Вероника Сагаш - Сны Вероники (сборник)

С особым и доселе незнакомым чувством волнительного начала, что этот несвойственный ей поступок меняет обычное рутинное течение её жизни, она направилась к месту своего волонтерства.

Незнакомый парень, сидящий в приёмной на месте секретаря, вместо того чтобы поздороваться, раздражённо спросил её, что она тут делает. А она, с неприсущей ей раньше напористой твёрдостью ответила, что, во-первых, она здесь, чтобы безвозмездно отдать своё личное время для помощи этому заведению, во-вторых, вместо праздных вопросов ему следовало бы заняться своими прямыми обязанностями и быстро посмотреть – есть ли для неё рабочий материал, переданный коллегами, а в-третьих, ему просто нужно бы быть повежливее, разговаривая с незнакомыми людьми.

Секретарь смутился, втянул голову в плечи, как черепаха в панцирь, и, смущенно промямлив извинения, спешно протянул оставленную для неё папку. А она, гордо подняв голову, отчего её стройное тело неожиданно распрямилось, придав её облику женственность и грацию, небрежно взяла из рук пристыженного наглеца оставленные ей бумаги и направилась в комнату, отведённую ей для работы. И может быть, впервые в жизни, Магги почувствовала спиной заинтересованный взгляд мужчины.

Спустя несколько часов, выйдя на улицу и вдохнув полной грудью разбавленный вечерним ветерком воздух, девушка направилась домой. Уже практически на выходе из территории кампуса, она увидела ватагу местных хулиганов, обычно терроризирующих вечерами всю округу. В отличие от любого из предыдущих дней, когда она незаметной серой мышкой проскользнула бы мимо них, в этот день Магги намеренно изменила траекторию движения. Подчиняясь какому-то внутреннему непонятному стремлению, совершенно не задумываясь, решительно направилась прямо к главарю – высокому наглому парню с довольно таки некрасивым лицом.

Пристально, не мигая глядя ему в глаза своим новым, завораживающим змеиным взглядом, она властно притянула его голову к своей, крепко обняла, покружившись с ним словно в танце, а затем неожиданно подпрыгнула и обхватила его ногами за талию. А он закружил её в танце, ведомый звуками вдруг возникшей и неслышимой никому кроме них обоих музыки. Магги наслаждалась тем, что попробовала первый раз в жизни – настоящей и пьянящей свободой! Раскрыв руки и закрыв глаза, она парила в незнакомом доселе мире собственных ощущений. Их тела буквально вливались одно в другое, причём, удивленно отметила она, в этих обоюдных прикосновениях не было никакой сексуальности.

Купаясь в этих прекрасных ощущениях, Маги потеряла счёт времени и пришла в себя только тогда, когда парень нежно опустил её на землю и, держа за руку, повёл через оторопевшую толпу пацанов.

Потом он, ни с того ни с сего, наклонился к её уху и почему-то тихо спросил: «Скажи, а какой самый сумасшедший поступок ты совершила в своей жизни?» И, лукаво подмигнув, добавил: «Ну, кроме того, как заставила меня танцевать…» Она же, смеясь и чувствуя необъяснимое наслаждение от переживаний, охвативших её, рассказал про происшествие в книжном магазине.

А парень смотрел на неё и удивлённо понимал, что может быть впервые в своей взрослой жизни он не хочет как обычно трахнуть понравившуюся ему девушку, а просто наслаждается искренним присутствием некой терпкой силы, исходящей от неё.

Тот день стал последним днём прежней жизни Магги.

Колледж она оставила, причем, не доучившись всего один месяц. Просто поняла, что эти школьные знания ей уже не нужны, ведь вся программа обучения не включает предмет элементарной науки – быть самой собой.

Никто из её сокурсников, знакомых и скудного круга друзей даже не успел удивиться или осудить ее, так быстро она исчезла с горизонта. У Магги же впервые было ощущение случающегося с ней, на её глазах, чуда её жизни: чувство, что неведомая, но всесильная рука, вытащила цветок из вазы и вновь подарила возможность цвести так, как было заповедано природой.

И в резко наступившей многообещающей тишине отсутствия мечт она ушла искать себя.

Когда её родители погибли в автокатастрофе, она осталась совсем одна на этом свете. Нелепая череда потерь доконала её окончательно: сначала ушли из её жизни бабушка с дедушкой, затем любимая собака и даже кошка, а потом и родители покинули её, оставив наедине с самой собой. Она так привыкла всю свою жизнь жить для кого-то, что, оказавшись одна, почувствовала, что жить ей как будто и незачем больше. Причём позаботиться в кои-то веки о самой себе ей и в голову не пришло: выработанная с годами привычка заботиться о Других и не замечать себя стала её второй натурой.

Ей было всего тридцать, но она чувствовала себя старой женщиной. Ведь, думала она, оправдываясь сама перед собой, только в старости мы начинаем терять друзей и близких с неумолимо нарастающей скоростью, как бы навёрстывая упущенные годы. Но хуже всего было то, что у неё пропало желание жить. Нет, покончить с собой она не пыталась, но вот прошёл почти год, а она передвигалась по жизни как зомби, не имея желаний, стремлений, не испытывая ни любви, ни других каких бы то ни было положительных эмоций. От таблеток она отказалась из того же апатичного чувства, что ничего, ну, совсем ничего не хочется делать для себя. Хотя искру жизни в себе она всё же чувствовала и где-то рядом жила искра надежды, что всё будет хорошо каким-то простым и волшебным образом. Словом, как в сказке. Когда-нибудь. Но не сегодня, думала она. Незнакомые с её горем люди, видя только внешнюю оболочку равнодушия, называли её Снежная Королева. Где-то они были правы, потому что и внутри неё всё обледенело от боли, на которую только холод может быть способен.

Единственной радостью в её жизни стали сны. Особенно она любила сон, где к ней приходила её умершая собака и, гладя её во сне, разговаривая с ней, она хоть и понимала, что это сон, но тихо радовалась каждой такой встрече, и после пробуждения подушка её была влажная от пролитых слёз, как компенсация за все невыплаканные слёзы жизни. Только после подобного пробуждения, лёжа в постели с ещё неоткрытыми глазами, она неумело и робко из сердца произносила сумбурную молитву, смысл которой ей и самой-то не был до конца понятен, поэтому, вероятно, не доходил и до неба.

Она размышляла, почему же она встречает во снах свою собаку, но не родителей, и тут же мозг выдавал ей циничный ответ, что, наверное, в своей жизни она чаще гладила собаку, чем прижималась к родителям. Позволь, уважаемый, разве это моя вина, оправдывалась она, что родители меня редко гладили по голове, обнимали или целовали, на что мозг язвительно парировал что, мол, от перемены мест слагаемых результат не меняется.

Кроме циничного друга – мозга и снящейся собаки, подруг и друзей у неё уже не было. На звонки знакомых она практически не отвечала – ей инстинктивно хотелось отдалиться от всех тех, кто знал о её боли, своим присутствием они её только увеличивали. Лучшая подруга, в последний раз придя и постучавшись в снова закрытую дверь, в сердцах прокричала ей: сколько можно себя мучить, нужно делать для себя что-нибудь, что если она себя не поднимет, никто ей помочь не сможет! Что она уходит, потому что больше не может смотреть на всё это, да и собственно чувствует, что никто ей на самом деле не нужен. Не зная, что за закрытой дверью та, накрыв подушкой голову, воет, как смертельно раненый зверь, загнанный в ловушку, окруженный со всех сторон горем и бессильно покорившийся судьбе, тем самым обрекая себя на начавшийся процесс умирания.

Но судьба не собиралась оставлять её один на один с её горем и, как это часто бывает, протянула руку помощи… в виде приглашения погостить у давних близких друзей родителей, которые жили, можно сказать, на другом конце света. Они купили ей билет в один конец и пригласили погостить на неопределённо продолжительное время, что могли себе позволить, так как были богаты.

У них был сын, чуть старше её, всю жизнь проучившийся, по желанию родителей, и совершенно, как это ни странно, не имеющий время на личную жизнь. И своих желаний, в том числе. Что их объединяло, хотя об этом они не имели никакого понятия.

Родители попросили сына встретить её в аэропорту, поскольку были, как всегда, заняты. Ему пришлось стоять с дурацкой табличкой с написанным на ней именем, чертыхаясь, что как это нелепо, не гид же он, не шофер и не секретарь. Но когда она, окинув усталым взглядом зал и прочитав своё имя на табличке, которую он держал на уровне сердца, подошла к нему, он забыл обо всем. За равнодушным, казалось бы, взглядом её янтарных глаз он увидел, нет, скорее почувствовал, что этот янтарь – всего-навсего выброшенные на берег слёзы моря, застывшие на ветру, а море – в ней самой – бездонное, тихое и бурное, нежное и обманчивое. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение возникшего неизвестно откуда ощущения, взял её чемоданы и повёл к припаркованной невдалеке машине, неся всякую гостеприимную чушь типа как был перелёт, кормили ли в самолёте, высказывая надежду, что ей у них понравится, на что она отвечала коротко и односложно.