Елена Яворская - Обыкновенная любовь

Нагадала парнишке – хорошее ли, плохое ли,
Прибежал – помоги, мол, не то убью себя…
Что ж, она – из богатых, её ублажали-холили,
И красивая: губки-вишенки, глазки-бусинки…

Он, конечно, влюблён – так отчаянно, безвозвратно и
Безнадежно – безденежье, обнищание.
Он, конечно, уйдёт – добывать себе славу ратную,
Безделушку подарит ей на прощание…

А военное время по тропам дождём лило,
И хлестало, и небом слепило пылающим.
К ней сваты за сватами. Ей весело.
И она не ждёт его.
У отца на примете богатый соседский лавочник.

Тут и свадьбу сыграли – на счастье посуду разбили.
И помчались годы, и – вот она: щёки заревом,
Расплылась, раздобрела на мужнином изобилии,
Хоть полотна пиши – пышнотелая баба базарная.

И, как водится, зори майские, цвет черешневый,
И, как водится, пел соловушка – птаха райская…
Он вернулся – красивый, медалями весь обвешенный,
Взгляд орлиный и выправка генеральская.

Он – в родительский дом. Схоронили давно родителей.
Вниз по улочке зашагал, как былинный витязь.
А она у окошка – высматривает посетителей.
Он вошёл – вот и встретились. Вот и свиделись.

Он молчит. И она… Растерялись, как дети малые…
И головка её в чепце виновато клонится…
Он молчит. Он любил её. Он вспоминал её —
В том аду, где вообще ни о чём не вспомнится.

Он молчит – ей далекие битвы и громы слышатся,
И ещё – как всю ночь перед свадьбой стонала птица…
Ей немного стыдно себя – вот такой, расплывшейся,
Впрочем, стыд успел уже притупиться…

Он уходит – опять уходит. Чуть-чуть сутулится,
Но шаги отмеряет сурово, легко и чётко.
А она безнадёжно глядит и глядит на улицу,
Теребя векселя и банкноты, как будто чётки…

Ну сядь же, родной, ну выслушай,
помилуй – и пожалей,
коснусь я, как смысла высшего,
неловкой души твоей

и выдохну шелест имени,
склонюсь к тебе на плечо,
очисти, благослови меня…
О, как же ты юн еще…

Ещё не сомкнёт строфа уста,
ещё в уголке души
не зреет молитва Фауста:
«О молодость, не спеши…»

Послушай меня, я тоже
смотрела из-за кулис,
я тоже была, прохожий,
прохожий, остановись,

я тоже любила – грешница! —
вериги свои влача…
Налжёшься ещё. Натешишься
раскаяньем палача.

Любовь – это рай спасённый
и злая полынь-трава,
прости меня, мальчик весёлый,
за то, что она такова…

Устав от словесной ветоши,
и письма, и письмена
сожжёшь… Погоди, наверишься,
налюбишься допьяна,

надумаешься, намаешься,
свершишь над любовью суд,
а после поймёшь, мой маленький,
что вовсе не в этом суть…

Нагневаешься, напечалишься,
надкусишь плод бытия…
Вперёд же – ладья отчалила,
скользит по волнам ладья…

– Знаешь, ветер стучит в виски.
Бьёт в окошко тяжёлой веткой.
Может, это не по-мужски…
Но побудь-ка моей жилеткой.

Не красавец, и не звезда.
Не отличник. Сто лет не плакал.
Вот, роман пишу – иногда.
В сеть выкидываю по главкам.

Раз в неделю влезаю в чат.
Одинокий – шучу! – как парус:)
Допоздна на работе парюсь.
Ценят. Пользуются. Молчат.

– Знаешь, сто вечеров подряд
Телевизор, тоска, вязанье…
Неудачно женился брат.
Дома плохо. С утра – экзамен.

Мне бы небо… и два крыла,
За спиною не крылья – клочья…
Летом бабушка умерла.
И в деревне дом заколочен.

Мама плачет из-за отца,
Парень медленно остывает.
Просто – чёрная полоса.
Не грусти. Ничего, бывает:)

Им весь день протерпеть, бодрясь,
Притворяться легко и жутко…
Им садиться – в который раз —
Возле сквера в одну маршрутку.
Прятать скуку в пылу бравад,
Тосковать и острей, и чище,
И друг друга не узнавать…
Он высок и сутуловат,
У неё в пол-лица глазищи,
Им бы только взглянуть, позвать!

Но ни фоток, ни адресов:
«Аська»: вечером стук в оконце:)
Утром – душеньку на засов,
Откровенья – в стальные кольца.
Каждый скован и заклеймён
Этой ложью чужих имён —
Безопасного незнакомства.

Гвалт, суматоха, огни, зонты,
На светофоре – красный.
Сумерки. Тихое:
– Это ты?
– Я, – отвечает. – Здравствуй…

– Как ты? (Привычная боль, знобит,
Вновь мы с тобой – на равных…)
– Помнишь? (Ну как я могла забыть…)
– Помню (Как соль на раны).

Встреча – нелепа, слова – туги,
Люди, в толпе одна ты.
– Замужем? (Нет. Если да – солги.)
– Да (Не солгу, не надо.)

– Дети? (Как холодно. Дождь утих,
Небо серей и шире.
Помнишь, хотела себе двоих.)
– Двое, уже большие.
– Я разошёлся. (Слова на вкус
Вновь отдают кислинкой.)
Дочка у мамы. Четвертый курс.
Дочку зовут Алинкой.

(Да. Как тебя… Но хотел не так,
Просто – тоска и полночь…)
– Да. Как меня… (Мой смешной чудак,
Значит, немножко помнишь.)

– Как ты? (Короткий мой поводок,
Солнце в моём кармане…
Как ты, родная?) Усталый вздох.
Ты говоришь:
– Нормально…

Как на работе?
– Стою в конце
Этих крутых ступенек.
Знаешь, работа – не самоцель…
Не для души – для денег.

– Я постарела… Да нет, взрослей
Стала. Мудрей – не стану…
В августе – веришь ли? – юбилей.
Вроде бы всё по плану…

(Только на сердце твоем замок,
Только не я был рядом.)
– Зря я тогда… – оборвал, умолк.
Тихо сказала:
– Зря ты …

(Зря я уехал. Пустой вокзал,
Вечер, вороний клёкот.)
– Помнишь, ты в юности вырезал
Белые самолёты,
Весело… это была игра
Солнечных эскадрилий.
– Что ж… До свидания… Мне пора.

В общем, поговорили.

Подлое время,
напрасные стоны молитв.
Серая пыль
оседает на глянце дорог.
Встречи не с теми —
бессчётные встречи мои,
Хохот судьбы…
надо мною хохочущий рок.

Ждать эпилога,
смириться, упасть и не встать?
Тонкая жилка
тропы среди мрака и зла.
Эта дорога
устала напрасно петлять,
Эта развилка
однажды к тебе привела.

Сколько отчаянья
щедро бросала судьба,
Сколько случайностей,
грёз над пустой ворожбой,
Не обмани —
это зов мой, призыв и мольба.
Не оттолкни —
это заповедь, наша с тобой…
Вот она, встреча! —
не пышный помпезный букет,
Вот она, вечность! —
не праздничный шик напоказ,
Просто —
прохлада ладони на влажной щеке,
Вдосталь —
до боли, до слёз, и впервые – для нас…

Выстрадать —
каждое слово, и ласку, и жест,
Выпросить —
гул поездов и рассветную тишь,
Выдержать
наши разлуки, наш горестный крест,
Выбежать
утром, а ты на пороге стоишь…

Слова на нитку нанижу —
Дрожат и крутятся,
Сойду с ума со скулежу,
Одна и грежу, и грожу,
Не павой-лебедью хожу,
А серой утицей.

Ой, зори ясные зимой,
Снега атласные,
Да отчего ж метель стеной,
Да отчего ж ты, сокол мой,
Глядишь неласково?

Душа остыла, в горле вой,
На лбу испарина,
И всё, что прожито со мной,
Другой подарено,

Коса густая, кудри – смоль,
Глаза суровые,
А щёчки – как заря весной,
Попал на стерву голубь мой
На чернобровую….

Мы с вьюгой – ночку напролёт:
Разноголосица…
Она скулит, к окошку льнёт
И в избу просится.

– Кружи позёмкою, кружи,
Зову легонько я, —
Ну, поюродствуй, поблажи,
Ну, погадай, поворожи
На горе горькое…

Стою с иконкой, чуть дышу,
Простоволосая…
Беду, как рубище, ношу,
А ей износу нет…

Он шутил: «Разговоры на первое, ты на второе»,
целовался по-взрослому и не хотел прощаться.
А потом скопировал нежность киногероя
и сказал, что у нас в запасе около часа.

Потушил окурок о блюдце на подоконнике,
подошёл к двери, щелчком протолкнул задвижку,
никого же нет… наверное, так спокойнее.
Я люблю тебя. Но бывает, что – ненавижу.

Помню тусклую лампу, часы и диван разложенный,
помню радио – «Подмосковные вечера» поют,
я была неловкой, нежной, слегка настороженной,
и всё время казалось: ключ о замок царапает…

Допивали чай, подошёл твой папа… молчала
и смотрела в чашку, зажав кулачок от боли.
Провожал домой, прижимался как бы случайно,
всю дорогу болтал о своём дурацком футболе.

Первый раз – неужели он не достоин лучшего,
чем вот так, на скрипучем диване, с дворовым мачо
обесценивать счастье – ворованное, колючее,
засекая время, как на футбольном матче…