Анна Попова - Обыкновенная любовь

Вот не надо про мораль. Не читайте проповедь.
Про детей да про мужей, про позор в дому.
Жизнь — на то она и жизнь, чтоб её распробовать.
Чтобы дальше передать… Если есть — кому.
Да, как белка в колесе. Худенькая белка я,
Шасть — и в норку. И домой. И себе в припас…
В суматохе двух работ не хожу, а бегаю,
Нет, летаю по земле! Для семьи — для нас.
Воскресенье, полный двор. Малыши горластые.
Старый стол под сводом ив — добрых великанш.
Нераскрашенный альбом, новые фломастеры.
Осыпается жасмин, грустный флёрдоранж.
А в песочнице друзья — карапузы местные,
Роет яму до земли мой чумазый крот…
Только бабки всё гудят — околоподъездные:
То «бедняжка», то «позор»… кто ж их разберёт?
Печки-лавочки свои хватит за глаза вести,
Чтоб вам, старым, не сказать: «Бог тебе судья!»
Я-то счастлива, а вы… сдохнете от зависти,
Ядовитою слюной напрочь изойдя!
«Эх, не выдали тебя замуж по-нормальному»,
Мама-мамочка, не лей слёзы в три ручья.
Сын, ребёнок… столько сил ты даёшь, мой маленький.
Я ничья, верней, твоя. И сама своя…
И не войте надо мной вздорными кликушами,
Я безмужняя жена, но не всё ль равно?
И не сватайте меня. Яблочко надкушено,
Да с кислинкой, да не всем по зубам оно!..

Нагадала парнишке — хорошее ли, плохое ли,
Прибежал — помоги, мол, не то убью себя…
Что ж, она — из богатых, её ублажали-холили,
И красивая: губки-вишенки, глазки-бусинки…
Он, конечно, влюблён — так отчаянно, безвозвратно и
Безнадежно — безденежье, обнищание.
Он, конечно, уйдёт — добывать себе славу ратную,
Безделушку подарит ей на прощание…
А военное время по тропам дождём лило,
И хлестало, и небом слепило пылающим.
К ней сваты за сватами. Ей весело.
И она не ждёт его.
У отца на примете богатый соседский лавочник.
Тут и свадьбу сыграли — на счастье посуду разбили.
И помчались годы, и — вот она: щёки заревом,
Расплылась, раздобрела на мужнином изобилии,
Хоть полотна пиши — пышнотелая баба базарная.
И, как водится, зори майские, цвет черешневый,
И, как водится, пел соловушка — птаха райская…
Он вернулся — красивый, медалями весь обвешенный,
Взгляд орлиный и выправка генеральская.
Он — в родительский дом. Схоронили давно родителей.
Вниз по улочке зашагал, как былинный витязь.
А она у окошка — высматривает посетителей.
Он вошёл — вот и встретились. Вот и свиделись.
Он молчит. И она… Растерялись, как дети малые…
И головка её в чепце виновато клонится…
Он молчит. Он любил её. Он вспоминал её —
В том аду, где вообще ни о чём не вспомнится.
Он молчит — ей далекие битвы и громы слышатся,
И ещё — как всю ночь перед свадьбой стонала птица…
Ей немного стыдно себя — вот такой, расплывшейся,
Впрочем, стыд успел уже притупиться…
Он уходит — опять уходит. Чуть-чуть сутулится,
Но шаги отмеряет сурово, легко и чётко.
А она безнадёжно глядит и глядит на улицу,
Теребя векселя и банкноты, как будто чётки…

Ну сядь же, родной, ну выслушай,
помилуй — и пожалей,
коснусь я, как смысла высшего,
неловкой души твоей
и выдохну шелест имени,
склонюсь к тебе на плечо,
очисти, благослови меня…
О, как же ты юн еще…
Ещё не сомкнёт строфа уста,
ещё в уголке души
не зреет молитва Фауста:
«О молодость, не спеши…»
Послушай меня, я тоже
смотрела из-за кулис,
я тоже была, прохожий,
прохожий, остановись,
я тоже любила — грешница! —
вериги свои влача…
Налжёшься ещё. Натешишься
раскаяньем палача.
Любовь — это рай спасённый
и злая полынь-трава,
прости меня, мальчик весёлый,
за то, что она такова…
Устав от словесной ветоши,
и письма, и письмена
сожжёшь… Погоди, наверишься,
налюбишься допьяна,
надумаешься, намаешься,
свершишь над любовью суд,
а после поймёшь, мой маленький,
что вовсе не в этом суть…
Нагневаешься, напечалишься,
надкусишь плод бытия…
Вперёд же — ладья отчалила,
скользит по волнам ладья…

— Знаешь, ветер стучит в виски.
Бьёт в окошко тяжёлой веткой.
Может, это не по-мужски…
Но побудь-ка моей жилеткой.
Не красавец, и не звезда.
Не отличник. Сто лет не плакал.
Вот, роман пишу — иногда.
В сеть выкидываю по главкам.
Раз в неделю влезаю в чат.
Одинокий — шучу! — как парус:)
Допоздна на работе парюсь.
Ценят. Пользуются. Молчат.

— Знаешь, сто вечеров подряд
Телевизор, тоска, вязанье…
Неудачно женился брат.
Дома плохо. С утра — экзамен.
Мне бы небо… и два крыла,
За спиною не крылья — клочья…
Летом бабушка умерла.
И в деревне дом заколочен.
Мама плачет из-за отца,
Парень медленно остывает.
Просто — чёрная полоса.
Не грусти. Ничего, бывает:)

Им весь день протерпеть, бодрясь,
Притворяться легко и жутко…
Им садиться — в который раз —
Возле сквера в одну маршрутку.
Прятать скуку в пылу бравад,
Тосковать и острей, и чище,
И друг друга не узнавать…
Он высок и сутуловат,
У неё в пол-лица глазищи,
Им бы только взглянуть, позвать!
Но ни фоток, ни адресов:
«Аська»: вечером стук в оконце:)
Утром — душеньку на засов,
Откровенья — в стальные кольца.
Каждый скован и заклеймён
Этой ложью чужих имён —
Безопасного незнакомства.

Гвалт, суматоха, огни, зонты,
На светофоре — красный.
Сумерки. Тихое:
— Это ты?
— Я, — отвечает. — Здравствуй…
— Как ты? (Привычная боль, знобит,
Вновь мы с тобой — на равных…)
— Помнишь? (Ну как я могла забыть…)
— Помню (Как соль на раны).
Встреча — нелепа, слова — туги,
Люди, в толпе одна ты.
— Замужем? (Нет. Если да — солги.)
— Да (Не солгу, не надо.)
— Дети? (Как холодно. Дождь утих,
Небо серей и шире.
Помнишь, хотела себе двоих.)
— Двое, уже большие.
— Я разошёлся. (Слова на вкус
Вновь отдают кислинкой.)
Дочка у мамы. Четвертый курс.
Дочку зовут Алинкой.
(Да. Как тебя… Но хотел не так,
Просто — тоска и полночь…)
— Да. Как меня… (Мой смешной чудак,
Значит, немножко помнишь.)
— Как ты? (Короткий мой поводок,
Солнце в моём кармане…
Как ты, родная?) Усталый вздох.
Ты говоришь:
— Нормально…
Как на работе?
— Стою в конце
Этих крутых ступенек.
Знаешь, работа — не самоцель…
Не для души — для денег.
— Я постарела… Да нет, взрослей
Стала. Мудрей — не стану…
В августе — веришь ли? — юбилей.
Вроде бы всё по плану…
(Только на сердце твоем замок,
Только не я был рядом.)
— Зря я тогда… — оборвал, умолк.
Тихо сказала:
— Зря ты …
(Зря я уехал. Пустой вокзал,
Вечер, вороний клёкот.)
— Помнишь, ты в юности вырезал
Белые самолёты,
Весело… это была игра
Солнечных эскадрилий.
— Что ж… До свидания… Мне пора.
В общем, поговорили.

Подлое время,
напрасные стоны молитв.
Серая пыль
оседает на глянце дорог.
Встречи не с теми —
бессчётные встречи мои,
Хохот судьбы…
надо мною хохочущий рок.
Ждать эпилога,
смириться, упасть и не встать?
Тонкая жилка
тропы среди мрака и зла.
Эта дорога
устала напрасно петлять,
Эта развилка
однажды к тебе привела.
Сколько отчаянья
щедро бросала судьба,
Сколько случайностей,
грёз над пустой ворожбой,
Не обмани —
это зов мой, призыв и мольба.
Не оттолкни —
это заповедь, наша с тобой…
Вот она, встреча! —
не пышный помпезный букет,
Вот она, вечность! —
не праздничный шик напоказ,
Просто —
прохлада ладони на влажной щеке,
Вдосталь —
до боли, до слёз, и впервые — для нас…
Выстрадать —
каждое слово, и ласку, и жест,
Выпросить —
гул поездов и рассветную тишь,
Выдержать
наши разлуки, наш горестный крест,
Выбежать
утром, а ты на пороге стоишь…

Слова на нитку нанижу —
Дрожат и крутятся,
Сойду с ума со скулежу,
Одна и грежу, и грожу,
Не павой-лебедью хожу,
А серой утицей.
Ой, зори ясные зимой,
Снега атласные,
Да отчего ж метель стеной,
Да отчего ж ты, сокол мой,
Глядишь неласково?
Душа остыла, в горле вой,
На лбу испарина,
И всё, что прожито со мной,
Другой подарено,
Коса густая, кудри — смоль,
Глаза суровые,
А щёчки — как заря весной,
Попал на стерву голубь мой
На чернобровую….
Мы с вьюгой — ночку напролёт:
Разноголосица…
Она скулит, к окошку льнёт
И в избу просится.
— Кружи позёмкою, кружи,
Зову легонько я, —
Ну, поюродствуй, поблажи,
Ну, погадай, поворожи
На горе горькое…
Стою с иконкой, чуть дышу,
Простоволосая…
Беду, как рубище, ношу,
А ей износу нет…

Он шутил: «Разговоры на первое, ты на второе»,
целовался по-взрослому и не хотел прощаться.
А потом скопировал нежность киногероя
и сказал, что у нас в запасе около часа.
Потушил окурок о блюдце на подоконнике,
подошёл к двери, щелчком протолкнул задвижку,
никого же нет… наверное, так спокойнее.
Я люблю тебя. Но бывает, что — ненавижу.
Помню тусклую лампу, часы и диван разложенный,
помню радио — «Подмосковные вечера» поют,
я была неловкой, нежной, слегка настороженной,
и всё время казалось: ключ о замок царапает…
Допивали чай, подошёл твой папа… молчала
и смотрела в чашку, зажав кулачок от боли.
Провожал домой, прижимался как бы случайно,
всю дорогу болтал о своём дурацком футболе.
Первый раз — неужели он не достоин лучшего,
чем вот так, на скрипучем диване, с дворовым мачо
обесценивать счастье — ворованное, колючее,
засекая время, как на футбольном матче…

постони, мол, «не надо, сжалься…»,
будь же гибкой, сродни плющу,
вот поклянчи, поунижайся, а потом я тебя прощу,
в тихом плаче распялив губы, пошепчи мне, пошелести,
начинай же: мол, не могу, мол, без тебя не могу, прости.
а не станешь — тогда не очень-то и хотелось. да не реви,
без тебя претендентки — в очередь, по расчёту и по любви.
мне-то, в общем-то, фиолетово, но они — не тебе чета,
и раскованы, и без этого — «стоп, достаточно, всё, черта»,
море денег, любви, гламура, рестораны, юга, такси,
так что ты не сиди, как дура, и прощенья давай проси.
ну же, громче, давай, не слышу. улыбается свысока:
так и сдохнешь ты серой мышью, старой девой без мужика,
вот он сердится: мол, не то всё… он — святое, твоё, ничьё…
но при этом — хорош чертовски. в теле паника и нытьё.
он роняет слова тугие, потешается вдрызг и всласть,
но при этом — глаза такие, что вот так бы и отдалась,
век таскать бы его обноски, петь от радости в западне…
он прощает по-казановски. примиренье — «иди ко мне»…
вот и всё. расцепились, вялый поцелуй… потерпи, не ной.
и самой смешно от усталой, каждодневной мольбы ночной:
пусть продлится вот эта дольче вита, господи, ну рискни,
сохрани его на подольше, мне, рабе его, сохрани,
ты же милостив, ты же можешь — чтоб не выть,
не лежать пластом…
пусть он будет моею ношей, пусть он будет моим крестом…

Что наша связь? —
Не счастье, и не грязь,
И не постылый брак,
А так…
А так же, как у всех.
Не стыд, не грех,
А горестный удел
Единства тел
Без единенья душ.
На сердце сушь.
И наважденья час,
Изнеможение закрытых глаз
И губ закушенных, и слов навзрыд.
Ярчайший взрыв,
На грани боли — наслажденья зов.
Что перед ним и стыд, и кровь, и кров…
Всё было так…
Но остается мрак,
И вот любовь уже не храм — кабак!
И послевкусье горького винца…
До капли, до конца
Уходит свет. Вновь холод и озноб,
Что наша связь — смешной калейдоскоп,
Стекляшек вязь…
А тело помнит грязь,
И я держусь уверенной рукой
За горький, обретённый вновь покой.
Но вдруг — из бездны, из её глубин
Любви забытой — незабытый гимн!
Нестройный хор коварных голосов…
На грани боли — наслажденья зов.

Дельный совет, о да, возлюбите ближних,
дальних и всяких-разных — такой пустяк.
Я бесконтрольно, беспомощно ненавижу,
злобствую… оказалось — могу и так,
если поток сознанья сосредоточен
чёрной воронкой, взбесившейся кутерьмой,
ты надоела, ты мне мешаешь, очень.
Это до отвращенья (к себе самой).
Молотом по вискам — пропадаю, глохну,
губы кусаю, до Бога не достучась.
Эй, дорогая, тебе там ещё не плохо?
Хоть вполовину, в четверть, в сотую часть?!
Ты же смогла прокрасться к нему, прорыться,
видя во мне простофилю, но не врага!..
А посиди у разбитого у корытца,
у прогоревшего, стылого очага,
в пропасть и в ад кромешный сверни с дороги!
Что же я… всхлипы, проклятия вразнобой…
А, подниму бокальчик — твоё здоровье.
Ты надоела. Царствуй, и чёрт с тобой.

тишина — будто ком в груди,
ночь — исплаканная, блажная.
так бывает. одна, одна я.
безнадёжно сиплю: «найди…»
одиночество затаив,
от никчемности холодею.
репутация старой девы.
потрясающий мой наив.
неужели и ты один?!
как представлю — мороз по коже.
несчастливый, родной. такой же.
ты, воззвавший ко мне: «найди…»
ты — мой вымечтанный, живой,
ты — мой выплаканный ночами,
поразительно, изначально
мой… достаточно? о, с лихвой…
я хотела, чтоб на ветру
целовались мы у подъезда,
чтобы вскоре — твоя невеста,
(а не гостья в чужом пиру!),
чтобы дети… чтоб сын и дочь,
чтобы ты обнимал с порога,
(здравствуй! — голос легонько дрогнул),
чтобы дома — смешной галдёж,
чтоб не мучиться посреди
посторонних семейных счастьиц!
чтоб лучиться, чтоб излучаться,
растворяясь в твоём «найди»!..
губы — шёлк,
наслажденье — шок…
взгляд — ожог,
и волной по телу…
чтоб на зов спешить оголтело,
чтобы вместо «найди» — «нашёл»!..
чтоб воскресный поход в кино,
чтоб щекою к плечу — блаженство…
мне отказано в самом женском.
не сподобилась. не дано.

В стеклянных кружках уютно пенится,
А в баре сумрачная жара.
Нет, я не враг тебе, не соперница —
Твоя обманутая сестра,
Возьми его и держи на привязи,
На поводке, на крючке, на шнурке!
Ведь он — родниковый глоток без примеси,
Шальной вираж и крутое пике,
Ты доля его… но не доля — долька! —
Одна из долек, одна из вех,
Кричишь: он мой! Но спроси: надолго?
— О нет, — отвечу тебе за всех…
Терпи, люби, обмирай восторженно!
А время пущено во всю прыть,
Потом не жалуйся: мол, за что же мне?
Отвечу:
— Только за право быть:
И вознесенной быть, и униженной,
И красить жизнь в иные цвета,
Легонько гладить затылок стриженый,
И лоб, и складочки возле рта…
А позже — тихо задуй свечу свою,
Забейся в норку, замри в тени.
Он твой — смирилась. Он твой — сочувствую.
Спасать не стану — уж извини…

О этот голод по тебе —
Утробный, жадный и бесстыжий!
Так отпусти же, отпусти же…
Но не отпустит, хоть убей.
Прощенье — это ремесло,
Забвенье — выгода мирская,
Так отпусти — как отпускают
Грехи — безгневно и светло…
Ну, оброни меня, как лист,
Коснись его шершавой кожи,
Он весь морозом искорёжен,
А ветер гонит: «Шевелись!»,
Но там, внизу, на мягком ложе
Его собратья заждались.
Печальным древом у реки
Стою в безветренном покое:
Тут — жизнь, а тут — уже сухое…
Давай, не бойся, отсеки!
Высвобожденье. Боли нет,
Одна продуманность ухода.
О милосердная природа —
Она и в смерти носит свет,
А я — хотела быть живой,
То смерч, то волны, то грозу мне!
Насколько проще и разумней
Её порядок вековой…
Немножко о женской силе и слабости