Елена Яворская - Обыкновенная любовь

Он шутил: «Разговоры на первое, ты на второе»,
целовался по-взрослому и не хотел прощаться.
А потом скопировал нежность киногероя
и сказал, что у нас в запасе около часа.

Потушил окурок о блюдце на подоконнике,
подошёл к двери, щелчком протолкнул задвижку,
никого же нет… наверное, так спокойнее.
Я люблю тебя. Но бывает, что – ненавижу.

Помню тусклую лампу, часы и диван разложенный,
помню радио – «Подмосковные вечера» поют,
я была неловкой, нежной, слегка настороженной,
и всё время казалось: ключ о замок царапает…

Допивали чай, подошёл твой папа… молчала
и смотрела в чашку, зажав кулачок от боли.
Провожал домой, прижимался как бы случайно,
всю дорогу болтал о своём дурацком футболе.

Первый раз – неужели он не достоин лучшего,
чем вот так, на скрипучем диване, с дворовым мачо
обесценивать счастье – ворованное, колючее,
засекая время, как на футбольном матче…

постони, мол, «не надо, сжалься…»,
будь же гибкой, сродни плющу,
вот поклянчи, поунижайся, а потом я тебя прощу,

в тихом плаче распялив губы, пошепчи мне, пошелести,
начинай же: мол, не могу, мол, без тебя не могу, прости.

а не станешь – тогда не очень-то и хотелось. да не реви,
без тебя претендентки – в очередь, по расчёту и по любви.

мне-то, в общем-то, фиолетово, но они – не тебе чета,
и раскованы, и без этого – «стоп, достаточно, всё, черта»,

море денег, любви, гламура, рестораны, юга, такси,
так что ты не сиди, как дура, и прощенья давай проси.

ну же, громче, давай, не слышу. улыбается свысока:
так и сдохнешь ты серой мышью, старой девой без мужика,

вот он сердится: мол, не то всё… он – святое, твоё, ничьё…
но при этом – хорош чертовски. в теле паника и нытьё.
он роняет слова тугие, потешается вдрызг и всласть,
но при этом – глаза такие, что вот так бы и отдалась,

век таскать бы его обноски, петь от радости в западне…
он прощает по-казановски. примиренье – «иди ко мне»…

вот и всё. расцепились, вялый поцелуй… потерпи, не ной.
и самой смешно от усталой, каждодневной мольбы ночной:

пусть продлится вот эта дольче вита, господи, ну рискни,
сохрани его на подольше, мне, рабе его, сохрани,

ты же милостив, ты же можешь – чтоб не выть,
не лежать пластом…
пусть он будет моею ношей, пусть он будет моим крестом…

Что наша связь? —
Не счастье, и не грязь,
И не постылый брак,
А так…
А так же, как у всех.
Не стыд, не грех,
А горестный удел
Единства тел
Без единенья душ.
На сердце сушь.

И наважденья час,
Изнеможение закрытых глаз
И губ закушенных, и слов навзрыд.
Ярчайший взрыв,
На грани боли – наслажденья зов.
Что перед ним и стыд, и кровь, и кров…

Всё было так…
Но остается мрак,
И вот любовь уже не храм – кабак!
И послевкусье горького винца…
До капли, до конца
Уходит свет. Вновь холод и озноб,
Что наша связь – смешной калейдоскоп,
Стекляшек вязь…

А тело помнит грязь,
И я держусь уверенной рукой
За горький, обретённый вновь покой.
Но вдруг – из бездны, из её глубин
Любви забытой – незабытый гимн!
Нестройный хор коварных голосов…

На грани боли – наслажденья зов.

Дельный совет, о да, возлюбите ближних,
дальних и всяких-разных – такой пустяк.
Я бесконтрольно, беспомощно ненавижу,
злобствую… оказалось – могу и так,
если поток сознанья сосредоточен
чёрной воронкой, взбесившейся кутерьмой,
ты надоела, ты мне мешаешь, очень.
Это до отвращенья (к себе самой).

Молотом по вискам – пропадаю, глохну,
губы кусаю, до Бога не достучась.
Эй, дорогая, тебе там ещё не плохо?
Хоть вполовину, в четверть, в сотую часть?!
Ты же смогла прокрасться к нему, прорыться,
видя во мне простофилю, но не врага!..
А посиди у разбитого у корытца,
у прогоревшего, стылого очага,
в пропасть и в ад кромешный сверни с дороги!
Что же я… всхлипы, проклятия вразнобой…
А, подниму бокальчик – твоё здоровье.
Ты надоела. Царствуй, и чёрт с тобой.

тишина – будто ком в груди,
ночь – исплаканная, блажная.
так бывает. одна, одна я.
безнадёжно сиплю: «найди…»
одиночество затаив,
от никчемности холодею.
репутация старой девы.
потрясающий мой наив.

неужели и ты один?!
как представлю – мороз по коже.
несчастливый, родной. такой же.
ты, воззвавший ко мне: «найди…»
ты – мой вымечтанный, живой,
ты – мой выплаканный ночами,
поразительно, изначально
мой… достаточно? о, с лихвой…

я хотела, чтоб на ветру
целовались мы у подъезда,
чтобы вскоре – твоя невеста,
(а не гостья в чужом пиру!),
чтобы дети… чтоб сын и дочь,
чтобы ты обнимал с порога,
(здравствуй! – голос легонько дрогнул),
чтобы дома – смешной галдёж,

чтоб не мучиться посреди
посторонних семейных счастьиц!
чтоб лучиться, чтоб излучаться,
растворяясь в твоём «найди»!..
губы – шёлк,
наслажденье – шок…
взгляд – ожог,
и волной по телу…
чтоб на зов спешить оголтело,
чтобы вместо «найди» – «нашёл»!..

чтоб воскресный поход в кино,
чтоб щекою к плечу – блаженство…

мне отказано в самом женском.
не сподобилась. не дано.

В стеклянных кружках уютно пенится,
А в баре сумрачная жара.
Нет, я не враг тебе, не соперница —
Твоя обманутая сестра,

Возьми его и держи на привязи,
На поводке, на крючке, на шнурке!
Ведь он – родниковый глоток без примеси,
Шальной вираж и крутое пике,

Ты доля его… но не доля – долька! —
Одна из долек, одна из вех,
Кричишь: он мой! Но спроси: надолго?
– О нет, – отвечу тебе за всех…

Терпи, люби, обмирай восторженно!
А время пущено во всю прыть,
Потом не жалуйся: мол, за что же мне?
Отвечу:
– Только за право быть:

И вознесенной быть, и униженной,
И красить жизнь в иные цвета,
Легонько гладить затылок стриженый,
И лоб, и складочки возле рта…
А позже – тихо задуй свечу свою,
Забейся в норку, замри в тени.
Он твой – смирилась. Он твой – сочувствую.
Спасать не стану – уж извини…

О этот голод по тебе —
Утробный, жадный и бесстыжий!
Так отпусти же, отпусти же…
Но не отпустит, хоть убей.

Прощенье – это ремесло,
Забвенье – выгода мирская,
Так отпусти – как отпускают
Грехи – безгневно и светло…

Ну, оброни меня, как лист,
Коснись его шершавой кожи,
Он весь морозом искорёжен,
А ветер гонит: «Шевелись!»,
Но там, внизу, на мягком ложе
Его собратья заждались.

Печальным древом у реки
Стою в безветренном покое:
Тут – жизнь, а тут – уже сухое…
Давай, не бойся, отсеки!

Высвобожденье. Боли нет,
Одна продуманность ухода.
О милосердная природа —
Она и в смерти носит свет,

А я – хотела быть живой,
То смерч, то волны, то грозу мне!
Насколько проще и разумней
Её порядок вековой…

…А у неё – оладушки, занавески,
Наив и преклоненье – берёт зевота.
С недавних пор эта штучка – твоя невеста,
Нежна, слаба и женственна… и всего-то?

А я боюсь покоя: рутина… -тина…
Лихая атаманка и стихоманка,
А я такая сильная (аж противно),
Что всё пошло насмарку и наизнанку.

К окошку вечер зверем прильнёт осклабясь,
Кружить по кухне будет настырной мошкой.
Смотри-ка, эту он полюбил – за слабость.
Меня – за силу – бросил: решил, что можно…

И что теперь на чужой каравай коситься,
Ах, зелен ваш виноград… у меня украден!
Пока не поздно, к Светке бы напроситься,
Купить винца бы (кстати о винограде).

… А всё ж подруге многое невдомёк.
Вспылит: «И что, парней не осталось, кроме?!
А он – ещё наплачется. И поймёт.
Нам тридцать лет – не рано себя хороним?!

Ещё найдёшь, и встретишь…» Ага, сейчас.
Друзья, работа – лица одни и те же.
Осталось – бывших мальчиков изучать.
Красавиц корчить… самооценку тешить.

И мне казалось кисленькое винцо
Густым, вошедшим в вены и в кожу ядом.
И лезло бабье, глупое: «Вот и всё.
Сергей-Серёженька, милый, а как же я-то?!»

…А завтра – в офис, чёрт бы его побрал.
А завтра гуще грим, голова тупее.
А завтра фыркать – девочки, всё, аврал!
(Отдел-то в курсе нашей с ним эпопеи).

Хохмить в курилке: «…гений! величина!
Да хоть вздохну, отдохну от него на время!»
Не убедила… Завтра мне начинать
Заведомо провальный аутотренинг.

Не причитать, не выть, не рубить с плеча,
Не возмущаться – думать и защищаться.
И поправлять себя, невпопад шепча:
«Послушай, будь ты проклят, вернее, счастлив…»