Алексей Евтушенко - Третья Твердь

Мы снова заплачем над вымыслом Божьим,

Плохое забудем, стихи подытожим,

И сядем для долгой беседы на кухне…

Не бойся, любовь между нами не рухнет.

Не бойся – измерено время шагами,

Но долго пространство лежит между нами.

Твой взгляд – колдовство. Прикрываюсь ладонью,

Но чаще стою в безотчетной тревоге

На скучной обочине пыльной дороги,

Которая к черту ведет. Я-то помню

Какие герои по ней уходили.

Какие калеки по ней возвращались…

Стою на обочине в облаке пыли

Как нищий, которому грош обещали.

Да так и не дали. Ушли не прощаясь

В иные долины, в туманы и грозы,

Худые тела прикрывали плащами,

Ругались площадно и мыслили прозой.

Твой взгляд – колдовство. Миражи и фантомы

И галлюцинации в небе теснятся,

А ночью мне русые волосы снятся

И женские ноги пленительной формы.

Дай времени, Боже! Ты станешь усталой,

Глаза потускнеют, и сморщится кожа,

И больше никто под луною не сможет

Меня сочинять научить, как мечтал я.

Как я на бумагу выплескивал чувства!

Как я на бумагу выбрасывал мысли!

Но руки бессильно вдоль тела повисли

И взрослой душе одиноко и пусто.

Конец наважденьям. Изучены рифмы.

Под звуки победного твердого марша

Шагаем вперед, утверждая тарифы

На нашу продукцию, творчество наше.

И, медный пятак в кулаке зажимая,

Уже предвкушаем богатство и славу.

И грохот оваций. И выкрики "браво!"

И всю безнадежность любви ожиданья.

Я тоже понимал язык зверей,

Сигналы трав и разговор деревьев,

Когда хватал зубами воздух древний

И торопился умереть скорей.

А в новой жизни двигался быстрей

По тротуару – молодой и гневный.

Запас любви истрачу однодневный

И обнимаю шеи фонарей.

Ждала обоих городская площадь,

Но лезли в сны озера, реки, рощи.

Мешали то ветра, то облака…

Я отдыхал напротив листопада,

Поглядывал на равных свысока

И наизусть учил твои наряды.

И наизусть учил твои наряды,

Волнуясь перед выбором лица,

С упрямством твердорукого творца

И нетерпеньем крошечного сада.

Слова и слава – девочкам услада.

Когда причастность к вере отрицал,

В ответ мерцали звезды и сердца,

И совершались грозные обряды.

Смотрели вслед мальчишки и мужчины.

Еще не осознав любви причины,

Обнял за плечи, повернул к себе…

Была словам и поведенью рада.

Не позволяя чувствам огрубеть,

Сменила платье. Одарила взглядом.

Сменила платье. Одарила взглядом

И наказала ждать до четверга.

Но дождь не шел. Сужались берега,

Вода мутнела от жары и яда.

За долгое терпение награда —

На праздник сердцевина пирога,

Угрюмый вид нахального врага

И женщина, шагающая рядом

По склону онемевшего холма.

По доброй воле юного ума

Над скифской степью в желтом сарафане

Не Каменная Баба дикарей —

"Лендровер" приготовлен для сафари —

Хозяйка троллей, домовых и фей.

Хозяйка троллей, домовых и фей.

Но из цветов и листьев тамариска

Ее венок. Я не боялся риска,

Когда любви хотел изведать с ней.

Не пей из глаз безумия, не пей.

Не подходи к ней ласково и близко.

Ты занесен уже в иные списки

И должен первым развлекать гостей.

Но жаден стон исторгнутый вдвоем.

Еще хочу! Замкнулся окоем

Звездой Венерой. Давит обруч ночи.

Срываются слова, как трупы с рей,

И не умерит выкриков порочных

Акустика картинных галерей.

Акустика картинных галерей

И детский запах загорелой кожи… —

Пародия на ложь, но как похоже!

Спешу поставить жирное тире.

Когда я стану младше и храбрей,

Не муж постылый – утренний прохожий,

В зародыше измену уничтожу.

Но чем чужие руки обогреть?

Вдруг вырвется сквозь губы на свободу, —

Люблю тебя! Завоют непогоды,

Укроет снег тропинки и следы

По всей спирали городского ада.

Идеи, что достаточно тверды,

Возвысит медь военного парада.

Возвысит медь военного парада,

И я шагну, выпячивая грудь.

И буду в геликон голодный дуть,

Жуя лимон семейного уклада.

Смеяться над отчаяньем не надо.

Судья-судьба подумает чуть-чуть

И приговор: "Любимую забудь".

Последнего швырнет в людское стадо.

Исчезнет голос в хохоте и реве.

Затылки, плечи и приклады – вровень.

На тротуаре дамочка визжит…

Очнусь в ночи – целебная прохлада,

Цикады насмехаются во ржи,

И нежатся лукавые Плеяды.

И нежатся лукавые Плеяды

Над гордыми развалинами дня.

Еще никто так не ласкал меня, —

Пощады, нежнокожая, пощады!

Искусство, наваждение, услада —

Владеть живым движением огня:

Отдал. И нужно в тот же миг отнять.

И выиграть, и проиграть с досадой.

Когда устану, отпусти крыло,

Исчезни за зеленое стекло,

За слой воды, за облака и тени.

Достался конь пегасовых кровей,

Но всякий раз теряет направленье

В прожекторах зенитных батарей.

В прожекторах зенитных батарей

Ослепнут морды ангелов и бесов.

И вырастет шуршащая завеса

Из красно-желтых, листьев октябрей.

Смелей, зеленоглазая, смелей, —

Пока заря скрывается за лесом,

Пока я молод, выспался и весел,

Устроим пир привычек и страстей.

Наскучило влюбляться – вот беда!

Быть может, чай и свежая еда

Нам возвратят утраченные силы.

Безделицам веду унылый счет.

Февраль. Коллеги к рифмам поостыли…

Кто колдовал богатство и почет?

Кто колдовал богатство и почет?

Любовь уходит как вода сквозь камни.

И молодость, и лето в Лету канут,

И время на раздумья истечет.

На долгую дорогу обречен,

Меняю расстояние меж нами,

Заканчиваю день, мирюсь с богами

И упираюсь в Шар Земной плечом.

Не самый смелый из его сынов.

Любитель пива и высоких слов,

Но все же сотворил тебя неплохо.

Писать стихи… Видать попутал черт.

Теперь терпи, покуда я не сдохну —

Осталось октябрей наперечет.

Осталось октябрей наперечет.

Где дом? Годам один иду навстречу.

Душой бессмертен, телом, жаль, не вечен,

А новое носить не мой черед.

Красивая девчонка подойдет,

Но мне и улыбнуться будет нечем.

Любовями как шрамами отмечен…

Что грешных после смерти развлечет?

Исчерпаны доступные пороки:

Стакан вина, беседа о высоком,

Безденежье, безделье, никотин.

– Который возраст?

– Ждите. Скоро тридцать.

Скитальцы ненаписанных картин —

Больное небо покидают птицы.

Больное небо покидают птицы,

И медленно пустеет голова.

Ищу напрасно точные слова —

Им неоткуда больше появиться.

Но всякий день являются девицы

И говорят, – Ну что же ты? Давай!

И голос их звенит как тетива,

Отпущенная пальцами убийцы.

Покой, прогулки, молоко и мед

И молодость опять свое возьмет.

Захочется доверчиво, как прежде,

Попробовать красивого вина,

Увидеть как рождается надежда —

До лба земною тяжестью полна.

До лба земною тяжестью полна,

Идешь, качая бедрами, вдоль Дона.

Такую бы и я назвал мадонной

В далекие отсюда времена.

И дремлет в травах утренний туман,

И взгляд зеленый кажется бездонным,

Пока я остаюсь в нее влюбленным,

Пока владеет милостью она.

"Казнить перед народом дурака

За то, что смела дерзкая рука

Марать бумагу глупыми стихами!"

Ах, как она застенчиво-нежна…

Со всеми первородными грехами —

Любовь до гроба. До утра – жена.

Любовь до гроба. До утра – жена.

До осени – забавная игрушка.

Дай укушу за розовое ушко

И поклонюсь, – Приказывай, княжна!

Мне так победа над собой нужна!

Вооружен от пяток до макушки:

Бенгальские пожары и хлопушки..,

Но прячу жало финского ножа

И враг лелеет в Зазеркалье финку,

К финальному готовясь поединку.

Кем восхищаться и любить кому?

Не лучше ли до крови помириться?

Серьезная достанется ему,

Мне женщина улыбчивая снится.

Мне женщина улыбчивая снится,

А рукопись осталась на столе

В чужом саду. Ей суждено истлеть