюсь

общедоступным золотом:

легким, сырым золотом

поздней осени —

    его сгребают в кучи

    в садах и скверах, —

золотыми пуговицами

на мундире морского

    офицера —

    он прошел мимо

    твердым военным шагом,

золотой заколкой

в волосах красивой девушки —

    она сидит в такси,

    стоящем у подъезда.

Ходят слухи,

что в садах Гесперид

растут яблоки

из настоящего червонного

    золота,

но разве туда доберешься!

Дорогу знает

только Геракл,

а где он теперь —

    неизвестно.

Надо что-то делать.

Совершенно необходимо

что-то делать!

Можно, например,

взять веник

и подмести набережную

от Горного института

до Академии художеств.

    Дворники будут растроганы.

Можно наделать

бумажных голубей

и время от времени

пускать их из окна на улицу.

    Ребятишки

    придут в восторг.

Можно взять лесенку,

приставить ее к Медному Всаднику,

и наждачной бумагой

начистить плащ Петру Великому.

    Царь

    будет очень признателен.

Но обязательно

надо что-то делать.

Нельзя же сидеть

сложа руки!

Вышли с нею

к Неве.

Дул ветер.

Небо было синее,

вода была синяя,

глаза ее были синие-синие,

а челка была

золотая.

Как эффектно

выглядит золото

на синем!

Я и не знал!

Надо научиться

    себе не доверять,

надо постараться

    себя не любить,

надо непрестанно

    с собой враждовать

и однажды утром

    объявить себе войну.

Надо победить себя

    чего бы это ни стоило.

Только тогда и успокоиться,

    только тогда.

И не надо бояться себя —

    стыдно быть трусом.

Оба вы люди,

и ты,

Чингисхан,

и ты,

Януш Корчак.

    Почему – непонятно.

И они тоже люди,

твои, Чингисхан, всадники

на лохматых лошадях.

    скок! скок!

И твои, Корчак, ребятишки

на своих палочках —

    прыг! прыг!

Так уж оно получается.

Но ты, Чингисхан,

взмахнешь своей саблей

и, крикнув,

отрубишь Корчаку голову,

    потому что ты все же

    Чингисхан.

И твои, Чингисхан, всадники —

    Э-ге-гей!

Возьмут на пики

твоих, Корчак, ребятишек —

    мамочка, боюсь! —

потому что эти всадники

любят убивать.

А мне, Чингисхан,

придется душить тебя голыми руками,

потому что я безоружен.

Цветы

пахнут похоронами

и любовью.

Но они

ни в чем не виноваты.

Иногда

ими осыпают негодяев,

иногда

их дарят круглым дурам,

иногда

их воруют на кладбище

и продают втридорога влюбленным.

Но цветы

ни в чем не виноваты.

Им не стыдно,

что Джордано Бруно

был сожжен на площади Цветов.

Там,

над крышей

за крестом телеантенны,

там,

там,

в вечернем,

но еще голубом небе

движется светлая точка.

    И радость,

    непонятная радость

    врывается в сердце.

Но самолет летит быстро,

и там,

над крышей,

за крестом телеантенны,

там,

там,

на том самом месте

уже пустая голубизна.

    И тоска,

    необъяснимая тоска

    вгрызается в сердце.

Но там,

там,

над крышей

появляется белое облако.

    И я успокаиваюсь —

    пусть хоть оно.

Упасть в пропасть

    и разбиться?

Упасть в пропасть

    и расхохотаться?

Или не падать в пропасть?

Стоять над пропастью, не дыша,

    боясь пошевелиться?

Сидеть на краешке,

свесив ноги в пропасть,

    и грызть морковку?

Или держаться от пропасти вдалеке?

Осторожно спуститься в пропасть

и напиться из родника

на ее дне?

Во всяком случае

    не забывать о пропасти.

Во всяком случае

    любить свою пропасть.

В любом случае

    заботиться о пропасти —

    беречь свою пропасть,

    беречь.

Кому ты нужен один,

без пропасти.

Что станет с пропастью

без тебя.

Кому они только не сияли,

эти, кроткие на вид,

молчаливые звезды —

    и властелинам,

    и скоморохам,

    и гувернанткам,

    и карточным шулерам.

Гомеру

они сияли тоже.

Правда,

он их не видел,

но он знал,

что они сияют,

и был спокоен.

Вот – тебе, говорят —

судьба Рубенса,

а вот судьба Рембрандта —

что выбираешь?

Вот задача, думаю,

что же выбрать?

Звездный жребий

    амстердамского страдальца,

или антверпенского счастливчика

    удел?

Оба варианта

    вполне подходящи,

оба варианта

    просто хороши!

Вот, черт, думаю,

что же предпочесть?

Слишком долго думаешь! – говорят.

Не получишь ни то, ни другое.

Получишь третье.

Ну ладно, думаю,

проживу и так!

Но самого так и тянет в Эрмитаж.

Сначала иду в зал Рубенса,

потом – в зал Рембрандта.

После – опять в зал Рубенса,

и снова – в зал Рембрандта.

Так и хожу целый день.

Йорданс,

Ван Дейк

и «малые голландцы»

дуются на меня.