Джон Мильтон - Стихотворения

Скажу: они - Амура лук и стрелы),

И разумением, и добротой.

Чарует слух твой разговор, а пенье

Способно даже камни взволновать,

И слышать дивный голос твой опасно

Нам, не достойным звук его впивать:

Ведь там, где вспыхнет искра восхищенья,

Не может не заняться пламень страстный.

x x x

Как холит ею встреченный в горах

Цветок долин пастушка молодая,

Его перед закатом поливая,

Чтоб он на скудном грунте не зачах,

Так и чужой язык в моих устах

Рачением твоим, Любовь благая,

Расцвел еще пышней, чем речь родная,

И стал я милой петь хвалу в стихах,

Которые оценят здесь, на Арно,

Но не поймет на Темзе мой народ.

Пускай же, словно в почве благодарной,

В моей груди привьется и взрастет

То семя, что заронено чудесно,

Туда тобой, садовницей небесной.

КАНЦОНА

Терплю насмешки здесь я вновь и вновь

От юношей влюбленных и от дам

За то, что воспевать в стихах решаюсь

На чужестранном языке любовь.

"Скинь, - мне они бросают, потешаясь,

С плеч непосильный груз и по волнам

Плыви к иным, знакомым берегам,

Где ждут тебя шумливые дубравы,

В тени которых слава

Венок бессмертья для твоих кудрей

Уже сплетает из листвы зеленой".

Но я словами госпожи моей

Отвечу им в конце своей канцоны:

"Пиши на нашем языке родном,

Затем что говорит Любовь на нем".

x x x

Не знаю, Диодати, как я мог

Так измениться за одно мгновенье,

Чтобы к Любви, внушавшей мне презренье,

Неосторожно угодить в силок.

Пусть ни златых кудрей, ни алых щек

У милой нет, зато ее движенья

Достоинства и неги воплощенье,

А взор меня, как молния, обжег.

Язык любой страны иноплеменной

В ее устах способен слух пленять;

Когда же запоет она, сирена,

Не тщусь я даже уши залеплять

Ведь в пении ее так много пыла,

Что воск оно немедля б растопило.

x x x

Глаза у вас - два солнца, от огня

Которых меркнет взор мой ослепленный:

Ведь в Ливии, жарою истомленной,

И то не так палит светило дня.

Во мне клокочет, грудь мою тесня,

Какой-то пар, сухой и раскаленный

Хоть вздохом бы назвал его влюбленный,

Слов, чтоб его назвать, нет у меня.

Днем, госпожа, он заперт, как в темнице,

А если ночью вырвется порой,

То сразу остывает и ресницы

Мне жжет соленой ледяной росой,

И вас, моя заря, от мук рыдая,

Без сна я до рассвета ожидаю.

x x x

Я, госпожа, так юн, так прост подчас,

Что лучше уж признаюсь откровенно:

Да, сердце вам я посвятил смиренно.

Оно, конечно, недостойно вас,

Но, - в чем и убеждался я не раз,

Не грубо, не коварно, не надменно,

К добру не глухо, в чувствах неизменно,

В житейских бурях твердо, как алмаз,

Не чуждо музам и высоким даром

Слагать певучий стих наделено,

И равнодушно к зависти стоокой,

И низкой лестью не уязвлено,

И только там чувствительно к ударам,

Где в нем сидит стрела Любви жестокой.

L'ALLEGRO. IL PENSEROSO

L'ALLEGRO

{Веселый (итал.).}

Прочь, Меланхолия! Исчезни,

Дочь Цербера и тьмы! Вернись скорей

На Стикс, в страну теней

И призраков, стенящих в адской бездне,

Или ищи приют

Там, где крылом ревнивым ночь ширяет

И черный ворон грает

В той Киммерии, где нагие скалы

Над степью одичалой,

Как космы у тебя на лбу, встают.

Дай место здесь иной богине

Ясноокой Евфросине.

К нам, о Радость, как зовем

Мы на языке земном,

Тебя, дочь Вакха и Венеры,

Хоть не дать не можем веры

И таким певцам, что нас

Уверяют, будто раз

Встретился весной с Авророй

Озорной Зефир, который

С ней возлег в траве густой

Меж роз, обрызганных росой,

И плод его свиданья с нею

Ты, кто из Граций всех милее!

Принеси нам шутки с неба,

И улыбки, как у Гебы,

Те улыбки, что таит

Юность в ямочках ланит,

Смех, целящий от кручины

И стирающий морщины,

Игры, плутни, пыл, задор,

Непринужденный разговор.

К нам стопою торопливой,

Словно в пляске прихотливой,

Порхни и приведи с высот

Свободу, что в горах живет.

Радость, чтя тебя, пребуду

Я с тобой всегда и всюду,

Деля с толпою слуг твоих

Невинные забавы их

Под утро жаворонку внемля,

Когда, как сторож с башни, землю

Он песней будит из-за туч,

Пока не вспыхнет первый луч;

Назло всем горестям, бросая

Приветливое "Здравствуй!" маю,

Глядящему ко мне в окно,

Что лозой оплетено;

Слушая, как криком кочет

Мглу прогнать скорее хочет

И вывести своих подруг

Спешит из птичника на луг,

Как лают псы в тиши рассветной,

И вслед им голос рога медный

Катится от холма к холму,

И эхом вторит лес ему;

Иль гуляя одиноко

Меж вязов в час, когда с востока

По облакам грядет заря

В зареве из янтаря,

И за плугом пахарь свищет,

И пастух скликает, ищет,

Гонит на пастьбу овец,

И вострит косу косец,

И оглашает склоны дола

Коровницы напев веселый.

Все новые красоты взгляд

Повсеместно веселят:

Синих гор нагие кручи,

Где вкушают отдых тучи;

Серых пустошей чреда,

Где, пасясь, бредут стада;

Луговин ковры цветные;

Реки и ручьи лесные,

И над зеленью дубров

Кромка башенных зубцов,

Где, может быть, приют находит

Та, кто с ума округу сводит.

А вон над хижиною дым.

Там Коридон и Тирсис с ним

Сидят за скромною едою,

Что им Филлидой молодою

На стол поставлена была.

Она ж сама давно ушла

И с Фестилидой вяжет в поле

Тяжелые снопы, а коли

Хлеб для уборки не созрел,

Хватает им и с сеном дел.

Но, видно, нынче воскресенье,

Коль приглашает нас в селенье

Колокольный перезвон,

Что звучит со всех сторон.

Там пляшут под ребек селяне

В тенистой роще на поляне,

Там веселится стар и млад,

А когда сверкнет закат,

Всем добрый эль язык развяжет,

И каждый что-нибудь расскажет.

О Мэб заводит речь одна:

Мол, эта фея озорна

И сласти по ночам ворует.

Другой о домовых толкует

О Джеке с фонарем, о том,

Как Гоблин к ним забрался в дом,

Взял кринку сливок и за это

Так много им зерна до света

Успел намолотить один,

Что впору дюжине мужчин.

Затем косматый гость наелся,

У очага чуть-чуть погрелся,

Шмыгнул за дверь и был таков

Еще до первых петухов.

Но вот пришел конец рассказам,

И все ко сну отходят разом.

Нас же в города влечет,

Где, шумя, снует народ;

Где лавры рыцарь и вельможа

Стяжают и в дни мира тоже

Умом или клинком своим,

А дамы присуждают им

За смелость щедрые награды

Обворожающие взгляды;

Где факелом бог Гименей

В шафранной мантии своей

На свадьбах озаряет пляски,

Застолье, представленья, маски

Картины, что себе поэт

В мечтах рисует с юных лет.

Теперь в театр! Там Джонсон бурный

Надел ученые котурны

И сын фантазии Шекспир

Дивит сладчайшей песней мир.

Там без забот, не знаясь с грустью,

Лидийской музыкой упьюсь я;

И со стихом бессмертным слив

Змеею вьющийся мотив,

То робкий, то безмерно страстный,

Проникнет пенье в душу властно,

И, вновь умиротворена,

До дна исполнится она

Гармониею прирожденной,

От всех оков освобожденной;

И дивным звукам вняв сквозь сон,

Орфей в Элизии, где он

Спит на цветах, вспоенных Летой,

Сочтет, что можно песней этой

Опять Плутона укротить

И Эвридику возвратить.

Радость, дай мне это счастье,

И в твоей навек я власти.

IL PENSEROSO

{Задумчивый (итал.).}

Прочь, Радости, химеры,

Которые бездумьем рождены!

Как мало вы нужны

Душе, взалкавшей знания и веры!

Царите в тех умах,

Что предаются с пылом беззаботным

Фантазиям, бессчетным,

Как сны, ночной эскорт Морфея, или

Частицы мелкой пыли,

Танцующие в солнечных лучах.

Богиня мне мила другая

Ты, Меланхолия благая,

Чей лик нарочно зачернен,

Затем что слишком светел он

Для слабого людского взора;

Но это чернота, которой

Лишь умножалась прелесть той,

Кому Мемнон был брат родной,

Иль царственной Кассиопеи,

Дерзнувшей дочерей Нерея

Прогневать похвальбой своей.

К тому ж твой род стократ знатней:

Родитель Весты светлокудрой,

Тебя Сатурн с ней прижил мудрый

Когда над миром он царил,

Такой союз за грех не слыл.

Не ведая, что свергнет с трона

Его Юпитер беззаконно,

Бог проводил нередко дни

На Иде с ней в лесной тени.

Отшельница, ты вся - терпенье,

Раздумье, самоотреченье!

Надень наряд, чей черен цвет,

И пускай тебе вослед

Струится он волною темной,

Окутай столой плечи скромно